Veni, vidi, vici...

Литературные опыты участников форума

Модератор: Analogopotom

Veni, vidi, vici...

Сообщение Алексей Алексеев » 14 авг 2009, 08:09

I

Он вышел из палатки так быстро и неожиданно, что стоявшие на претории воины невольно вздрогнули.
- Всё спокойно? - на всякий случай бросил он страже.
- Да, император, - нарочито бодро отозвался Валерий Мессала, появившийся откуда-то сзади, из ближней палатки "друзей". Мессала был без шлема, и Цезарь почувствовал, что префект растерян.
Один из воинов судорожным движением руки подтянул щит к левой ноге. Скорее всего он затягивал ремни на калиге, отложив скутум на большой камень.
Цезарь отвернулся и зашагал по преторию. Было тихо и всё еще душно, крупные звезды рассыпались по всему небу. На юге рожками вверх висел желтый месяц. Римский лагерь спал: из палаток доносился храп, отдельные слова и восклицания видевших сны воинов. Перекликались часовые. Слева размещались палатки XXXVI Домициева легиона, справа - двух когорт египетских ветеранов, в центре расположилось воинство Дейотара, царя Галатии.
Через некоторое время из темноты на преторий вышли легаты: долговязый Домиций Кальвин и грузный Cульпиций Гальба, за которыми угадывалась свита из трибунов, "друзей" и центурионов.
- Пора? - нетерпеливо спросил Цезарь, ни на кого не глядя.
- Еще рано, - тихо ответил Домиций, - у Фарнака не спят.
- Хорошо, но после четвертой стражи я выступаю с Гальбой, потом и ты выводи, как условились, свой легион, - всё также нетерпеливо сказал Цезарь и, повернувшись, направился к своей палатке. Отбросив кожаный полог и нагнувшись, он вошел в нее, нащупал изголовье и растянулся на козьих шкурах. Закрыл глаза.
Вновь перед ним возникли зеленые берега Нила, густые когорты его легионов, пальмы на горизонте. Мутная вода реки лениво плескалась у бортов крутобокого финикийского судна, раззолоченного и разукрашенного венками, с пурпурным парусом словно наполненным токами любви.
Клеопатра...Очаровательная, юная, порочная. Ни одна женщина в Риме не могла похвалиться такой властью над ним, покорителем косматой Галлии, перед именем которого трепетали дикие свевы и британцы. Очарованный, он не хотел замечать, что его обольстительница некрасива. Во всяком случае без памяти любившая Цезаря в молодости Сервилия почти по всем статьям превосходила Клеопатру; ее дочь Юния была сложена не хуже матери и жутко ревновала его к ней. И тем не менее...
Как Клеопатра улыбается! Как смотрит на него своими удивительными глазами! А как говорит, потешно растягивая слова, чтобы он мог понять ее греческий! Как ласкает его редеющие кудри и целует в плешивый затылок! Откуда такое обаяние в этой девочке, на милую головку которой он возложил диадему владык Египта? Девочке с крупным крючковатым носом, по которому он в шутку щелкал своим указательным пальцем; с полными губами, которые были слаще уст любой римской матроны, сельской красавицы откуда-нибудь из-под Арреция, накрашенной афинской блудницы. А, может быть, стареющим императорам всегда нравятся девочки? По крайней мере, Сулла привез из разграбленных им Афин целый выводок черноглазых молоденьких распутниц!
Да, Клеопатра...Пожалуй, он даже жалел эту девочку. В ее чертах, отмеченных печатью уродства и вырождения, - этих проклятий векового инцеста Птолемеев - он читал для нее смертный приговор, написанный неумолимыми богами...
Каких только чудес не насмотрелся он в Египте! Каких только чудес не натворил он там сам! Подобно беспечному юнцу разгуливал он по ночам с Клеопатрой по спящим улицам Александрии, переодетый пастухом, с мечом и кинжалом под одеждой и венком из анемонов на лысеющей голове. Однажды царица, словно нетерпеливая девчонка, схватила его, великого полководца, за руку и почти бегом устремилась по тайным подземным ходам, проложенным в прибрежном квартале рядом с Эмпориями, к мавзолею Александра. Там он, потрясенный, дерзнул открыть раззолоченный саркофаг и в неверном свете четырех светильников увидел забальзамированные останки великого македонского царя. Вид того, кто мнил себя богом, отвращал: пучки редких пепельных волос, подобие оскаленного лица с пустыми глазницами, полуистлевшая диадема, высохшее, немощное тело - это был скорее злобный демон, нежели величайший из полководцев или бессмертный обитатель Олимпа. Тогда он, Цезарь, поймал себя на мысли, что испытывает те же чувства, что и при виде одутловатой окровавленной головы Помпея: брезгливость и вину. Нет, по обычаям предков, когда душа его уйдет в царство теней, тело Цезаря сожгут на погребальном костре...
Ах, Клеопатра...Подобно потерявшему голову полководцу дал он себя разгромить в безумном бою на дамбе у Александрийского маяка, где его сбросили в море, и он, раненый в руку, полуголый, потеряв плащ полководца и оружие и лишившись знаков отличия, коими удостоили его сенат и римский народ, проплыл пол-мили до одной из своих трирем. Там пораженные моряки вытащили его на борт и долго отказывались признать в нем императора галльских легионов и первого человека республики.
Подобно недальновидному стратегу стянул он все восточные легионы в Египет, разбил, наконец, армию сторонников ее сопливых брата Птолемея и сестры Арсинои и посадил на царский престол Клеопатру, эту шаловливую прелестницу, от улыбки которой у него, как у выжившего из ума старика, навертывались слезы.
Не было в его жизни времени счастливее того, которое провел он с ней, путешествуя вверх по Нилу. Пурпурный парус, золоченые весла, гранитные колоссы богов и Клеопатра, разгадывавшая его взгляды, вздохи, мысли... Сколько счастливых быстротечных часов провели они вдвоем в разукрашенной царской каюте!
Однажды она натерла его волосы остро пахнувшим маслом, приготовленным из листьев и ягод аполлонова лавра, и остатки его кудрей - предмет насмешек римских острословов и всей галльской армии - стали замечательно мягкими и густыми. "Эвлокамос"(прекраснокудрый) герой" - так стала звать его Клеопатра после этого. В отместку он наградил ее громоздким гомеровским прозвищем "рододактилос Эос" (розовоперстая заря), намекая на ее выкрашенные в розовый цвет ногти... А щеки царицы, нарумяненные красным экстрактом алканны, как хороши они были, как притягательны!...
Иногда он готов был даже поверить в то, что эта девочка действительно любит его. Она часто говорила, что родит от него сына по имени Цезарион...
Там, в царской каюте, Клеопатра показала ему старинную карту первого Птолемея, и он впервые увидел весь мир, опоясанный седым Океаном. Именно тогда в его голове зародился великий замысел: разгромить Парфию, пройти всю Гирканию а затем, перевалив через кавказские хребты, захватить южную Скифию и ворваться в Германию со стороны Белой реки. Эти деяния сделают его поистине великим, а имя "Цезарь" станет не менее славным, чем имя самого македонского Марса!
Но боги завистливы, а центурионы бестактны.
Это боги заставили центурионов (легаты боялись!) докладывать ему, что войско отказывается сопровождать его корабль к границам Эфиопии, что в Африке окопались бездарный Сципион и тронувшийся умом Лабиен, а в Испании объявились сыновья Помпея, поклявшиеся отомстить за отца и замучившие верного Требония мятежами; что в Кампании и Пицене восстали ветераны, не получившие обещанной земли; что благородный Корнелий Долабелла, Цицеронов зять, - еще один с претензиями, явно превышавшими его способности, - не придумал ничего умнее, как агитировать в Риме за прощение долгов; что этот интриган, бабник и пьяница Марк Антоний, назначенный им, Цезарем, присматривать за делами в Городе, учинил на форуме настоящую резню сторонников Долабеллы. Он устроил эту жуткую бойню, взбешенный тем, что Долабелла переспал с его, Марка, женой (а что было бедняжке делать, если ее любвеобильный муженек отобрал у Волумния Кифериду и, заключив ее с арфистками в шатре, на глазах у всего Рима предавался с этой прекрасной рабыней утонченному разврату?); что в довершение ко всем бедам, наместник Азии Домиций Кальвин, лишенный им же, Цезарем, двух из трех его легионов, едва унес ноги из-под Никополя в Понте. Добро хоть, что легион его отступил в порядке с небольшими потерями.
Домиций был разбит Фарнаком, сынком Митрида Евпатора. Молодой боспорский царек, убив собственного отца, пошел по Митридатовым стопам и вознамерился покончить с римлянами в Азии, а если позволит удача, то и в Элладе.
Что ему, Цезарю, оставалось делать?
Проститься с Клепатрой!
А дальше? Устремиться в Италию?
О нет!
Там ему в глаза скажут, что он могильщик государства, бабник почище Марка Антония и полководец, погубивший больше сограждан, чем гнусных варваров. Сначала надо разделаться с боспорским отцеубийцей. Тогда испуганный сенат даст ему триумф, а подонки Ромула славно попируют за его счет пару недель в Риме, деля время между гладиаторскими боями и схватками в лупанариях со столичными шлюхами.
...Полог палатки осторожно приподняли. Цезарь открыл глаза. Он увидел носатую физиономию Домиция и насупленное лицо Гальбы.
- Цезарь, время четвертой стражи, - торжественно сказал Кальвин.
- Да хранит нас Минерва, - маскируя иронию зевотой, ответил Цезарь и сделал движение, давая легатам понять, что хочет выбраться из палатки.
Наконец-то посвежело. Месяца не было, но звезды по-прежнему сияли, чуть дрожа на фиолетовом небосклоне. Гряда понтийских гор неясно вырисовывалась вдали, где окутанный мглою стоял полуразрушенный городок Зела. Лет десять назад Митридат Евпатор разгромил здесь беднягу Триария, после чего перелил трофейного легионного орла в серебряные статеры в знак унижения римского народа. Затем он казнил несколько тысяч римских граждан. А теперь мнит повторить Митридатов успех его убийца и сын.

