Не буду спорить с Shurik’ом относительно оценки Византии как «мерзкого» государства – это бесполезно. Как убежденный, фанатичный западник, он все равно не услышит. Однако для разнообразия и полноты истины стоит привести мнение самих византийцев о варварах, предварив это замечаниями тех историков, для которых Византия – уникальная цивилизация, своего рода «луч света в темном царстве» раннего Средневековья, а не историческая нелепость, анахронизм, непонятно как переживший свою эпоху и отравлявший своими миазмами все вокруг (мерзкое ведь государство и общество).
Для начала, чем определялось мнение самих византийцев о варварах. Оно было достаточно простым. Как справедливо отмечал отечественный византинист В.В. Кучма, «…варварским народам, возникавшим … на границах империи, в конечном счете был уготован весьма ограниченный выбор: либо фигурировать в победной реляции очередного византийского триумфатора, либо пополнить реестр богоугодных дел христианского миссионера. Не меняли дела ни временные успехи этих народов, ни даже их попытки построить собственные государственно-политические структуры: византийцы были непоколебимо убеждены в случайности первых и нелигитимности, а потому иллюзорности, вторых. Что же касается верований этих этносов, то они никогда не удостаивались чести характеризоваться как особые религии – византийцы в лучшем случае снисходили до их оценки как ереси христианства…» (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 76-77).
Чем объяснялось такое отношение к варварам. Это тоже понятно, ибо здесь столкнулись две версии богоизбранности. «Византийское мнение о Западе не отличается особой сложностью, и его не так уж трудно понять людям Запада… Мы, – писал А. Тойнби, – «франки»…, искренне верим, что являемся избранными наследниками Израиля, Греции и Рима, – наследниками Обетования, за которыми, естественно, будущее… Византийцы делают то же самое, с той только разницей, что они приписывают себе право первородства, которое, по нашим западным убеждениям, принадлежит нам. Византийская версия мифа говорит, что не франки, а византийцы являются наследниками Обетования, избранным народом…» (Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М., 2002. С. 374).
Однако, между нами говоря, у византийцев для того, чтобы считать себя единственным богоизбранным народом, было намного больше оснований, чем у любого другого христианского народа. Сами они были убеждены, и по праву, что они прямые преемники римлян. Не случайно термин «Византия» - это изобретение западноевропейцев Нового времени, тогда как сами византийцы считали себя ромеями-римлянами, а свое государство – Ромейской империей. Для мировоззрения как римлян, так и византийцев-ромеев было характерно представление о своем государстве как подлинной Вселенной. И немудрено. С.С. Аверинцев писал, что «…объединив все земли средиземноморской цивилизации, Римская империя и впрямь была в некотором смысле миром… Географическая зона действия римских законов, распространения греко-римской культуры и свободного вероисповедания христианской веры была одна и та же. Все высшие духовные ценности, как религиозные, так и светские, – Библия, передаваемая Церковью, и Гомер, передаваемый школой, греческая философия, римское право и прочая, – какие только знал человек христианского ареала, содержались в границах одного и того же государства, в его рамках, в его лоне. За его пределами – мир одновременно иноверный (неверный), инокультурный (варварский) и к тому же беззаконный (т.е. не знающий истинного римского и канонического права, определяющих вместе присущий Римской империи Божественный порядок – Thor), как бы не мир, не космос, а хаос, «тьма внешняя». Двуединство Римской империи и христианской Церкви само себе мир…» (Аверинцев С.С. Другой Рим. СПб., 2005. С. 323).
Далее, он же указывал, что византийцы были искренне убеждены в том, что их государство, «…по критериям собственного самосознания, внутри этого самосознания достаточно логичным, связным и убедительным, не то что первое в мире, а единственное в мире… Критериев всего три: во-первых, это правильно – православно – исповедуемая христианская вера; во-вторых, это высокоцивилизованный стиль государственной и дипломатической практики, дополняемый литературной и философской культурой античного типа; в-третьих, это законное преемство по отношению к христианскому имперскому Риму Константина Великого». Эти три критерия, продолжал он, полностью отметали все претензии не то что на первенство, но даже на равенство с Византией всех прочих государств, также претендовавших на имперский статус – будь то арабский Халифат или государство Карла Великого (Аверинцев С.С. Другой Рим. СПб., 2005. С. 321).
