Модератор: Analogopotom
Уже в 1805 г. Шишков выпустил монументальную работу, посвященную «Слову о полку Игореве», которая заняла значительную часть первого тома «Сочинений и переводов, издаваемых Российскою Академиею». Перепечатав полностью издание 1800 г., Шишков на 120 страницах дает пространный комментарий к каждой фразе древнего памятника, а за комментарием следует прозаический перевод «Слова». С точки зрения рационалистического мышления Шишкова, «Слову» не хватало последовательности изложения, темные места мешали однозначному пониманию памятника (а перифрастичность и многозначность слога были для него недостатками). Поэтому в переводе Шишков опускает темные места и значительно расширяет и дополняет текст своими вставками: «...рас
судилось мне преложить, или паче переделать оную (песнь, — М. А.) таким образом, чтобы, оставляя все красоты подлинника без всякой, поколику можно, перемены слов, невразумительные места сократить или
пропустить; прочие же, требующие распространения, дополнить своими приличными и на вероятных догадках основанными умствованиями. Сим средством песнь сия от начала до конца сделается ясною, и я надеюсь, что сколь бы ни были собственные мои распространения и присовокупления слабы, но сплетенные с сильными выражениями и красотами подлинника, нечто приятное составят они для чтения» (VII, 125).
Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя,
принадлежит Издателю сего, который чрезъ старания свои
и прозьбы къ знающимъ достаточно Российской языкъ доводилъ
чрезъ несколько лЕтъ приложенный переводъ до желанной
ясности, и нынЕ по убЕжденiю прiятелей рЕшился издать оной на
свЕтъ. Но какъ при всемъ томъ остались ещё некоторые мЕста
невразумительными, то и проситъ всЕхъ благонамЕренныхъ
Читателей сообщить ему свои примЕчания для объясненiя сего
древняго отрывка РоссIйской словестности.
Об инверсии в связи с русским фольклором Шишков писал: «Особливо же помещение сих имен (прилагательных, — М. А.) позади существительных составляло не малую красоту» (III, 95—96). В переводе он часто прибегает к этому приему, совершенно независимо от наличия или отсутствия его в оригинале: «...ополчается он на брань кровавую, собирает войско мужественное, выступает в поле пространное» (VII, 126); «Стекается... воинство российское» (VII, 128); Ярославна всходит «на стены градские» (VII, 145); Игорь скачет горностаем к «тростнику речному» (VII, 147). Иногда Шишков увеличивает количество прилагательных, стоящих вслед за определяемым существительным: «Печаль тучная,
жирная, упитавшаяся слезами народа, ходит посреде России» (VII, 136). (Ср.: «... печаль жирна тече средь земли Рускыи»). «Слово о полку Игореве» постоянно у Шишкова".
В предисловии к первому изданию „Слова" сказано, что долголетний сотрудник Публичной библиотеки, работавший над изданием русских летописей, А. И. Ермолаев, видевший рукопись „Слова", считал, что она написана полууставом XV века. По мнению Н. М. Карамзина, рукопись писана „разве в конце XV столетия". Первый издатель „Слова" С. Н. Селивановский заявлял, что оно написано „белорусским письмом не так древним похожим на почерк Дмитрия Ростовского" . Все это высказано уже после гибели рукописи, по памяти.
Странно на первый взгляд заявление Селивановского, что рукопись писана „белорусским письмом... похожим на почерк Дмитрия Ростовского". Из этих слов не вполне ясно, с чем он сравнивает — с автографом Дмитрия Ростовского? Но его рука, несмотря на южнорусские особенности, ближе к письму нашего времени, чем к письму XIV—XVI веков. (...)
Возможно, заявление Селивановского надо рассматривать как беглое и неверно осмысленное впечатление человека без специальных знаний. Но несомненно, в рукописи должны были иметься какие-то особенности, которые вызвали у Селивановского это ложное представление. Всего вероятнее предположить, что наравне с орфографией рукописи и графика ее носила особые черты, заимствованные в конце XIV — начале XV века из болгарских и сербских рукописей и в большинстве схлынувшие позднее, к середине XVI века. Мы указали уже некоторые из них: красивую лигатуру тр, благодаря которой слово „Трояни" было прочитано в первом издании как „Зояни" (...).