II

Впереди шли проводники, сопровождаемые когортами VI легиона, затем пехота Дейотара, рабы с возами, груженными поклажей, и Домициев легион. Союзная конница, а с нею и сам царь, остались в лагере, чтобы утром присоединиться к выступившей в поход на Зелу римской армии.
Цезарь по своему обыкновению возглавил первую когорту VI легиона, или скорее полу-легиона, которым командовал пожилой Сульпиций Гальба.
Благородный Гальба, прошедший с Цезарем две галльские кампании, что называется, "состарился на войне". При этом страстно любил он деньги, плотно поесть, выпить галльской цервазии и повозиться с продажными женщинами. Был он недоверчив, чрезмерно осторожен и уступал в доблести бесславно погибшему под Каррами молодому Крассу. Ну, а с Требонием или Титом Лабиеном, Гальбу вообще нельзя было сравнивать!. Приняв командование легионом, сей доблестный полководец "прославился" тем, что, отбив нападение тавринов в альпийском проходе, счел за благо спуститься в Цизальпинскую Галлию. Он сохранил свой легион, но оставил перевалы, которые обязан был защищать. Сенат, как водится, назначил коллегию из десяти бездельников для того, чтобы расследовать действия Гальбы. В итоге эти децемвиры решили, что легат проявил не трусость, а истинно римское благоразумие - сенату нужны были союзники, и "отцы" спасли репутацию Гальбы, который, впрочем, не принял этой услуги. Вместо этого Гальба еще раз продемонстрировал свое хваленое благоразумие и остался лоялен ему, Цезарю.
После Фарсала Цезарь оставил легата с его поредевшим легионом в Македонии, где Гальба завел дружбу с фракийскими принцепсами из рода Одрисов. Однако его тупое фракийское пьянство прекратилось после того, как Цезарь увяз в Египте. О Гальбе вспомнили и вытащили с полулегионом в Александрию, и вот теперь, мрачный, трезвый и недовольный, он здесь, в Понте...
...Да, Лабиен!
Они познакомились лет тридцать назад, когда оказались в провинции Азия, куда их привел Гай Меммий. Цезарь вспомнил круглое, всё в веснушках, лицо молодого военного трибуна. Этот услужливый и сметливый всадник из Пицена как-то сразу расположил его, Цезаря, к себе. Потом, в Риме, Лабиен с помощью цезаревых денег был избран в народные трибуны, и честно потрудился на благо рода Юлиев. Пока Тит не сошел с ума, не возомнил себя великим полководцем и защитником республики, он действительно был способен на многое и умел действовать самостоятельно. В Галлии он несколько раз выручал его, Цезаря. Но теперь Лабиен в Африке и убивает всех, кто стоит за "узурпатора и врага римского народа". Лабиен с Помпеем земляки - оба из Пицена. Неужели этого достаточно, чтобы предать его, Цезаря, наплевать на десять лет галльской войны, когда между ними, как ему, Цезарю, казалось, возникли и окрепли узы настоящей мужской дружбы?.. Нет, это боги помутили разум Лабиена и превратили его в свирепое животное, обреченное на бесславную гибель...
"Пожалуй, - подумал Цезарь, - благоразумный Гальба и битый Фарнаком чересчур осмотрительный Домиций стоят один другого. С ним, Цезарем, они хороши, а без него способны лишь уйти от разгрома..."
Заметив, что легат время от времени оглядывается на тающий в темноте лагерь, Цезарь усмехнулся:
- Уж не боишься ли ты, Гальба, удара в спину?
- Ты угадал мои мысли, император, - буркнул Сульпиций. - Дейотар был с Помпеем при Фарсале. Он не сдался нам, а убежал, как волк, в свое царство. Этот царь в любой момент может изменить... К тому же он не пьет вина, - помолчав, добавил легат.
- И правильно сделал, что удрал, - тихо ответил Цезарь. - Иначе его зарезали бы наши ветераны. Впрочем, ты прав - опасно держать волка за уши. Если, конечно, он волк, а не баран.
Цезарь помолчал.
- Он не пьет не только вина, но и цервазии, а вот это действительно подозрительно. Впрочем, и я, Гальба, не большой любитель напитков.
Неожиданно Цезарь поймал себя на мысли о том, что ему тоже хочется оглянуться и посмотреть, не крадутся ли следом вероломные галаты. Ему стало смешно. Тряхнув головой, он произнес:
- Но скорее я накажу свихнувшегося Лабиена, если он попадется мне в руки, чем этого варварского царя. Дейотар будет служить Риму, независимо от того, кто станет первым в Городе: я... или другой. Я простил Дейотара из уважения к его сединам и надеюсь, он не предаст меня. А вот захваченные им земли стоит разделить, не так ли? Пусть выбирает: тетрархия или царство, а - Гальба?
Гальба кивнул и пробурчал что-то о знаменитом милосердии Цезаря.
Молчание показалось Цезарю тягостным, и он тихо бросил легату:
- Пойду поговорю с твоими головорезами. Ступай вперед, Гальба.
Цезарь остановился, жестом приказал Мессале и телохранителям следовать за ним и, искоса поглядывая на выплывавшие из тьмы манипулы ветеранских когорт, приблизился к "головорезам".
В отличие от домициевых легионеров и сопровождавших их рабов, нагруженных как мулы всем необходимым для устройства лагеря на новом месте, ветераны шли налегке, перебрасываясь между собою короткими тихими фразами. Многие зевали.
Разглядев в полутьме знакомую сгорбленную фигуру примипила, Цезарь негромко окликнул его.
- Что вздыхаешь, Церенна? - с улыбкой спросил он первого центуриона первой когорты ветеранов Луция Церенну. - Вспомнил родную Этрурию?
- Нет, император,- пробурчал центурион.
В рядах послышались приглушенные смешки.
- Для твоего ведома, я вспоминал о Дельфион...Была у меня такая в Александрии.
В рядах снова засмеялись.
- Тише вы, - жестко бросил в сторону воинов Церенна. - Феликс, ты у меня посмеешься сегодня утром, когда я тебе влеплю пару горячих.
- Уж больно ты строг, Церенна, - насмешливо заметил Цезарь.- Ты и со своей Дельфион обращался так же, как собираешься с Феликсом?
- Да, император, - в тон Цезарю ответил центурион. - Только я наказывал ее иначе - не розгами, а кое-чем другим.
- И хорошо получалось, Церенна?
- Да, император, она стонала и благодарила Венеру.
В рядах опять послышались сдавленные смешки. Кто-то, зажав рот рукой, издавал странные лающие звуки.
- Везет тебе, Церенна!
- Как и тебе, император.
- А утром, как думаешь, повезет?- прищурился Цезарь.
- Конечно, Цезарь, клянусь Марсом, - разошелся центурион, - ведь ты у нас счастливчик, почти как Феликс. С тобой и твоими Фортуной и Фелицатой мы побьем не только этих боспорских варваров, но и кого-угодно, хоть германцев, хоть парфян!
В рядах смеялись уже открыто.
- Вот Зела, - вытянув вперед руку, несколько угодливо произнес неожиданно выросший из сумерек Гальба.
Светало.

