Хазария

[Ilik]

Несколько месяцев назад из печати вышла книга известного археолога, специалиста по салтово-маяцкой культуре В.С.Флёрова «Города» и «замки» Хазарского каганата. Археологическая реальность» (М.- Иерусалим, 2011). Издание новой монографии по хазароведению случается нечасто и уже из-за одного этого заслуживает самого пристального внимания.

В работе рассмотрен хазарский путь урбанизации, смысл понятий "город", "крепость" и "замок" в условиях каганата и в сравнении с городами и замками Европы, Византии, Ближнего Востока и Первого Болгарского царства. Книга насыщена объективной информацией по хазарской археологии вплоть до самого последнего времени.

В данной теме выкладываются несколько глав, посвященных самым известным укрепленным центрам Хазарии и это будет первая публикация в Интернете.

[Ilik]

СЕМИКАРАКОРЫ

Как единственный на сегодня археолог, проводивший раскопки на Семикаракорском городище, могу констатировать, что данных, которые позволили бы ставить вопрос об этом памятнике как остатках города, не обнаружено (Флёров В.С. 2001, 2009a, 2009б). Размеры крепости, сложенной из сырцового кирпича невелики (хотя она и превосходит Саркел) – 200 Х 215 м. Сам я никогда не писал о возможности видеть в Семикаракорах город. В своё время С.А.Плетнёва писала о Саркеле и Семикаракорах как о «крепостях-городах» (Степи Евразии. 1981. С.67). Позднее она от определения «город» отказалась (Плетнева С.А. 2002. С.118).

В целом же структура Семикаракорского комплекса на сегодня не выяснена. За пределами крепости у её юго-западного угла собрана керамика, что указывает на возможность существования рядом с крепостью открытого поселения. Однако называть такое поселение «посадом» или «рабадом» (Плетнева С.А. 2002. С.118) ни в коей мере нельзя, поскольку в целом, как уже сказано, нет ни малейших оснований видеть в Семикаракорах город. То же самое касается и Саркела, для которого С.А.Плетнёва поднимает вопрос о посаде (Там же).

В цитадели Семикаракорской крепости были постройки из кирпича, крытые черепицей. Их размеры и планы пока неизвестны. Само существование кирпичных сооружений – единственный признак, позволяющий предполагать, что крепость могла быть одной из ставок кагана, но не городом.

Одно замечание, выходящее за рамки темы. С.А.Плетнёва пишет, что в отличие от Саркела Семикаракорская крепость построена «по местным традициям», явно имея ввиду преобладание на Семикаракорах сырцового кирпича, что якобы повлияло на качество строительства. В другой публикации С.А.Плетнёва пишет о местных традициях в Саркеле (Плетнёва С.А. 2003. С.68). Вероятно, автор не определила для себя, что всё-таки считать местными традициями в кирпичном строительстве на Нижнем Дону. Для более четких выводов С.А.Плетнёва не располагала данными. Сегодня мы такими данными располагаем уже в значительном объёме. (Токаренко С.Ф. 2009; Флёров В.С. 2009а, 2009б).

Саркел и Семикаракоры – не единственные значительные памятники Хазарского каганата в степях Нижнего Дона, однако ни один из известных не может быть определен как город, в том числе и обширный Крымский археологический комплекс с земляным городищем, расположенный невдалеке от Семикаракорской крепости, в устье Северского Донца (Иванов А.А. 2010).

(с. 42-45).

[Ilik]

ПРАВОБЕРЕЖНАЯ ЦИМЛЯНСКАЯ КРЕПОСТЬ И ПРОБЛЕМА ФЕОДАЛЬНОГО ЗАМКА

Материалы раскопок И.И.Ляпушкина, С.А.Плетнёвой, В.С.Флёрова до 1990 г. на Правобережном Цимлянском городище опубликованы, нет смысла их повторять.