Возможно, что подобное письмо, говорившее Ермолаеву и Карамзину лишь о XV веке, Селивановскому показалось белорусским письмом конца XVII века.
Итак, уже на основании вышеприведенного можно возводить мусин-пушкинскую рукопись к концу XV—началу XVI века.
Прежде всего нужно учесть, что Спасо-Ярославский сборник имел особую ценность, так как был составлен митрополитом Димитрием Ростовским (Туптало) в 1708-1709 годах. Его основой являлась копия Хронографа Распространенной редакции 1617 года из Московского Печатного двора (возможно, под N 323), а рукопись "Слова" вместе с другими памятниками (летописью и светскими повестями) была вывезена Димитрием из Украины.
Мной установлено, что он использовал "Слово" в своей книге "Руно орошенное" с 80-х годов XVII века. Перед отъездом в Россию (1701 год) Д. Туптало был настоятелем Спасо-Преображенского монастыря в Новгороде-Северском и подарил сборник тоже Спасо-Преображенскому монастырю в Ярославле. В описи монастыря за 1709 год впервые появился этот сборник - "Книга Гранографъ писменная вдесть впереплете" - и проходит в последующих описях 1735, 1776 и 1778,1787,1788 годов.
(...) Другое дело в „Слове о полку Игореве". Писец имел единственный список, который ему не с чем было сличить для исправления накопившихся ошибок. Принимая во внимание необычность текста, можно удивляться, что ошибок и искажений в нем еще не так много. Это обстоятельство, может быть, говорит о том, что со времени своего создания, в XII веке, до времени написания мусин-пушкинской рукописи, в конце XV—начале XVI века, „Слово о полку Игореве" имело не так много списков. О том же, может быть, свидетельствуют еще сохранившиеся в памятнике следы древнего правописания.
Представляя себе до некоторой степени правописание подлинника „Слова о полку Игореве", мы можем теперь перейти к разбору некоторых непонятных мест поэмы.
I. „Тоже звонъ слыша давныи великий Ярославь сын Всеволожь а Владимиръ, по вся утра уши закладаше
в Чернигове".
(...)Слово „тоже", с которого в первом издании начинается данный текст, нет необходимости заменять архаичным „тъи же". Оно, повидимому, совершенно правильно передает написание подлинника. Только после букв то над строкой стояли, вероятно, две короткие косые черточки. Эти черточки обычно означают выносную букву и в конце слова или в конце строки. Иногда значение их не совсем ясно, тогда их не вносят в текст, но оговаривают в примечании. Однако, повидимому, первые издатели не придавали особого значения надстрочным знакам. Данное место следовало прочитать как „той же", а именно: „той же давный великий Ярославль Всеволожь а Владимир".
Итак, работа над раскрытием неясных мест поэмы требует прежде всего бережного отношения к тексту первого издания. Труды русских ученых, успешно работавших на этом поприще, указывают нам методы, которых надо держаться в данном случае. Новое деление текста на слова, новое, более правильное раскрытие сокращений, восстановление отдельных, с течением времени утраченных знаков, раскрытие ошибок диалектного порядка, исправление неверно прочитанных начертаний и, наконец, выяснение смысла устаревших или утраченных слов — вот те приемы, которые допустимы в данном случае. Всякое произвольное толкование, необоснованное лингвинистически и палеографически, может только затруднить дальнейшее раскрытие текста.
А. Н. Оленин (1763-1843) на протяжении многих лет был одним из близких знакомых издателя „Слова" А. И. Мусина-Пушкина. Розыски и приобретение памятников русской старины, изучение древнерусских рукописей и подготовительные работы к их изданию — вот круг вопросов, которые постоянно привлекали к себе внимание как А. И. Мусина-Пушкина, так и А. Н. Оленина.