III

Пятнадцатитысячная армия Цезаря узкими серыми колоннами вползала на не слишком крутую, поросшую редким кустарником гору. Скрипели колеса многочисленных повозок, груженных мехами с водой, солдатским скарбом, казной, значками когорт и манипулов, бревнами и кольями, доспехами, оружием, кожами и хворостом. У подножия горы лежала неширокая долина с пересохшей речушкой и каменными россыпями. Слабый ветер волновал островки тамариска и кусты, объеденные овцами. С другой стороны возвышалась пологая гора, или вернее холм, на вершине которого белели руины Зелы, укрепленные воинами Фарнака.
Когда совсем рассвело, во вражеском стане гнусаво запели рожки, послышались крики глашатаев и конское ржание. Из беленых глинобитных домиков стали выбегать люди, на удалении казавшиеся римлянам черными муравьями. Многие из них суетились, указывая руками на поднимавшиеся в гору римские когорты и отряды пеших галатов.
- Теперь Фарнаку не уйти, - с мрачным удовлетворением изрек Гальба, вглядываясь вдаль, туда, где сновали боспорцы.
Цезарь кивнул.
- Мессала, коня!- потребовал он и, не отрывая взгляда от Зелы, начал отдавать привычные команды: всадникам выйти из старого лагеря и спуститься в долину к лагерю Фарнака; смотреть за Фарнаком; всем легковооруженным присоединиться к коннице; дежурным когортам XXXVI легиона разбивать лагерь; остальным когортам XXXVI легиона и VI легиону приготовиться и встать в охранение перед будущим лагерем.
Утренняя прохлада почти мгновенно сменилась духотой. День снова обещал быть жарким.
Римляне оседлали гору, и домициевы когорты принялись за дело. Инженеры занялись разметкой нового лагеря, а рабы стали освобождать телеги, груженые камнем, бревнами и песком. Часть легионеров взялась за лопаты и кирки, чтобы копать ров и ставить частокол.
Вскоре показалась союзная конница, весьма разношерстная на вид: усатые, в аттических и коринфских шлемах и панцырях вожди окружали старого царя Дейотара. За вождями гарцевали рядовые всадники с небольшими медными щитами, в доспехах победнее - из льна или телячьей кожи. Дородный царь Дейотар, несмотря на преклонный возраст, держался молодцом в своем тяжелом панцире пергамской работы. Время от времени он раздраженно осаживал нетерпеливого вороного коня.
В свое время он помогал Помпею, а тот, в обмен на помощь, сквозь пальцы смотрел на то, как вырастало в размерах царство Дейотара, гордо именовавшего себя "царем Малой Армении" и "тетрархом Азии".
Цезарь, припугнув старика смертью, в конце концов проявил свое знаменитое милосердие и пощадил царя. Теперь Дейотар из кожи лез, чтобы отблагодарить нового покровителя, и замолить прежние грехи. По первому требованию привел он под римские знамена цвет своей пехоты и конницы.
Конные отряды царя заняли долину, которая разделяла обе армии. Со склонов "римской" горы к галатам стайками спускались пращники, лучники и метатели дротиков - весь этот сброд, набранный на Балеарских островах, Крите и во Фракии. Они стали располагаться на противоположной стороне долины, перед Зелой; было видно, как пращники разбрелись в поисках камней, а метатели дротиков разминали правые руки и рассматривали укрепления боспорцев.
Гораздо ближе, с "римской" стороны долины, неподалеку от землекопов, развертывались когорты охранения. После того, как манипулы заняли положенные места, первые центурионы позволили воинам присесть и позавтракать пшеничными лепешками. Многие собирали и ели побеги горчившего горного лука, росшего здесь в изобилии.
Цезарь расположился на вершине горы. Чуть поодаль, за одинокой скалой разместились легаты, знаменосцы легионов, трубачи, глашатаи и "друзья" - личная охрана полководца - во главе с их префектом, красавцем Валерием Мессалой. По будущему преторию носился костлявый Катилий Мамурра и тонким бабьим голосом, давал указания инженерам. Козлиная бородка Мамурры делала его немного похожим на хитрого и похотливого бога Фавна.
Цезарь устроился в тени одинокой скалы, подножие которой быдо покрыто зеленовато-коричневым мхом. По знаку Мессалы рабы предложили ему еду. Он съел немного овечьего сыра и маслин, пшеничную лепешку с луком, запил водой. Рабы расстелили пару козлиных шкур, и он растянулся на них, решив вздремнуть...
В полудреме к нему пришло странное ощущение усталости, опустошенности.
"... Ах, если бы я мог поведать обо всех наших страданиях, о тесноте и узких закутках, где и лечь-то невозможно! Был ли хоть один час, когда бы мы не стонали? А на земле творилось нечто ужасное. Мы ложились лицом к вражеским укреплениям, и бесконечный дождь превращал наши одежды в шкуры зверей. О, эти дождливые зимы, эти несносные снега! Или знойное оцепенение лета, когда полуденное море засыпает в ложе своем без единой волны и ветерка!.." - пришел ему на память отрывок из Эсхила, выученный им в детстве по заданию чудаковатого, доброго Алиота, учителя греческого языка.
"Всеблагие боги, ты, свирепый Марс, и ты, Прародительница-Венера! - услышал он самого себя. - Скажите, зачем бросает меня Фортуна по всему миру? Не затем ли, чтобы грабить и жечь Галлию, Альбион, земли свевов, Лузитанию, Африку, весь мир? Чтобы убивать мириады варваров: гельветов, галлов, бриттов и зарейнских германцев? А несколько десятков тысяч убитых от цезарианских мечей, казненных или погибших в огне пожарищ, от голода или болезней римских граждан, греков, египтян, нумидийцев, иберов и кого там еще, - не в счет?.. И на чей счет записать их жизни?... И чем расплатиться мне по счетам? Не смертью ли кредиторов?... А может быть своей жизнью? Враги ненавидят меня, я - их, и так будет, пока вражда не закончится взаимным истреблением? Варвары мстят нам, мы - им, и так будет, пока одни не изведут других?.."
Совсем близко перед собой он увидел Божество, огромное, непостижимое, внушающее ужас. Оно дрожало (от гнева или сочуствия?), излучало сверхестественную мощь и, казалось, хотело что-то внушить ему... Кто это - Марс, Юпитер, Венера?..
Внезапно Божество исчезло, и наступила тьма. Во тьме зажглась огромная искрящаяся и переливающаяся в лучах невидимых светил сфера. "Вселенная! - подумал он. - О, Юпитер, наилучший и величайший, как прекрасен твой дом!.."