Правобережная Цимлянская – самая совершенная из всех белокаменных крепостей каганата.
Крепостные стены толщиною 4,20 м, как и восемь башен, поставлены на прочное и надежное основание из плит ракушечника и песчаника. Внутреннее пространство крепости поделено на три отсека более тонкими стенами. Облик квадратного здания (башни?) у прохода из основного северного отсека крепости в южный (упоминалось В.И.Сизовым) остался неясен. Оно хорошо видно на плане И.Сацыперова (рис.8 ) (Флёров В.С. 1996. С.101. рис. 1:1).

Самым ярким и неожиданным стало открытие следующего. Стены и башни, вероятно только лицевые фасы в отдельным местах и до определенного уровня, были покрыты великолепной по исполнению и отполированной до блеска белой штукатуркой. Мало того, в других местах блоки стен (не везде и только до определенного уровня?) были оконтурены раствором, покрытым тонкой полосой красной краски (охрой). В итоге крепость имела чрезвычайно живописный вид, что совершенно не вяжется с примитивной «архитектурой» внутри крепости: в отличие от почти незастроенной Маяцкой, Правобережная оказалась сплошь занята юртообразными жилищами.

М.И.Артамонов предполагал: «Были в крепости и более солидные сооружения из сырцовых кирпичей, по-видимому, крытые черепицей и с полами, вымощенными обоженными глиняными плитками. К сожалению, ни одно из них ещё не раскрыто раскопками» (1962. С.318, 319). Раскопки гипотезу М.И.Артамонова не подтвердили. Хотя они не были сплошными, тем не менее места для таких «солидных» сооружений в крепости не остается. В крайнем случае это могла быть небольшая постройка, местонахождение которой определить трудно. Но и это моё предположение ненадёжно. Зато С.А.Плетнёва и я обнаружили небольшие прямоугольные «погреба», облицованные внутри сырцовыми кирпичами нестандартных размеров.

Черепица, обломки керамид и калиптеров, в моих новых раскопках 2003-2010 гг. представлены сотнями обломков, которые в совокупности могли составить лишь несколько десятков целых экземпляров. Не так много, но интересен сам факт присутствия черепицы в крепости в крепости, сплошь занятой юртообразными постройками, которые никак не могли бы выдержать тяжесть черепичной кровли (Флёров В.С., Ермаков С.Н. 2010. С.443, 444). Парадоксально, но в соседнем Саркеле с его кирпичными строениями найдено всего два обломка калиптеров (совершенно иного типа). Происхождение правобережной цимлянской черепицы остается невыясненным, но вряд ли она доставлялась из Семикаракорской крепости или только из неё. При однотипности керамид и калиптеров обеих крепостей правобереждые цимлянские более качественные по промешанности глины и тщательности формовки.

Наиболее «загадочным» из строительных материалов оказалась керамическая плитка (целые не найдены) шириною 10-12 см при толщине в среднем 3 см. Предполагаемая длина 20-24 см. Поражает высочайшее качество лучших экземпляров: выполнены из тонко отмученной глины амфорного типа, а боковые грани по прямизне можно сравнить с гранями современного стола. Качество лучших образцов несравнимо с качеством саркельских кирпичей. Последние грубее сформованы и имеют иные признаки замеса. Глина плиток по составу и однородности замеса напоминает глину херсонесских и фанагорийских пифосов (я не знаком, к сожалению, с натурными образцами таманских).

Особенность плитки: увеличение толщины от торцов к середине (вспухание). Отмечу, что плитка по всем параметрам (размеры, состав и промешанность глины, качество отделки) нестандартна. Наряду с лучшими образцами есть грубо сформованные. Впечатление, что каждый экземпляр выполнялся индивидуально.

Место изготовления плитки остаётся под вопросом. Аналоги в Северном Причерноморье мне неизвестны. Прототипы не установлены. Находимые в крепости обломки плиток и черепицы немногочисленны. Говорить о том, что они «изготавливались специально для крепости» (Артамонов М.И. 1962. С.320), не приходится за отсутствием данных об этом.