(...) Естественно предположить, что знакомство Оленина с Мусиным-Пушкиным возникло за несколько лет до переезда послед него из Петербурга в Москву (1799). (...) После долголетней службы в армии и при дворе А. И. Мусин-Пушкин в 1791 году был назначен на видный пост обер-прокурора Синода.
(...) Что же касается Оленина, то в 1795 году, после длительного пребывания в „чужих краях" и службы в артиллерии, он стал работать в гражданском ведомстве и начал свое быстрое продвижение по служебной иерархической лестнице. Служебная карьера молодого Оленина совершалась в сферах, тесно соприкасавшихся с административной деятельностью А. И. Мусина-Пушкина. В 1799 году Оленин был уже обер-прокурором III департамента Сената. Получив художественное образование и будучи медальером по специальности, А. Н. Оленин проявлял интерес и к деятельности Академии художеств, которой с 1794 года руководил А. И. Мусин-Пушкин. Последнего с Олениным сближала и совместная деятельность по Российской Академии, в члены которой А. Н. Оленин был избран в 1786 году, т. е. на три года ранее избрания в нее А. И. Мусина-Пушкина.
Не следует забывать, что А. Н. Оленин был избран в Российскую Академию за представленное им „толкование многих военных русских старинных речений" и что с тех пор на протяжении долгих лет, по собственным его словам, он „занимался объяснением многих обветшалых речений в словено-русском языке". Учитывая сложившуюся в кругах Российской Академии репутацию А. Н. Оленина как одного
из немногих и лучших знатоков „военных русских старинных речений", естественно думать, что при переводе трудных мест древней поэмы и в особенности ее воинской терминологии (стрикусы, шераширы, папорози и др.) А.И. Мусин-Пушкин должен был обратиться за помощью и советом также и к А.Н. Оленину.
(...) экземпляр „Слова" из библиотеки А. Ф. Бычкова первоначально входил в состав библиотеки А. Н. Оленина. Нас убеждают в этом как сообщение А. Ф. Бычкова о том, что в свое время им была куплена часть библиотеки умершего А. Н. Оленина, так и то, что в ряде мест на полях названного экземпляра „Слова" мы находим карандашные заметки А. И. Ермолаева (177У—1828). С 1800 по 1818 год Ермолаев проживал в доме А. Н. Оленина и был одним из помощников последнего как в его служебной, так и в ученой деятельности. Упорство и самоотверженность молодого А. И. Ермолаева в изучении памятников древнерусской письменности позволили ему со временем стать одним из выдающихся русских палеографов. Однако в начале 1800 года, когда едва успевший окончить Академию Художеств Ермолаев под руководством Оленина только начинал приобщаться к занятиям „российскими древностями", он несомненно не был лицом, известным издателям „Слова". Таким образом будет правильнее предположить, что интересующий нас экземпляр древней поэмы об Игоревом походе был получен от А. И. Мусина-Пушкина А. Н. Олениным и лишь впоследствии попал во временное пользование А. И. Ермолаева. Делал ли Оленин замечания о присланном
ему пробном экземпляре „Слова" и были ли они учтены издателями — для суждения об этом, к сожалению, мы не имеем никаких данных.
Глубокий интерес к „Слову о полку Игореве" был засвидетельствован А. Н. Олениным и в его знаменитом „Письме к гр. А. И. Мусину-Пушкину о камне Тьмутараканском, найденном на острове Тамане в 1792 году", изданном в 1806 году. В „Письме о камне" Оленин доказывал правильность мнения А. И. Мусина-Пушкина о том, что упоминаемая в русских летописях Тьмутаракань находилась на Таманском полуострове, а не в Рязанском княжестве, как полагал русский историк первой половины XVIII века В. Н. Татищев. Большое место в „Письме" Оленина отводилось доказательству подлинности тмутараканского камня. Доказательства
Оленина в его труде были поставлены на широкую палеографическую и филологическую основу. О значении „Письма о камне" можно судить уже по одному тому, что оно положило начало существованию русской палеографии. Отметим, что большая доля участия в написании „Письма о камне" принадлежала А.И.Ермолаеву; на участие в написании „Письма" указал печатно и сам Оленин. Тем не менее следует заметить, что ознакомление с архивными данными убеждает нас в правильности уже высказанного в литературе мнения, что участие А. И. Ермолаева в написании „Письма о камне" было значительно большим, чем это явствует из самой книги.