Постепенно он начал различать какие-то предметы, свободно вращавшиеся в лучезарной сфере - деревянный меч, детские сандалии, свою буллу и тогу-претексту, статую отца, боевых коней, обломки черепицы и колонн.
В чудесной сфере стали возникать целые картины: мачты, льняные паруса и тараны кораблей в неспокойном море; кровавый плащ, погружающийся в морскую пучину вместе с тонущими воинами; горящие галльские оппидумы и шалаши германцев; разграбленные им в священных рощах капища племенных галльских и германских богов.
Затем в поле зрения попали фрагменты животных и человеческих тел, разбойников, рабов; выскочила, словно выпущенная из баллисты, отрубленная голова Титурия, посыпались обезображенные трупы варваров и римских воинов, женщин, детей, повешенных им длинноволосых друидов...
Эти видения пропали, и он вновь услышал шум морских волн, затем аттическую речь, философские диспуты, а потом, без всякой связи, открылись перед ним панорамы морских штормов у Диррахия и Бриндизия, картины шумных судебных процессов и голосования в комициях.
Неожиданно он увидел триклиний, одетых в длинные стОлы мать и тетку, - Аврелию и Юлию - седых и растроганных. Они смотрели на него со слезами умиления и словно хотели сказать друг другу:"Смотри, как возмужал наш мальчик..." Потом появился отец, строгий, неулыбчивый человек, говоривший размеренно и сухо; за отцом вышел из тьмы плешивый дядя Луций, лукаво подмигнувший ему; следом на свет выбрались племянники: порывистый и заносчивый Секст, злобный и бесноватый Луций... Тут же, как бы из ниоткуда, вырос внучатый племянник тщедушный Гай Октавий, не по годам серьезный и внимательный, с непропорционально большой, круглой, как бычий пузырь, головой...В неясной дали привиделось ему детское, искаженной гримасой плача, личико дочки Юлии, редко видевшей своего отца...
Сфера стала наполняться другими людьми: он увидел скривившиеся в брезгливой усмешке тонкие губы счастливца Суллы; из небытия вылезли честолюбцы-неудачники: развратник Клодий, корыстолюбец Милон и авантюрист Курион, которых сменили преданные ему честный Матий, деятельный Оппий, наивный Гирций, надменный Лепид, расчетливый Пизон и увлекающийся Саллюстий. Тенями промелькнули осторожный Домиций Кальвин и трезвый и оттого мрачный Гальба. Усталый Требоний, озираясь, прошептал:"Мы - рабы Цезаря, а Цезарь - раб обстоятельств"; затем Требоний с таинственным видом приложил палец ко рту и опустил глаза; широко и двусмысленно улыбнулся Марк Антоний, из-за спины которого выглянул его братец Луций.
Откуда-то сбоку на него, Цезаря, уставился Сципион Метелл, глупец с оловянным взором; Тит Лабиен, с искаженным от злобы лицом, погрозил ему кулаком, а Публий Красс, недоуменно посмотревший на Лабиена, пожал плечами и отправился к своему скорбному старику-отцу с обезображенным ртом; далее проследовала неразлучная пара таких же скорбных, как скряга Красс-старший, но гораздо более зловредных сенаторов - преклонного старца Катула и строящего из себя "настоящего" римлянина Катона; Катул плевался и ворчал:"Негодяй, молокосос, не позорь меня, благочестивого сенатора, отдай должность верховного жреца!..", а Катон запальчиво грозил: "Клянусь Юпитером, Цезарь, как только ты вернешься в Рим, я привлеку тебя к суду за все твои преступления перед сенатом и римским народом!.."
Из серебристого облака выплыли: одутловатое, с закрытыми глазами, лицо Помпея, а следом целый выводок его злобно шипящих сыновей; лицо превратилось в голову с окровавленным, искромсанным горлом, и, наконец, появился весь Помпей, тучный и равнодушный; около Помпея, как из-под земли, вырос молодой Брут, который, отвернувшись от Помпея, но взяв тем не менее того за руку, принялся пристально смотреть на него, Цезаря - похоже, Брут хотел пронзить императора своим сверлящим, острым словно стилет взглядом; за Брутом замаячили недобро хмурившиеся лица заклятых врагов Цезаря - покойных Бибула и Агенобарба...
А вот чередой пролетели мимо обнаженные тела Сервилии и ее дочери, совсем еще девочки, Юнии, протянувшей к нему свои руки; трех его жен - любимой Корнелии, капризной Помпеи, у него на глазах и в его же доме отдававшейся наглецу Клодию, и пугливой Кальпурнии; последовали тени бесчисленных наложниц, и вот он затрепетал от предвкушения наслаждения, увидев прекрасное тело Клеопатры. Румяная царица Египта спросила его ревниво-насмешливо: "Неужели в юности ты был Ганимедом, а царь Никомед - Зевсом?" "Я питаю слабость к царям, - откровенно ответил он ей, - и к царицам..."
Цезарь не заметил, как в полудреме кончились римские тоги и начались варварские шкуры: галльские вожди, от Думнорига с Кассивеллауном до склонившегося перед ним, Цезарем, Верцингеторикса и непреклонного Амбиорикса; из тьмы выступили хитрый бородатый Ариовист и старый седоусый Дейотар...На мгновенье Цезарь перенесся в Самарабриву, на съезд галльских племен, важно уселся в курульное кресло и, упиваясь властью над косматой Галлией, объявил себя патроном всех племен и народов этой страны...
Потом снова тьма и снова свет: он увидел себя в центре ослепительной сферы, парящим над огромным миром, который где-то там, в невидимой дали, опоясывался безбрежным океаном...
Нехорошее предчуствие сжало сердце: внизу объявилась фигура выскочки Марка Цицерона, дородного и благообразного, самовлюбленного "отца отечества". Задрав голову и посмотрев на Цезаря, Цицерон побагровел, вытянул руку и показал на него, Цезаря, пальцем.
- О безумный, жалкий человек, никогда не видевший даже тени прекрасного! - напыщенно продекламировал этот болтливый "отец". - Не тебя ли вскормили Помпей и Красс на погибель всей республике?!
- Республике? - переспросил Цезарь.
Гнев ударил ему в голову с такой силой, с какой однажды огрел его тяжелым ясеневым древком бегущий знаменосец.
- Да знаешь ли ты, Цицерон, что Республика - это ничто?! Пустое имя без тела и облика!
- Это для тебя государство и римский сенат - пустой звук, а народ Ромула - подонки. Это ты делаешь всё, чтобы высшую богиню - Власть - иметь", - красиво и убежденно продекламировал Цицерон.
Цезарь задохнулся от злобы, не находя, что возразить актерствующему, выживающему из ума краснобаю...