Не оснований говорить об изготовлении специально для крепости обожжённых кирпичей толщиною 4-7 см лишь на том основании, что на них нет следов извести (Там же).

В последние годы мною найдены на городище и обломки кирпичей с налипшим известковым раствором, что дополнительно указывает на их саркельское происхождение. Кирпичи, преимущественно обломки, встречаются на всей площади крепости на всём протяжении её существования, в том числе в углублённых юртообразных жилищах и сопровождающих их хозяйственных ямах, с момента основания крепости.

В конце жизни крепости кирпичи в большом числе нашли особое применение, однако никак не соответствующее их прямому назначению. Судя по раскопкам И.И.Ляпушкина, из них стали выкладывать площадки, служившие, вероятно, основаниями наземных жилищ.

В итоге у нас нет данных для того, чтобы говорить о существовании в крепости каких-либо кирпичных строений, крытых черепицей и вымощенных плиткою. Раскопки на Правобережном городище ещё не завершены (хотя и преостановлены), и, возможно, они дадут новые и неожиданные результаты, что позволит вернуться к обсуждению характера этого памятника.

Является ли памятник Правобережное Цимлянское городище остатками города? Безусловно нет. Это крепость, построенная, вероятнее всего, в византийских традициях ( с непосредственным участием византийских инженеров?) и заселённая гарнизоном – группой вчерашних кочевников с семьями с традиционными для них юртообразными жилищами, расположенными без всякой системы. Условно говоря, культуру населения крепости можно назвать «культурой юртообразных жилищ». Что касается черепицы, кирпичей, плиток, то для гарнизона это был необычный материал, которым они по-настоящему воспользоваться не могли, да не было в этом и необходимости при их приверженности к традиционному жилищу...

(с. 45-50).

[Ilik]

МАЯЦКОЕ ПОСЕЛЕНИЕ

Расположено при впадении р. Тихая Сосна в р. Дон. Занимает около 40 га (= 400 000 кв. м), включая небольшую крепость из блоков известняка. На поселении десятки жилищ (Плетнёва С.А. 1984). Из них исследовано около 50 – преимущественно однотипных полуземлянок (Винников А.З. 2006; Винников А.З., Плетнёва С.А. 1998; Винников А.З., Синюк А.Т. 2003. С.260). Рядом с поселением комплекс из нескольких гончарных мастерских. Концентрации следов иного производства не обнаружено. А.З. Винников, исследователь поселения, отметил малое количество находок орудий труда кузнецов по железу и ювелиров, отсутствие железных шлаков.

Миниатюрная крепость, 95 Х 80 м, практически не застроена. В ней лишь несколько жилищ самого рядового облика. Ничем не выделяется по составу находок и цитадель крепости. Она невелика – 27 Х 47 м. Как фортификационное сооружение Маяцкая крепость не слишком совершенна (Флёров В.С., Флёрова В.Е. 2008).

На блоках крепостных стен среди сотен разных изображений и знаков только две более или менее длинные рунические надписи неизвестного содержания и несколько коротких (не расшифрованы). Об уровне грамотности населения эти находки ничего не говорят, но, вероятно, она была невысока.

Две культовые постройки на поселении довольно примитивны и типологически близки жилищам-полуземлянкам.
Среди исследованных погребений (катакомбы, редко ямы) могильника и поселения преобладают самые рядовые. Погребения знати, представителей правящего слоя не обнаружены. Таким образом, однообразию жилищ соответствует однообразие захоронений. Даже несколько воинских погребений нельзя признать сколь-либо выдающимися.
Маяцкий комплекс – один из наиболее исследованных памятников салтово-маяцкой культуры. Известен по многочисленным публикациям Г.Е. Афанасьева, А.З. Винникова, С.А. Плетнёвой, В.Е. Флёровой (Нахапетян), В.С. Флёрова и др.