Итак, один из критериев – это христианство. Между тем еще ранние христианские писатели указывали на особую роль, предназначение Рима. «…Судьба времен владеет царствами. Ищите, кто установил смены времен. Он же управляет царствами, – писал философ, – и теперь сосредоточил в руках римлян власть, отнятую у многих народов… Что от Него зависит она, это знают те, которые к Нему ближе всех…» (Тертуллиан. К язычникам. II. 17. Ср., например: Августин Блаженный. О граде Божьем. IV. XXVIII; V. I; XIII. XXI). Т.е., согласно Тертуллиану, получается, что Господь вручил Риму власть над окрестными народами, и, надо полагать, неспроста, имея в отношении римлян определенные намерения.
Какие, видно из других творений мыслителя. Спустя полсотни лет после Мелитона Сардийского, защищая христиан от нападок язычников, Тертуллиан выдвинул тезис о благотворном влиянии Империи на существующий мир и, следовательно, на христианство. Римское государство в его творениях выступает хранителем существующего мира и порядка. Именно Рим, писал Тертуллиан в своей «Апологии», стоит на пути надвигающегося хаоса. «Мы знаем, – указывал он, – что предстоящая всему земному шару величайшая катастрофа и самый конец мира, грозящий страшными бедствиями, замедляется римскою властью». И, продолжая свою мысль дальше, Тертуллиан утверждал, что «…мы (т.е. христиане – Thor) не хотим испытать этой катастрофы и потому, когда молимся об отсрочке этого, то этим самым содействуем продолжению римского государства…» (Тертуллиан Апология. 32).
Для чего нужен этот порядок – об этом писал Ориген: «Бог предуготовил народы к Его учению и устроил так, что римский царь стал господствовать над всем миром. Ведь если бы было много царств, тогда и народы оставались бы чужими друг другу; тогда и исполнение приказания Иисуса: идите и научите все народы, – приказание, которое дано было Апостолам, было бы соединено со значительными затруднениями. Известно, что рождение Иисуса последовало в правление Августа, который слил – если можно так выразиться – многочисленные народы земли в одно царство. И это было важно потому, что существование многочисленных царств, конечно, послужило бы препятствием в деле распространения учения Иисуса по лицу всей земли не только по вышеуказанной причине, но еще и потому, что тогда народы были бы вынуждены вести войну и защищать отечество, как это действительно и было перед временами Августа и особенно в еще более отдаленные времена, когда один народ должен был вести войну с другим народом» (Ориген. Против Цельса. II. 30).
Эту идею развил Евсевий Кесарийский. Он утверждал, что именно Римской империи было суждено Богом установить во всей Вселенной мир и порядок и принести народам, обитающим в ней, свет истинной веры. Для него отнюдь не случайным было то, что явление Христа совпало по времени с золотым веком Августа, когда закончились войны и беспорядки, и на всей земле под властью принцепса воцарился мир и спокойствие. «Когда же всем людям преподано было познание единого Бога и показан один образ благочестия – спасительное учение Христово: когда в одном царстве, в одно и то же время находящемся под владычеством одного римского правителя, все начало наслаждаться глубоким миром, тогда вдруг, как бы по мановению единого Бога, – писал Евсевий, – произросли для людей две отрасли добра: римское царство и учение благочестия… Но две, как бы из одного источника произошедшие, великие силы мгновенно все умиротворили и привели в содружество. Эти силы были: римское царство, явившееся с тех пор монархическим, и учение Христово, и обе они расцвели вместе, в одно и тоже время. Сила Спасителя нашего сокрушила многоначалие и многобожие демонов и всем людям, эллинам и варварам, даже до последних земли (Деян. 1,
, проповедала единое царство Божье, а римская империя, уничтожив сперва причины многоначалия, спешила все племена привести к единению и согласию и взяла себе независимые дотоле эпархии…Много различных народов уже вошло в ее (империи – Thor) пределы, но она намерена, насколько возможно, коснуться пределов самой Ойкумены, тем более, что спасительное учение, божественной силой, уравнивает и успокаивает пред ней все» (Евсевий Кесарийский. Слово василевсу Константину по случаю тридцатилетия его царствования. 16).