IV

...Ему показалось, что не успел он прислониться к прохладной скале и закрыть глаза, как его окликнули.
- Фарнак выводит свою армию!
Кажется, это сказал Мессала.
Стряхивая тяжелую дрему и кляня вполголоса Цицерона, Цезарь быстро встал на ноги и вышел к своей свите.
И в самом деле, перед белыми укреплениями Зелы, потеснив римских велитов, строилась боспорская фаланга. Темные, кожаные доспехи воинов придавали огромному построению угрожающе мрачный вид. Было неплохо видно, как между рядами бегали командиры подразделений, все эти эномотархи, таксиархи и лохаги, расставляя воинов на нужные места. Фаланга медленно извивалась, увеличиваясь в размерах и ощетиниваясь иглами длинных копий; звенели кимвалы, слышались обрывки варварской речи глашатаев.
- Всадников разделить и направить сюда, в лагерь; велитам обстреливать фалангу, когортам охранения, кроме шестого легиона, построиться в линию манипулов - быстро скомандовал Цезарь.
- Фарнак не будет биться, - небрежно бросил он окружающим, - он пугает нас. Только безумец поведет фалангу в гору. Впрочем, - Цезарь кивнул в сторону гаруспиков и авгуров, - пусть потрошители погадают.
Между тем всадники, разделившись на две части, не мешкая начали взбираться на вершину "римского" холма. Усатый Дейотар, с нахмуренным красным лицом и всклокоченными длинными седыми волосами, сопровождаемый испуганно моргавшим толмачем, вскоре присоединился к импровизированной ставке римлян на вершине.
Тем временем первая пара домициевых когорт, стала медленно спускаться в долину, заполненную легковооруженными.
Вдруг кимвалы смолкли. Воцарилась тишина, нарушаемая глухими ударами заступов и покрикиваниями Мамурры в сооружаемом римлянами лагере. Пауза была недолгой. Послышались пронзительные звуки флейт, фаланга содрогнулась и начала движение в долину. Цезарь презрительно усмехнулся и принялся расхаживать по будущему преторию, заложив руки за спину. Огромная, неповоротливая темная масса гоплитов продолжала двигаться под музыку флейт, время от времени раздавался стройный боевой клич боспорцев. С вершины "римской" горы построение врага сначала напоминало гигантский, изгибающийся ромб, а затем колоссальную букву "Т", но с короткой толстой ножкой.
Римские когорты не спустились в долину. Они остановились на возвышенностях и оттуда наблюдали за фалангой, которую обстреливали легковооруженные, правда без особого успеха.
Запели трубы, и из укрепленного лагеря Фарнака, черной рекой, словно грязевой поток, начали выползать новые отряды, на этот раз конные.
- Это боспорские всадники, о Цезарь,- с поклоном, подобострастно подсказал Дейотар.
Наездники в кожаных скифских одеяниях на небольших косматых лошадях с гиканьем и свистом обогнули фалангу и устремились в долину.
- Велитов - назад! - не своим голосом вдруг заорал Цезарь. - Поднять знамя битвы! Трубить боевой сбор!
Он побледнел и стал расхаживать из стороны в сторону, не отрывая глаз от долины.
- Мамурра - не мешай, иди к вОронам! Домиций! Отзывай передовые когорты! Пусть твои бросают лопаты и берут оружие! Выстраивай их в две линии, слева от Гальбы. Гальба, выстраивай своих в линию! Царь Дейотар, выводи всадников за когорты, а пехотинцев - на фланги слева и справа от Домиция и Гальбы! Быстрее, быстрее!.. Мессала, - мой плащ!
Началось столпотворение. Свита, кроме "друзей" и телохранителей-лузитанов, разбежалась, зазвучали трубы и кавалерийские рожки, глашатаи стали выкрикивать команды легатов и вождей, засуетились центурионы, подгоняя своими палками легионеров.
Цезарь, облачился в красный плащ полководца, подошел к группе жрецов и вопросительно уставился на верховного авгура, рассматривавшего кровавые внутренности ягненка.
- Ну что? - отрывисто спросил он.
Авгур, заморгав, выдавил:
- Предзнаменования хорошие, император.
- Ладно, теперь смотрите на птиц, там, в стороне! - раздраженно бросил Цезарь и впился глазами в долину.
Легковооруженные поздно заметили боспорских всадников. Велиты бросились врассыпную в спасительные интервалы между манипулами, но большинство не успело скрыться за ними, ибо когорты чересчур поспешно сомкнули свои ряды. Это дало возможность конникам заняться избиением беспомощных велитов. Тогда обе домициевы когорты, не получив или не расслышав приказа об отходе, бегом атаковали конницу, которая, не приняв боя, отошла на свой левый фланг.
Перед римлянами в долине во всей красе предстала ощетинившаяся фаланга. Флейтисты, казалось, надрывались из последних сил.
- Домиций, отводи передовые когорты назад! Пусть станут во вторую линию! - что было силы закричал Цезарь.
Его лицо стало мертвенно бледным. Приказ тут же передали глашатаи. Когорты в долине замерли, вздрогнули и побежали от фаланги вверх по склону.
Между тем боспорская конница, образовав широкий выпуклый полукруг, стала продвигаться к правому флангу римлян.
- Царь Дейотар! Смотри! - Цезарь с искаженным судорогой лицом повернулся к царю галатов и указал на конных скифов.
Тот, закусив губу, понял всё без перевода. Повернув трясущуюся голову к усатому начальнику царской конницы, он что-то яростно и коротко рявкнул ему. Еще мгновение, и два конных отряда с воплем устремились на боспорцев, приближавшихся к еще не вполне выстроившимся пешим галатам.