С.А.Плетнёва пишет о Маяцком поселении с крепостью: «Вероятно, был городом» (Плетнева С.А. 2002. С.121). Аргументы не приведены. Перечисленные обязанности жителей, такие, как сельскохозяйственные работы, ремесло, внутренняя торговля, присущи любому сельскому поселению. Упоминается сбор дани и таможенных пошлин, но это не подтверждается археологическим материалом. Полностью отсутствуют находки монет на поселении, а на могильнике на 140 погребений найдена лишь одна индикация (серебро?), не поддавшаяся определению.

Многочисленность находок граффити и нескольких надписей автор сама объяснила хорошей сохранностью стен, служивших удобным «писчим» материалом. Так что это не свидетельствует о большем распостранении здесь зачатков искусства и грамотности, нежели у населения других регионов. Наконец, она же указала и на отсутствие уличной планировки на поселении.

В итоге на Маяцком поселении нет ни одного признака, который позволил бы выделить его среди прочих в лесостепи.

Теперь о крепости. Почти без культурного слоя, с несколькими рядовыми полуземлянками, она не была ни градообразующим ядром, ни даже постоянным местом жительства местного воинского начальника. Это не более чем убежище, причём для небольшого числа людей на случай непродолжительной осады. К Маяцкой крепости, как и аналогичным Верхне-Ольшанской, Верхне-Салтовской и подобным, не могут быть применены и определения типа «замок феодала». Затрагивая проблему планировки салтово-маяцких поселений, А.А. Тортика отметил: «Даже застройка окруженных оборонительными сооружениями участков – Правобережное Цимлянское городище, «цитадель» Маяцкого городища – лишена какой-либо упорядоченной планировки и по своему характеру напоминает застройку неукрепленных селищ» (Тортика А.А. 2005. С.477).

Оборона поселения базировалась не на маленькой крепости, а прежде всего на многочисленности населения и на взаимодействии с жителями соседних столь же обширных поселений с небольшими убежищами-крепостями или без них на р. Тихая Сосна: Алексеевское, Верхне-Ольшанское, Колтуновское, Красное, Павловское и др. (Афанасьев Г.Е. 1987. С. 182, 183). Основное назначение этой линии поселений, вероятнее всего, сторожевое наблюдение за соседями-славянами на северо-западной границе каганата. Я не говорю даже о долговременной обороне, которая только собственными силами этих поселений была невозможна. Я не очень погрешу, используя сравнение с Кавказской пограничной линией XIX в., при создании которой наряду с возведением крепостей и укреплений главным стабилизирующим мероприятием было заселение её, создание непрерывной цепи казачьих станиц против набегов горцев (Захаревич А.В. 2002. С.7-9). Без этого крепости оказывались изолированными друг от друга и совершенно беззащитными.

Не могу не отметить, что основной исследователь Маяцкого поселения А.З. Винников ни в одной из своих работ не называет его вкупе с крепостью городом. В археологическом отношении воронежский ученый характеризует памятник как «сложный археологический комплекс». Полностью согласен с таким определением...

(с. 55-58).

[Ilik]

ВЕРХНЕЕ САЛТОВО И НЕТАЙЛОВКА

Верхнее Салтово – один из самых известных памятников каганата, давший первое составляющее наименованию его культуры – салтово-маяцкая.

Историю раскопок городища изложил Г.Е.Свистун (2009; там же библиография). Исследовалось оно эпизодически начиная с В.А.Бабенко, оставившего план ещё не нарушенной водохранилищем цитадели. Последующие раскопки Н.Е.Макаренко опубликованы предельно кратко. Печально, что не сохранились чертежи раскопок 1947-1948 гг. С.А.Семёнова-Зусера. Недавние раскопки В.В.Колоды, Н.В.Черниговой при участии Г.Е.Свистуна опубликованы частично. К настоящему времени в нарушение законодательства Украины об охране памятников археологии и при попустительстве местных властей городище застроено «новыми украинцами» и стало для исследований недоступно.
При обращении к нижерассматриваемой проблеме «Верхнее Салтово: город или негород» надо иметь ввиду следующее.