Таким образом, конечная задача Империи – подчинить все народы своей власти с тем, чтобы облегчить задачу распространения единственного истинного учения – христианства. К началу V в. н.э. на смену прежней языческой Империи пришла Империя христианская и для христиан. Pax Romana слился с Pax Christiana. Естественно, что, как отмечал отечественный историк Г.Л. Курбатов, «…соответственно трансформировались и оказались дополненными новым содержанием и старые традиции римского ойкуменизма. Прежняя Римская империя из «священной державы» стала «священной христианской империей»: Imperia Romana превратилась в Imperium Romanum Christianum – христианскую империю, богохранимую и защищаемую, исполнительницу божественных предначертаний и орудие спасения человечества, имитацию небесного царства…» (Курбатов Г.Л. Ранневизантийские портреты. Л., 1991. С. 45).
Тот день и час, когда Римская Империя как идеальное, универсальное, вселенское государство, царство мира сего, встретилось с Церковью, частью Царства неземного, означал наступление времени царства истинной, космической гармонии, кульминацией Истории, созданием совершенного общества под властью мудрого императора-философа и христианина. Границы римского лимеса точно совпали с границами не просто цивилизованного, но и христианского мира, внутри которого царил покой и благоденствие. Всякий, кто принимал христианство, мог стать гражданином этого Царства, в котором слились воедино две сферы – духовная, идеальная, и физическая, материальная. Время остановилось, и теперь задача состояла в том, чтобы сохранить достигнутый идеал до самого момента Второго пришествия как конца земной Истории.
Итак, византийцы-ромеи полагали свое государство как универсальное, мироустроительное. «Византиноцентризм» стал одним из краеугольных камней византийской религиозно-политической доктрины, и чувство «срединности» своего государства не покидало ромеев до самого конца существования своего государства. Восприятие Империи и ее столицы, Константинополя, Города, как центра Ойкумены, хорошо видно из «Плача о падении Константинополя», который был создан византийским писателем и хронистом Дукой: «О город, город, глава всех городов! О город, город, центр четырех стран света! О город, город, гордость христиан и гроза варваров! О город, город, второй рай, выращенный на Западе и заключающий в себе всевозможные растения, сгибающиеся под тяжестью плодов духовных…» (Дука. Плач о падении Константинополя. XLI // Памятники византийской литературы IX – XIV веков. М., 1969. С. 421-422).
Ни одно другое государство, с точки зрения византийцев, не могло претендовать на равный статус с Империей. Она могла быть только одна, и только одна. Все прочие государства, в отличие от Византии, носили эфемерный, временный, нелегитимный характер, особенно те, что образовались в пределах прежнего Pax Romana. Именно поэтому, к примеру, Иоанн Киннам, византийский историк XII в., категорически отказывал германским королям в признании за ними императорского титула, а Никифор Григора выводил основы государственности всевозможных варваров из их прежней подчиненности ветхому» Риму. «Для кого недоступна высота царского престола, тот может ли нести такие должности, – восклицал Киннам, – которые… отделяются и вытекают из царского могущества? Но им (германским королям – Thor) и того недостаточно, что они посягают на не принадлежащую себе высоту царской власти и украшаются императорским величием, которое означает власть неограниченную, – они даже дерзают царство Византийское отличать от Римского. Не раз уже приходилось мне плакать, когда я представлял себе это. Каким образом, в самом деле, власть Рима сделалась предметом торга для варваров и низких рабов ?» (Иоанн Киннам. Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов. 5, 7). Никифор Григора же писал: «Когда все царства в мире соединились под властью римлян и могущество Рима превознеслось, так сказать, до небес,… тогда по закону рабства стекалось в державный Рим отовсюду многое множество разного рода людей… стекались в Рим правители парфян, персов и других народов, каждый из них получал сначала какое-нибудь название… Как будто какое наследство, они непрерывно переходят на начальников областей от тех, которые впервые получили их…» (Никифор Григора. Римская история. 7.5).