У римлян началось нечто, похожее на панику. Уцелевшие пращники, лучники и метатели дротиков, а вслед за ними нижние когорты бежали, потеряв строй, к верхним, которые все еще выстраивались. В неровных рядах то тут, то там, попадались воины с кирками вместо мечей, без щитов и шлемов. Домиций надрывался, тщетно пытаясь нанести порядок в своих дежурных когортах. Тем временем галаты, выдвигавшиеся на правый фланг, стали совершать какие-то непонятные для находившихся на вершине маневры.
- Домиций, разведи манипулы, пропусти бегущих! - в раздражении закричал Цезарь и бросился к дежурным домициевым когортам.
За Цезарем устремились телохранители и префект претория представительный Валерий Мессала, которого Цезарь, когда бывал в хорошем расположении духа, в шутку называл "мой Гефестион".
Сбегая по каменистой тропе, Цезарь с облегчением заметил, что отступавшие римляне, по крайней мере, немалая их часть, благополучно ускользнули от фаланги за разомкнутые нестройные прямоугольники дежурных когорт. Домиций спешился и принялся расталкивать запыхавшихся воинов и центурионов, видимо таким образом пытаясь заставить их вспомнить, к каким манипулам они принадлежат.
- Поднимите значки манипулов!.. Выше!.. Не суетитесь! Спокойствие, спокойствие, соратники! - кричал, тяжело дыша Цезарь. Со своим отрядом он пытался пробиться к выравнивавшей ряды, теперь уже первой линии.
Солдаты ошалело останавливались или шарахались в сторону, завидев пурпурный плащ полководца. Трибуны разгоняли блуждавших туда и сюда велитов. Центурион и дюжина легионеров гнали вниз, к дежурным когортам, рабов, тащивших повозки, груженные щитами и метательными копьями. Переругивались воины. К надрывающимся флейтам фаланги и тревожным римским трубам вновь присоединились угрожающе глухие стоны кимвалов.
Орали глашатаи:
- Третий и четвертый манипулы Царской когорты! Бегом направо к Вибию!..Первая и вторая союзные когорты! Быстрее, быстрее, бегом к Домицию!.. Велиты! Вверх - к скале!..
В этой суматохе и хаосе звуков почти незамеченными прозвучали команды Домициевых трибунов "сомкнись!", поспешно повторенные центурионами; первая линия когорт издала боевой клич, и Цезарь услышал знакомый свист полетевших пилумов и бронзовых шариков. Почти сразу же раздался страшный, тысячеустый вопль, от которого на мгновение оцепенели все, от полководца до легионера. Снизу, в центре, послышались характерные раскаты - словно били в огромные барабаны.
Цезарь остановился.
- Поздно, - процедил он.
Эти громоподобные звуки были понятны каждому - часть передовых Домициевых когорт сошлась с выдвинутой перед строем ударной колонной фаланги, щиты ударили о щиты. Стали доноситься глухие удары и металлический треск: в дело пошли легкие копья и мечи.
Цезарь остановился, бросил несколько слов Юкунду, бестолково метавшемуся первому центуриону расстроенной когорты, махнул рукой Домицию, чтобы тот не сопровождал его, и медленно побрел назад, к вершине, мимо приходившей в себя после бегства новоиспеченной второй линии Домициева легиона. Оглядываясь назад, Цезарь миновал бежавшие направо отряды пеших галатов, инженеров Мамурры, спешно устанавливавших с обозной прислугой и рабами линию возов, - последнюю линию обороны на случай прорыва боспорцев.
Передовые ряды когорт и фаланги смешались, панораму битвы заволокло плотным, почти белым столбом пыли.
Через некоторое время Цезарь приказал когортам второй линии переместиться правее, чтобы не оставить без резервов ветеранов Гальбы, которые сходились с левым крылом фаланги, и вновь подошел к скале. Он прижался к ней, раскинул руки, словно собираясь обнять, и, не обращая внимания на охрану и Дейотара с его всадниками, стал биться головой о еще прохладный, отшлифованный ветрами камень.
- Клеопатра, девочка, розовоперстая Эос, - по-гречески прошептал он.
Мессала и телохранители переглянулись, Дейотар недоуменно раскрыл рот, его толмач втянул голову в плечи.
К скале на взмыленной лошади примчался Статилий, один из трибунов Гальбы.
- Император, - прохрипел он, - половина Царской когорты галатов бежала!
Цезарь побледнел и, стараясь сохранять спокойствие, медленно произнес:
- Не так громко, Статилий. Куда бежала?
Статилий, весь в белой пыли, сплюнул и пожал плечами:
- За конными галатами - в долину.
- Бери ближнюю когорту второй линии... Когорту Вера! Живо!
Статилий закусил губу и, хлестнув лошадь, бросился вниз и направо по склону к линии резервных когорт.
- Мессала, - повернулся Цезарь к префекту. - Дай знать Веру.
"Может быть, дать обет построить на форуме рядом с Квартой храм и посвятить его Венере-родительнице, если дарует она мне победу?" - подумал он, превозмогая отчаяние.
Нахмурившись, император резко обернулся к телохранителям, на его лбу явственно проступили багровые полосы и ссадины.
- Всё во власти бессмертных богов, - словно оправдываясь, с театральным пафосом произнес он. - Эй, ты, верховный потрошитель,- повернулся он в сторону авгура, - что - птицы? Разве орел не клюет дерьмо кобылы Фарнака?
- И-и-и-и, - замямлил авгур, видимо пытаясь сказать "император".
- Мессала, - с раздражением закричал Цезарь залезшему на коня префекту, - пусть глашатаи возвестят когортам, что гадания по внутренностям и птицам оказались благоприятными!
- Д-д-а-а, - обрел дар речи авгур, его коллеги дружно закивали головами.
Что творилось на дальних подступах к вершине, было не разобрать. Какое-то движение наметилось справа, то ли вниз, к подножью, то ли в обход горы.
"Обходят?" - подумал Цезарь, медленно приближаясь к конным галатам. Их было около трехсот, отборных всадников, "друзей" царя.