1. Основным объектом раскопок на городище Верхнее Салтово были стены цитадели. «На исследованиях оборонительных сооружений были сконцентрированы усилия практически всех археологических экспедиций, работавших на городище» (Свистун Г.Е. 2009; с.469). Внутреннее пространство цитадели осталось неизученным за исключением небольших площадей, опять же примыкающих к стенам. В итоге мы лишены всей полноты археологических данных о плотности её заселённости, а также типах, количестве и расположении жилищ; лишены и каких-либо социальных характеристик обитателей цитадели. Ко всему прочему, цитадель активно использовалась в XVII в., укрепления перестраивались.

2. Ещё в меньшей степени, чем цитадель, изучены пространство, охваченное внешним валом, и примыкающие к городищу поселения. Их реальные границы не установлены; ещё хуже они представлены в публикациях. Г.Е.Свистун, изучавший архивные материалы раскопок, отметил существование на прилегающей к городищу территории селища, имеющего культурные отложения раннего и позднего Средневековья. Раскопки здесь вела А.Т.Брайчевская в 1959-1961 гг. В их ходе была зафиксирована граница «селища-посада». Но и её внимание было сосредоточено также на исследовании фортификации, а результаты их остались неопубликованными (Там же. С.463, 464). Вероятно, информация была настолько скудна, что Г.Е.Свистун ограничился, помимо упоминания находок лощёной керамики (иной не найдено?), следующим: «С западной и северной сторон к городищу примыкает обширное селище, образующее посад крепости» (Там же. С.363). Но надо иметь ввиду, что в центре внимания Свистуна было не селище, не вопросы заселённости крепости, а опять же, как у его предшественников, фортификация.

До настоящего времени по Верхнему Салтову нет ни одного обобщающего труда, нет и отдельного труда по исследованиям городища и поселения. Несмотря на такое состояние информации о памятнике, Верхнее Салтово без серьезных оснований уже с 60-70 гг. ХХ в.стали называть «городом».

Одним из первых о Верхем Салтове как «городе» (по-украински мiсто) написал Д.Т.Березовец в сводном издании по археологии Украины (Археологiя УРСР. 1975. С.422). То же самое, но усилив акцент, повторила О.В.Пархоменко (Иченская): «... большой средневековый город, являвшийся, очевидно, крупным ремесленным, торговым и, возможно, административным центром» (Археология УССР. 1986. С.217). Оговорки «очевидно» и «возможно» свидетельствуют о том, что данных для таких утверждений у автора не было.

В конце ХХ в. небольшие раскопки стены крепости-цитадели и нескольких прямоугольных полуземлянок на соседнем Нетайловском поселении проводила Н.В.Чернигова. Автор использовала исключительно археологическую терминологию (селище, городище) и вопрос о «городе» не поднимала (Чернигова Н.В. 1998, 1999).

Первым в полной мере о Верхне-Салтовском комплексе (включая в него и Нетайловский памятник) как о городе стал писать А.В.Крыганов исходя в первую очередь из общих размеров поселений и могильников. Стоит процитировать полностью его описание памятника: «... Представлен огромным городищем с небольшой цитаделью и большими пригородами, несколькими частями громадного могильника с несколькими десятками тысяч катакомб. Расположенный напротив... Нетайловский археологический памятник состоит из огромного поселения и некрополя, где не менее 15 тысяч ямных могил. Оба являются остатками самого большого города салтовской культуры и всей (! – В.Ф.) Хазарии» (Крыгвнов А.В. 2001а. С.102). На первый взгляд описание впечатляет, но разберёмся в нём.