Интересно, что автор или авторы „Письма о камне" для доказательства своих взглядов о местонахождении древней Тьмутаракани привлекли и „Слово о полку Игореве". Это замечание о древней
поэме, которое было тогда же учтено исследователями „Слова о полку Игореве", но с течением времени ими же довольно прочно забыто, мы даем здесь полностью. Приведя ряд доводов в пользу правильности мнения Мусина-Пушкина о местонахождении древней Тьмутаракани, авторы „Письма" продолжали:
„К сим доказательствам можно еще присовокупить некоторые
места из песни о походе Игоря. В ней на странице 9 сказано: „Див
(Филин) кличет връху древа, велит послушати земле незнаеме, Влъзе,
(Волге) и по морию и по Сулию (Пеле) и Сурожу, и Корсуню, и тебе
Тъмутороканьскыи блъван (Истукан)".
На странице 24, того же сочинения, певец Игоревых подвигов,
говорит: „Се бо два сокола слетеста с отня (с отцовского) стола
злата (престола золотого) поискати града Тьмутороканя, а любо испити
шеломомь Дону...".
(...) Приведенный отрывок из „Письма о камне" интересен не только предложенным в нем исправлением написания двух слов древнего памятника (Посулие и Поморие), исправлением, которое было принято и усвоено наукой, но также и тем, что в нем Олениным был дан первый пример обращения к „Слову о полку Игореве" для решения спорных вопросов русской историографии.
В 1810 году некиим Селакадзевым был сочинен так называемый "Гимн Бояна Летиславу". Жертвой этой мистификации явилось большое количество читателей. Селакадзеву поверили поэт Г. Р. Державин,
весьма начитанный в русских древностях митрополит Евгений и многие другие.
Фальсификация Селакадзева была, однако, раскрыта Олениным в скором времени после ее появления. В письме от 21 марта 1811 года к А. И. Ермолаеву и К. М. Бороздину, находившимся в то время в археологической экспедиции, не скрывая иронии, Оленин писал: „Вы ездили по белу свету отыскивать разные материалы к российской палеографии и едва нашли остатки какого-нибудь ХІ-го, а может только и ХІІ-го века. А мы здесь нашли человечка, который имеет свиток, написанный вовремя дяди и дятки Олега и приписанный Владимиром первым, что доказывает существование с приписью подьячих с самых отдаленных веков российского царства, так точно как доказывал Сганарель, что votre Hue est muette. Если же вам этого мало, то у нас нашелся подлинник Бояновой песни, следующим письмом писанный.. . И прочая и тому подобная".
Мнение Оленина о „Гимне Бояна Летиславу", распространенное им среди знатоков, было решающим в разоблачении фальсификации Селакадзева.
О глубоком интересе к „Слову" А. Н. Оленина свидетельствует также и его письмо к секретарю Российской Академии П. И. Соколову от 9 августа 1827 года. Оленин высказывал в этом письме свое отрицательное мнение о „Словаре Академии Российской по азбучному порядку расположенном" (СПб., 1806—1822 гг., 6 частей), хотя сам принимал участие в составлении этого словаря. По его мнению, главяый недостаток словаря вел свое начало от акад. И. И. Лепехина, который, деятельно участвуя в первом издании словаря, перегрузил его слишком пространными статьями на естественно-научные темы. „Гораздо будет полезнее знать, — писал Оленин,—хотя и в самых кратких словах, точное значение многих старинных слов, как то: живой шерашир, хоть и тому подобное (...).
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 46