Дейотар, уразумев, что император идет к нему, приосанился и выпятил бронзовую грудь. Цезарь подошел к царю, откашлялся.
- Царь Дейотар, - медленно, торжественно и по латыни заговорил Цезарь. - Гальба передает, что твоя когорта справа бежала. Если это так, то после битвы я казню каждого десятого в твоем войске.
Толмач, трясясь, перевел. Дейотар вздрогнул, замотал головой и открыл рот, однако Цезарь поднял руку и не дал ему говорить.
- Слушай, царь Дейотар! Я еще верю, что ты не изменник! Поэтому волею и именем сената и римского народа, приказываю тебе, кого я считал нашим верным другом и союзником: забирай всех, кто у тебя есть, скачи на левое крыло, зайди в тыл фаланге и ударь, ударь, ударь!..- последние слова Цезарь сопроводил резкими рубящими движениями руки.
Глаза у царя вылезли из орбит, ноздри раздулись, усы и длинные седые волосы зашевелились, красное лицо побагровело. Он сделал шаг навстречу императору так, что тот невольно отшатнулся, а телохранители с обеих сторон придвинулись к своим вождям.
- Аве, - зачем-то по латыни и невпопад пробормотал царь и добавил. - Виват, автократор (самодержец)!
Толмач изумленно заморгал, очевидно не зная, на какой язык следует переводить краткую речь Дейотара. Правая рука царя вытянулась вверх и в сторону на манер римского приветствия, пальцы сжались в кулак, которым Дейотар с излишней силой ударил в левую часть бронзового дедовского панцыря.
Повинуясь царственному жесту, два оруженосца подхватили плотное тело Дейотара и водрузили его на вороного, нетерпеливо бившего копытом коня. Гортанный возглас - и союзная конница с диким ревом понеслась туда, куда указал ей патрон ее предводителя.
- Он может предать, - то ли спросил, то ли подумал вслух, теребя лямку панциря, вспотевший Мессала. Префект претория только что вернулся из расположения когорт второй линии.
- Тем хуже для него, благородный Мессала! Эти галлы надоели мне еще в Европе, - высокомерно заметил Цезарь и подумал: "Неужели боги допустят разгром легионов и бесславную гибель лучшего римского полководца?"
Он посмотрел вниз. Мамурра и его челядь не торопясь вкапывали в каменистую землю двадцатый воз.
- Возы.., - рассеянно произнес он.
Ему вспомнилась Галлия, поход в землю нервиев, длинные лесные дороги, мелкий, моросящий дождь. Пять легионов с обозом устало брели к лагерю, который в трех милях пути от них устраивали находившиеся в авангарде три дежурных легиона. И тут из дубовых рощ выскочили конные и пешие, истошно оравшие и вывшие размалеванные галлы.
Союзная конница была сметена в мгновение ока, и легионы приняли удар. В следующее ужасное мгновение от галльских дротиков и огромных мечей погибли почти все центурионы и знаменосцы двенадцатого легиона. Обоз был спасен двумя рядами многочисленных повозок. За ними, как за стеной, удалось сдержать первый бешеный натиск этих буйных раскрашенных петухов. Каждый легион действовал сам по себе, и никто не мог объяснить, как они умудрились выстоять.
Он, Цезарь, метался между седьмым и двенадцатым легионами, ободрял трусливо жавшиеся к реке манипулы, называл центурионов и некоторых ветеранов по именам и, однажды, отобрав щит у раненного телохранителя, попытался прорваться в передовые ряды смешавшегося двенадцатого легиона.
Во время этих метаний его, Цезаря, с горсткой "друзей" и лузитанов, варвары загнали на лесистый холм. Там, он, видя как гибнут преданные ему лузитаны, на глазах у растерянных Мессалы и трибуна Квинта Цицерона, собрался было заколоть себя...
Его спас Лабиен. Шедший в хвосте колонны, он кружным путем пришел с двумя своими легионами на выручку нашим, сражавшимся в лагере, а затем, собрав рассеявшихся нумидийцев и союзных эдуев, начал бить один за другим отряды увлекшихся травлей нервиев. Он затравил тех, кто травил нас, в том числе и его, Цезаря, с пятнадцатью оставшимися в живых "друзьями", четырьмя лузитанами, вспотевшим Мессалой и бледным как смерть братцем "отца отечества".
Галльские всадники тут же рассыпались по рощам и перелескам, а пехоту нервиев, без малого сорок тысяч человек (всех мужчин племени, способных носить оружие), наши сумели отрезать от леса и разорвали в клочья, ибо страху от этих татуированных дикарей натерпелись в тот день на год вперед...
Пыль клубилась, и ее столбы поднимались всё выше и выше. Центр сражения явственно приближался к вершине. Становилось невыносимо жарко и душно. Мамурра внизу продолжал копошиться с телегами, хворостом и заостренными кольями и бревнами.
- Тоже дело, - отстраненно подумал Цезарь и вздрогнул.
Он увидел - или ему померещилось? - как из белого облака стали выныривать отдельные воины центральной когорты домициева легиона.
- Мессала, - что есть силы закричал Цезарь, хотя префект стоял рядом, - когорту Регула из второй линии - в центр, остановить бегущих!
Откуда-то, как во сне, выплыло знакомое озабоченное лицо в сдвинутом набекрень шлеме. Кто это? Ах, да, квестор Криспин. Он как-то нелепо носил шлем, и "друзья" часто шутили на этот счет.
- Что... что, Криспин? - как-то нехотя, через силу, прохрипел Цезарь.
Сутулый Криспин криво усмехнулся и наклонился к уху императора.
- Император, - спокойно прошептал он, - союзная когорта бежала вслед за царем...
В глазах у императора потемнело, а тело затряслось как в лихорадке.
"Опять обморок", - пронеслось в голове. Перед тем, как потерять сознание, он подумал, что надо бы отозвать последнюю резервную когорту к лагерю...