Городище не громадное, а самое обычное, а цитадель (в данном случае это не укрепление внутри крепости, а собственно крепость) столь же невелика как и Маяцкая (90 Х 115 м) или Верхне-Ольшанская (100 Х 100 м). Её усреднённые размеры 160 Х 140 м (Аксёнов В.С. 2006. С.74). Для сравнения, размеры Семикаракорской прямоугольной крепости 200 Х 215 м, а её прямоугольной цитадели 80 Х 85 м. Пространство городища между второй линией обороны и цитаделью не исследовано, а работы на цитадели едва начаты. Были ли городище и его цитадель сплошь заселены – неизвестно.

Второе. Собственно поселение (селища), «пригород» по Крыганову, охватывает примерно 120 га, грубо округляя, 1 Х 1,2 км (об этом см. ниже). Не много и вполне сопоставимо с Маяцким поселением и другими в лесостепи. Но дело в том, что опять же совершенно неизвестно, было ли оно заселено сплошь или это скопление отдельных небольших посёлков с сельским, бессистемным типом размещения жилищ. Последнее же более чем вероятно. Так, сделавший сводку жилищ Верхнего Салтова В.В.Колода (2000) перечисляет «селище», «селище А», «селище Б», но неизвестны границы и этих отдельных селищ. О структуре и планировке селищ данных нет. Кроме того, не изучен их культурный слой, в литературе нет ни его детальных описаний, ни стратиграфических чертежей. Об одном из селищ (каком из двух?) имеется лишь очень краткая, менее страницы текста, информация (Колода В.В. 1998а. С.22).

Третье. Что же касается жилищ, то их на 2000 г. (более поздними данными не располагаю – В.Ф.) было разными авторами и в разные годы раскопано всего 18 (!) на предполагаемые 120 га – землянки и полуземлянки, при этом, как указывает В.В.Колода, жилища, исследованные С.А.Семёновым-Зусером, не опубликованы и не поддаются анализу. (Там же. С.41). Лишь одно жилище наземное со стенами вроде бы «в ёлочку» (Колода В.В. 1999а. С.70), но и оно, кажется, не опубликовано. Действительно ли там обнаружен этот тип кладки, широко распостранённый в VIII-IX вв. в некоторых городах и поселениях Крыма и Таманского полуострова?

Обратимся к могильникам. Вычисления количества погребённых в них сделаны исключительно «гипотетично», по предполагаемым площадям. Сплошного погребального поля здесь не было, катакомбные захороненияобразуют отдельные участки. Границы Нетайловского могильника также неизвестны, как и его структура. Таким образом, нет никаких подтверждений ни «десяткам тысяч» катакомб в Верхнем Салтове, ни «15 тысячам» в Нетайловском могильнике.

В итоге описание А.В.Крыганова оказывается ненадёжным предположением, с преобладанием эмоционального момента. Тем не менее он объявил Верхнее Салтово вместе с Нетайловской крупнейшим городом Хазарии (первоначально речь шла только об административно-торговом центре на северо-западной окраине Хазарии – Крыганов А.В. 1997. С.57). На этом автор не остановился и отождествил Верхний Салтов с городом «Савгар-Сарада», исходя из созвучия, по его мнению, с «Салтановское-Салтово»: «Лингвистически здесь совпадают первые две буквы, а третья – в, р, л – зачастую при переходе из одного языка в другой взаимозаменяются» (Крыганов А.В. 1999). Насколько грамотно такое «превращение» Савгара в Салтов, оценят лингвисты. Мне оно представляется сомнительным.