И не важно, что это было далеко не так, важно, что сами византийцы были в этом убеждены и постоянно подчеркивали это в отношениях с другими государствами и народами. Так, император Мануил Комнин в своем послании к жителям Рима писал: «Спрашиваю, – скажите ради Бога, – когда отечеству было бы приятнее увидеть вас: тогда ли, как покорив нам всю Италию и остров Сицилию, вы, ужи сами по себе славные, были бы славно освобождены оттуда единоплеменниками и, явившись в Византию благородными римскими героями, представили бы сладостное зрелище людям с вами равночестными…» (Иоанн Киннам. Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов.4, 15).
Однако оставались варвары, еще не подчиненные благотворному влиянию Империи, ее власти и не признававшие ее превосходства над собой. Как относиться к ним? «То, что есть еще земли, не подчинявшиеся Риму, – отмечал отечественный исследователь С.А. Иванов, – воспринималось как временное явление, досадная оплошность. Для римлянина genus humanum – это лишь население Orbis Romanus «римского мира» (Иванов С.А. Византийское миссионерство. Можно ли сделать из «варвара» христианина? М., 2003. С. 20-21). Т.е. обитающие вне пределов римской Ойкумены – фактически не-люди. И даже более того, бесы, демоны в человеческом обличье. Ибо кто, как не демоны, противятся установлению истинного, установленного Богом порядка. Именно об этом и писал Евсевий Кесарийский, обращаясь к императору Константину Великому «сам Бог, Всецарь, поручил очистить жизнь человеков, которому указал также и спасительное свое знамя, чтобы, победив им смерть, воздвигнуть его как трофей над врагами. Этот-то победный трофей, страх демонов, противопоставив идолам заблуждения, ты одержал победу над всеми нечестивыми противниками и варварами, даже над варварами другого рода, то есть демонами. Так как в нас соединены две природы: душа и тело, и одна из них для всех видима, а другая невидима, то им противодействуют и два враждебных рода, один воюет сокровенно, а другой — явно; на тела враги нападают телами, а обнаженную от телесности душу осаждают бестелесными средствами. Варвары видимые, блуждающие дикари, ничем не отличающиеся от зверей, делают набеги на общества людей кротких и, подобно кровожадным, вышедшим из пустыни в населенные места волкам, опустошают деревни, порабощают города и убивают, сколько могут, а враги невидимые, душегубцы-демоны жесточе всех варваров; они летают в воздухе и, посредством многобожного зла, покоряют под свою власть весь смертный род, так что истинного Бога не признают Богом» (Евсевий Кесарийский. Слово василевсу Константину по случаю тридцатилетия его царствования. 6-7).