V

...- Император, император!
Он узнал правильные черты лица Мессалы, его глупую до ушей улыбку. В руках у провонявшего потом префекта был кубок. Цезарь резко выпрямился, сел, взял кубок и стал жадно пить легкое хиосское вино, смешанное с водой и соком вербены.
- Как наши дела? - осведомился он, возвращая кубок и медленно поднимаясь на ноги. Телохранители заботливо поддержали его. Рядом стоял Мамурра, тоже усмехавшийся, но как-то лукаво, в свою неопрятную бороденку.
Мессала, заплетавшимся от радости языком, затараторил:
- Пока ты беседовал с богами, император, VI легион справа прорвал строй фаланги, а царь Дейотар слева, обратил в бегство другое крыло варваров. Потом побежал их центр. Сейчас их рубят перед лагерем Фарнака.
Цезарь сделал шаг вперед, пошатнулся и почувствовал, что улыбается. Так, значит, счастье не изменило ему!
- Мамурра, плут, - тихо пробормотал Цезарь, повернувшись к куцей бороденке префекта строительных работ. - Так, значит, мы победили?
- Победили, император, - осклабился Мамурра.
- Тогда пой свою похабную кампанскую песенку, негодный закапыватель телег! - неожиданно повысил свой неокрепший после обморока голос Цезарь.
Мамурра расплылся в улыбке, на этот раз такой же глупой, как у Мессалы, а, возможно, и у самого императора.
- Эй, Гай, Гай, - козлиным и сиплым голоском затянул он, пританцовывая, деревенскую песенку, какую пели на празднике Цереры в деревнях под Капуей. - Не ходи к Помпонии за смоквой! Посмотри, какую смокву припасла я для тебя в корзинке между ног!
Тяжело ступавший в гору на негнущихся ногах Домиций (его лошадь пала), сопровождаемый трибуном с декурией легионеров и скорбными послами Фарнака в коричневых траурных гиматиях, долго не мог понять причину гомерического хохота телохранителей и первого человека республики.
Из рассказа осипшего Домиция, дополненного краткими замечаниями Гальбы и трибунов, выяснился ход сражения: когда конные отряды галатов атаковали справа боспорскую кавалерию, которой, оказывается, командовал сам Фарнак, решивший, видно, уподобиться Александру Македонскому, боспорцы применили ложное бегство. Они увлекли за собой галатов, причем не только всадников, но и часть царской когорты, расположившейся справа от когорт ветеранов.
Эти пешие галаты, как велось у них исстари, ухватились за хвосты скакунов, на которых восседали соплеменники, и устремились вниз по склону. Фланг римлян, к неприятному удивлению Гальбы обнажился, и фаланга стала медленно охватывать его.
Центурионы первой когорты, придя в себя, углядели нарушения в строю врагов - склон горы изобиловал неровностями, ямами, небольшими пещерами и грудами валунов. Церенна, крикнув оторопевшим Гальбе и Вибию, префекту когорты, что надо атаковать, пока не поздно, и тут же получив одобрение (Гальбе, видимо, страх придал смелости), лихорадочно отобрал из задних рядов около сотни ветеранов. Затем он моргнул Вибию, чтобы тот дал когорте команду выйти из соприкосновения с фалангой. Церенна не мешкая построил свой отряд клином, выждал отбежавших по команде влево и вправо передовых бойцов, и повел его, как на учениях, на врага. С жутким кличем, перенятым то ли у марсов, то ли у пелигнов, клин врезался в изгибавшийся строй утомленной восхождением фаланги. Три ряда фалангитов с поломанными копьями были изрублены, остальные попятились, а потом, когда подоспела резервная когорта Вера, и побежали. Весь левый фланг варваров смешался; боспорская конница, озадаченная присутствием пеших галатов, которые усилили удар конных отрядов Дейотара, не выдержала натиска и из мнимого отступления перешла в настоящее. Вскоре боспорцы, бросив Фарнака, рассеялись за своим лагерем.
Дейотар слева привел в замешательство противоположное крыло боспорской армии. Положение там комическим образом повторило ситуацию на правом фланге. Пешие галаты, защищавшие слева когорты Домиция, увидев своего царя во главе отряда "друзей", почти все бросились за ним, оставив на произвол судьбы левый фланг Домициева легиона. Потерявший голос и лошадь Домиций отчаянными жестами приказал ближней когорте из второй линии выдвинуться вперед. В это время побежала часть его центральной передовой когорты. Поспешившая ей на выручку резервная когорта префекта Регула столкнулась с беглецами и смешалась. Еще несколько мгновений, и римский центр был прорван, разрезан надвое неумолимо продвигавшейся к вершине передовой колонной фаланги.
Каково же было изумление отчаявшегося Домиция, когда через некоторое время он увидел, что варвары в центре неожиданно остановились, а затем начали топтаться на месте и, наконец, рассыпались. Фаланга, правда, успела перемолоть здесь к тому моменту почти половину одной из дежурных домициевых когорот. Однако ударившие с тыла конники и пехотинцы Дейотара посеяли панику в задних рядах фаланги. Те решили, что окружены и бросились врассыпную.
Началось медленное и обстоятельное избиение побежденных. В плен брали неохотно. Фарнак, воспользовавшись этой бойней, ушел вместе с горсткой всадников к морю. Около пяти тысяч фалангитов остались лежать на склонах гор, в долине и укрепленном лагере, который взяли штурмом галаты. Остальные сдались, либо рассеялись, побросав оружие и доспехи. Их преследовала конница Дейотара.
...Цезарь, широко улыбаясь и размышляя о деталях будущего понтийского триумфа, подошел к обедавшим в тени белых крепостных стен разрушенной Зелы когортам.
- Церенна, ты жив? - закричал он, поравнявшись с первой когортой VI легиона.
- Жив, император, слава Минерве,- устало отозвался Церенна, жуя пшеничную лепешку.
- Всё вздыхаешь по своей Дельфион?
- Я уже забыл ее, император.
- А Феликсу не забыл влепить пару горячих?
- Вместо меня, император, ему влепили варвары. Он ранен.
- Куда?
- В зад.
- Позорная рана!
- Вот и я его спросил: Феликс, почему в зад? А он отвечает: впереди у меня гениталии. Уж лучше быть без задницы, чем без...
Легионеры довольно загоготали.
- Криспин, - обратился Цезарь к квестору, - всей когорте по сто денариев на брата из моей доли, центурионам - вдвое, Церенне - в пятеро больше, сверх положенной добычи!
Некоторые воины вскочили и бешено застучали рукоятями мечей по щитам.
- Да здравствует император!
Цезарь поднял правую руку. Рабы, по знаку Мессалы, бегом поднесли переносные ростры и поставили их перед полководцем. Все воины VI легиона разом смолкли и встали на ноги.
- Сервий Сульпиций Гальба, - с напыщенной торжественностью изрек император, повернувшись к мрачно щурящемуся грузному легату, - приказываю тебе: отправляйся завтра с шестым легионом в Италию для отдыха, раздачи жалования, заслуженных наград и, если постановит сенат, участия в египетском и понтийском триумфах!
- Да здравствует Цезарь, император! - вновь завопили ветераны. Здравицу поддержала соседняя когорта. Цезарь задрал голову и простер руки вверх. Поистине он "купался в лучах славы"!
...Дня через два, вечером, сидя за подобием стола в своей палатке, Цезарь царапал письмо в Рим:
"Гай Юлий Цезарь приветствует Гая Матия.
Любезнейший друг!
Прошу тебя, оставь на время вилику заботы о твоем знаменитом саде и винограднике. Пусть обратится он к Старшему Катону (к Младшему обращаться бесполезно - он всё равно не отличит репы от лука) и Колумелле за ценными советами по выращиванию карфагенских яблок и использованию куриного помета в хозяйстве. Думаю, есть всё-таки дела, не менее важные, чем сбор оливок и откармливание гусей.
В секстилиевы календы пришел я с двумя легионами в Понт, а в канун ид увидел и победил Фарнака при Зеле.
О счастливый Помпей! Так, значит, за то его прозвали великим, что сражался он с врагами, которые не умеют воевать! Пять тысяч варваров легло под стенами Зелы. Что до отцеубийцы, то я предоставил ему свободу казнить или пасть от руки своего мятежного наместника Асандра. Взамен этот безумец отдал римскому народу все прибрежные города в Азии, включая Синопу, и кучу золотых венков. Так пусть его участь решит Судьба.
Любезнейший!
Распространи известие о моей победе в Городе. Я знаю, ты сумеешь сделать это так, что мои тайные недруги прикусят на время языки, даже такие длинные, как у нашего скромного тускуланского затворника. И придумай что-нибудь особенное для триумфа. Ну что-нибудь вроде надписи на жертвенном щите: "пришел в Понт, увидел Фарнака, победил его."
Если ты здоров, хорошо, я - здоров. Да хранят тебя всеблагие боги!"
Цезарь отложил стиль и мечтательно закрыл глаза.
Тяжелый запах прогорклого оливкового масла, сыромятной кожи, козлиных шкур и пота, казалось, уступил место неземным ароматам: благоухающей смеси розового масла, аниса, меда, растертых ягод можжевельника, крепкого вина. К ним примешивались божественные, тончайшие отдушки аира, шафрана, ириса и кориандра - откуда только он помнил названия и как различал оттенки? Тотчас перед ним возникло нарумяненное личико царицы:
- Прекраснокудрый герой, ты же обещал пригласить меня в Рим, - услышал он капризную воркотню Клеопатры.
- Ты будешь в Риме, моя девочка, моя розовоперстая Эос! - пробормотал он, влюбленно глядя на невидимую страже владычицу Египта.
Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
Алексей Алексеев
Логограф
Логограф
 
Сообщения: 5
Зарегистрирован: 13 авг 2009, 14:11
Откуда: Москва

Вернуться в Литература

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 14

cron