Верхнесалтовские катакомбные могильники дали около 200 монет, преимущественно арабских дирхемов. Казалось бы, это прямое подтверждение роли поселения как торгового центра. Но и здесь не всё так просто. Как отметил сам А.В.Крыганов, монеты заношенные, использовались как украшения. Надо полагать, как средства платежа дирхемы не представляли интереса для местного населения. В целом же монетный материал требует изучения специалистами-нумизматами, которые должны установить эмиссии, пути поступления и определить сроки запаздывания монет при помещении в погребения. От археологов надо ждать детального рассмотрения монет в контексте погребального обряда (распределение по половой принадлежности и возрасту погребённых, места расположения в погребении, сочетание с прочими вещами, в том числе с немногими импортными видами (например, бусами).

Совершенно иная картина изученности и точности сведений о Верхне-Салтовском и Нетайловском памятниках рисуется по другой публикации А.В.Крыганова (2001б). Оказывается, границы Верхне-Салтовского могильника необходимо уточнять, для чего нужны разведки; протяженность Нетайловского поселения в 7 км (по Д.Т.Березовцу) сомнительна, и уточнить её из-за затопления водохранилищем сейчас нельзя; «вопрос о размерах и количестве погребённых [на Нетайловском могильнике] является сложным» и так далее. Не сообщая ничего нового о Верхне-Салтовском поселении, городище и каменной цитадели и Нетайловском поселении, автор опять повторил свой тезис о «самом крупном археологическом памятнике салтовской культуры и всей Хазарии», называя его «Сарада». Никаких новых доказательств своих определений автор не привёл. Особенно большое сомнение вызывает протяжённость Нетайловского поселения. Действительно ли это одно сплошное поселение или вереница разрозненных? Аналогичный вопрос мы относим и к «пригороду» Верхне-Салтовского городища, протяженность которого указана в 4 км (Крыганов А.В. 2001б. С.347). С полной ответственностью утверждаю – селищ протяжённостью 4 и тем более 7 км на территории Хазарского каганата не существовало. Совершенно очевидно, что эти цифры указывают лишь на распостранение разрозненного подъёмного материала.

Судя по публикациям, Нетайловское селище сегодня уже недоступно для исследований. Что касается раскопок на нём Кочетокской экспедиции 1960-1961 гг., то из небольшой публикации Н.В.Черниговой узнаём следующее. Результаты работ Кочетокской экспедиции не опубликованы., мало того, отсутствуют отчёты о её раскопках. Сама исследовательница для издания нескольких жилищ Нетайловского селища пользовалась только дневниковыми записями А.М.Шовкопляс. Однако даже дневниковые записи, как бы тщательно они не велись, не восполнят потери информации в ходе самих раскопок из-за способа их проведения. «Культурный слой снимался при помощи бульдозера отдельными траншеями, в результате чего было вскрыто около 1000 кв. м площади селища. Естественно, при такой методике раскопок не было возможности проследить характер этого слоя, степень его насыщенности вещевым материалом и пр. Фиксировались лишь строительные остатки, врезанные в материк» (Чернигова Н.В. 1998. С.52, 53).

Некоторое недоумение вызывает опубликованная А.В.Крыгановым карта «Города (мн. число – В.Ф.) на территории салтово-маяцкой культуры (Хазарии)». Единственный обозначенный на нём пункт – «Верхне-Салтовский и Нетайловский археологические памятники» (Крыганов А.В. 2001б. С.348, рис.1). Поскольку автор назвал их «остатками крупнейшего города Хазарии», то на карте следовало бы обозначить и менее крупные.

Другой автор, В.К.Михеев, называл Верхне-Салтовское городище городом Серате («городище отождествляют с городом Серате», но кто, не указано) и полагал, что на площади 120 га, «ограниченной рвом», могло проживать 6-7 тысяч человек (Михеев В.К. 1999. С.31). На каких основаниях сделан расчёт? Нетрудно подсчитать, что на одного человека, по Михееву, приходится 170-200 кв. м. Почему именно эти исходные данные были взяты автором, тоже не ясно. Сегодня какие-либо данные о плотности заселённости можно получить по Маяцкому поселению, где вскрыты относительно большие площади с жилыми и хозяйственными постройками, а на поверхности хорошо видны западины нераскопанных жилищ. Верхне-Салтовский памятник исследован слишком незначительно, чтобы проводить такие вычисления.