Соответственно, и характер у этих полулюдей-полузверей, демонов в человеческом обличье будет совершенно иным, полностью противоположным, чем у богоизбранного народа ромеев. Не буду утомлять многочисленными цитатами византийских авторов. Ограничусь мнением отечественного византиниста и ссылкой на византийских авторов. Итак, как писал Г.Г. Литаврин, обобщая образ варвара в византийской литературе, «…варвары, по представлениям византийцев, «звероподобны», независимо от того, оседлым или кочевым является их быт; они невежественны и наивны, не имеют сношений с другими народами; грязны и неопрятны, очень бедны и часто голодают, особенно во время зимы; «варвары» крайне жестоки и необычно алчны, готовы на любое преступление ради денег и даров и дружбу свою не дарят, и продают; они завязывают войны без причины и завершают их, не заключая договора, а вступив в соглашение, не держат слова; в большинстве своем они не ведают воинского строя и дисциплины и не умеют брать крепостей; у них царит анархия и раздоры – они не почитают своих вождей, изменяют им и даже убивают их; при всем при том «варвары» отличаются неоправданным высокомерием и заносчивостью; они склонны также к пьянству…» (Литаврин Г.Г. Византия и славяне. СПб., 1999. С. 593). Именно об этом и пишут византийцы, подчеркивая свое коренное отличие от этих существ. Ср.: Прокопий Кесарийский. Война с готами. II. 6, 14, 15, 25; III. 34; IV. 19, 30; Агафий Миринейский. О царствовании Юстиниана. II. 1, 24; IV. 13, 15-16; V. 12-13, 18; Феофилакт Симокатта. История. I. III. 2, 7-13, IV. 8, V, VI. 4; III. XIII.13-16; VIII. III. 12; Псевдо-Маврикий. Стратегикон. XI. 1-3; Анна Комнина. Алексиада. Х. 10-11 и др. И эта традиция четко прослеживается на протяжении всей византийской истории. Как писал Георгий Пахимер о народах, обитавших к северу от Империи, «…люди на севере вообще несмысленны и едва ли разумные существа: у них нет ни правил словесности, ни естественных наук, ни познаний, ни рассудка, ни экономии в жизни, ни искусств, и ничего другого, чем люди отличаются от бессловесных; они имеют только наклонности воинственные и, будучи стремительны, всегда готовы вступить в бой, тотчас бросаются, лишь бы кто подстрекнул их…» (Георгий Пахимер. История о Михаиле и Андронике Палеологах. 3. 4).
Для примера, стандартное описание славян у византийских авторов: Прокопий Кесарийский, первый описавший нравы и быт славян, отмечал, что «…образ жизни у них, как у массагетов, грубый, без всяких удобств, вечно они покрыты грязью…» (Прокопий Кесарийский. Война с готами. III. 14). Далее, правда, Прокопий указывал, что «…по существу они (славяне – Thor) не плохие и совсем не злобные…», но эта оговорка осталась единственной, поскольку далее (III. 38) он подробно и в красках расписывает, как славяне, вторгшиеся во Фракию, беспощадно избивали попавших им в руки людей, сажая их на кол или забивая палками до смерти. В «Тайной истории» он обвинил славян в том, что они «…совершали набеги и творили ужаснейшие дела по отношению к тамошнему (фракийскому и иллирийскому населению – Thor) населению,… отчего вся эта земля стала подлинно Скифской пустыней…» (Прокопий Кесарийский. Тайная история. XVIII. 20-21).
Традицию негативного отношения к славянам как к типичнейшим варварам продолжили другие византийские авторы. Так, автор «Стратегикона», отметив первоначально положительные качества славян, тем не менее потом вернулся к «стандарту», приписав им такие «варварские» качества, как стремление к анархии, взаимной вражде, вероломству, неумение сражаться в правильном строю. По его мнению, славяне «…ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам. Так как у них господствуют различные мнения, они либо не приходят к согласию, либо даже если и соглашаются, то решенное тотчас же нарушают другие, поскольку все думают противоположное друг другу и ни один не желает уступить другому…» (Псевдо-Маврикий. Стратегикон. XI.4).
Казалось бы, все это имело отношение к славянам той поры, когда они переживали период разложения родоплеменных отношений и формирования начал государственности. Однако и спустя несколько столетий, когда к северу от Византии возникли первые славянские государства, отношение к ним не изменилось. Патриарх Фотий, находившийся в это время в столице, в своих знаменитых гомилиях на нашествие росов нарисовал крайне неприглядный образ новых северных варваров. «…Народ жестокий и дикий, – писал Фотий в 1-й гомилии о росах, – безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, все губящим, все уничтожающим – поля, жилища, стада, скот, жен, детей, стариков, юношей – все предающим мечу, не слушая никаких воплей, никого не щадя. Погибель всеобщая! Как саранча на ниву и как ржа на виноградник, точнее – как вихрь, или буря, или ураган, или не знаю что еще, обрушившись на нашу землю, он погубил целые поколения жителей…» (Святейшего Фотия, архиепископа Константинопольского, первая гомилия «На нашествие росов». 2 //
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty ... /text1.htm).
Во 2-й гомилии Фотий рисует росов еще более неприглядными: «Народ незаметный, народ, не бравшийся в расчет, народ, причисляемый к рабам, безвестный – но получивший имя от похода на нас, неприметный – но ставший значительным, низменный и беспомощный – но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, поселившийся где-то далеко от нас, варварский, кочующий, имеющий дерзость [в качестве] оружия, беспечный, неуправляемый, без военачальника, такою толпой, столь стремительно нахлынул будто морская волна на наши пределы и будто полевой зверь объел (Пс. 80 (79), 14) как солому или ниву населяющих эту землю…» (Святейшего Фотия, архиепископа Константинополя — Нового Рима, вторая гомилия на нашествие росов. 2 //
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty ... otij/text2. htm).
Не меняется отношение к ним и столетием позднее Император Константин VII, тот самый, который, по летописному преданию крестил княгиню Ольгу), называет русичей «племенем северным, неверным и нечестивым», исполненным «неразумных и нелепых домогательств» (Константин Багрянородный. Об управлении империей 1, 13). Лев Диакон в своей знаменитой «Истории» упорно именовал русов тавроскифами – ведь с античных времен за таврами и скифами утвердилось мнение как об особенно диких, нецивилизованных, необузданных и склонных к излишествам варварах (См., например: Геродот. IV. 46, 103; VI. 84 ; Страбон. География. VII. III. 9; IV. 2; Квинт Курций Руф. История Александра Македонского. IV. 13, 5; VII. 8, 23). В полном соответствии с традицией племя тавроскифов-русов в описании Диакона «…необычайно корыстолюбиво, в высшей степени алчно, падко и на подкупы, и на обещания…», исполнено «необузданной наглости», его вождь Сфендослав «проникся варварской наглостью и спесью», «бешенством и безумием», и не просто безумием, а «скифским безумием», «врожденной жестокостью» и «бесчеловечной дикостью», а сам он выглядел угрюмым и диким. В сражении тавроскифы «рычат наподобие зверей», испускают «странные, непонятные возгласы», им присуща одержимость, «врожденное зверство и бешенство» (Лев Диакон. История. V. 2; VI. 10-11; VIII. 8-10; IX. 11). Одним словом, перед нами предстает образ типичного варварского народа, крайне дикого, необузданного и опасного, к единственным достоинствам которого относится храбрость, мужество и физическая сила.
И в конце кратко о том, как представляли и что думали о самих византийцах варвары. Из отчета кремонского епископа Лиутпранда, посла германского императора Оттона II к византийскому императору Никифору II Фоке: «…Они (т.е. Василий и Константин, соправители Никифора, будущие императоры – Thor) забрали у меня пять пурпурных нарядов; символизирующих вас [Оттонов] и всех итальянцев, саксонцев, франков, баварцев, швабов, – да всех наций, – как недостойных того, чтобы быть украшенными такими одеяниями. Как это недостойно, как позорно, что эти изнеженные, женоподобные, длиннорукавые, одетые в капюшоны, прикрытые вуалью, лживые, бесполые, праздные создания должны ходить облаченные в пурпур, когда вы, герои, силачи, вояки, преисполненные любви и веры, почитающие Господа, исполненные добродетелей – не можете! Что это, если не надругательство?» (Лиутпранд из Кремоны. Посольство в Константинополь к императору Никифору Фоке. LIV). И точно также рассуждал киевский князь Святослав Игоревич. В ответ на угрозы императора Иоанна Цимисхия князь заявил, что он и его воины не боятся встречи с византийским войском, потому что «…мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами» (Лев Диакон. История. VI. 10). Тем самым Святослав отказывал византийцам в признании их «мужами» и воинами, достойными сражаться на равных с русами.
Наконец, выдержка из Робера де Клари: «И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский, и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев. И епископы сказали, что именем бога и властью, данной им апостоликом, отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги господа…» (Робер де Клари. Взятие Константинополя. LXXIII).
Вот так и не иначе, богоизбранный народ, римляне – и хуже евреев, враги Господа!