Если харьковские археологи в какой-то мере предлагали какое-то собственное обоснование идентификации памятника Верхнее Салтово с указанным полулегендарным городом, то киевский археолог О.В.Сухобоков со ссылками на труды Б.А.Рыбакова пишет о тождестве Верхнего Салтова и города Сарад как об установленном факте. Он считал Верхнее Салтово политико-экономическим центром «алано-болгаро-буртасской федерации» (вслед за В.К.Михеевым?) при этом вновь как не вызывающая сомнение упоминается площадь в 120 га (Сухобоков О.В. 2004. С.163). В связи с этим должен уточнить собственную позицию по вопросу о Сараде. На сегодня нет данных для безоговорочного принятия этой версии. Если появятся новые источники, то к этой проблеме можно будет вернуться вновь. Попутно замечу, что впоследствии оба автора так и не объяснили, что же это за «алано-болгаро-буртасская федерация» и каково её место в Хазарском каганате. Более всего недоумения вызывает её третья составляющая – буртасы, проблема географии расселения которых, не говоря о неизвестной доныне материальной культуре, остаётся хронически дискуссионной (Тортика А.А. 2006. С.302 и сл.) и без надежды на решение.

В.С.Аксёнов, многие годы плодотворно исследующий Верхне-Салтовский катакомбный могильник и не занимающийся специально проблемами городища, видит в нём остатки «административного центра Хазарского каганата в северных землях», называя этот поселенческий комплекс то крепостью, то городом (Аксёнов В.С. 2006. С.76).

*****
На мой взгляд, Верхне-Салтовское поселение с его маленькой крепостью, по имеющимся на сегодня данным, не может претендовать на особое место в системе аналогичных поселений бассейна Северского Донца, тем более на определение «город». Соответственно нельзя говорить ни о «пригородах», ни о «посадах города», ни о «посаде крепости». Они появляются, повторяю, когда уже сложилось основное ядро города. С.А.Плетнёва не решилась сразу назвать Верхнее Салтово городом и сначала пишет как об «одном из наиболее вероятных городов», но затем всё-таки «вероятный» отбросила, упоминая и «посад», и «торговый центр» (Плетнёва С.А. 2002. С.118, 119).

Вероятно, пройдёт не один десяток лет, пока все данные раскопок Верхне-Салтовского и Нетайловского памятников будут обработаны в комплексе и полностью изданы. Поселения же требуют дальнейших многолетних рутинных раскопок. Только после этого можно будет вернуться к вопросу о статусе Верхне-Салтовского комплекса, его месте в цепочке городищ Северского Донца.

В заключение отмечу, что мне не удаётся выяснить, кто определил, что площадь поселения составляет именно 120 га. Так что и общую площадь распостранения поселений (пресловутые «пригороды») около Верхне-Салтовского городища ещё предстоит уточнять. Так, В.С.Аксёнов сообщает иные сведения: «Общая площадь Верхне-Салтовского археологического комплекса – около 150 га. Только катакомбный могильник занимает около 100 га (Аксёнов В.С. 2006. С.74). Не совсем понятно, входит ли площадь могильника в указанные 150 га.
Все сегодняшние обобщения, касающиеся Верхнего Салтова, опережают изученность его как археологического источника. Пример в салтово-маяцкой археологии довольно распостранённый.

О назначении Верхне-Салтовского памятника можно встретить самые разные предположения. Выше упомянуто мнение О.В.Сухобокова как о центре федерации алан, болгар и буртасов. Выходя за рамки темы, замечу, что мнение Г.Е.Афанасьева (ссылку на работу последнего даёт автор) о присутствии буртасов на Дону – Северском Донцеподвергнуто серьёзной критике харьковским историком А.А.Тортика в том же альманахе, где размещена статья Сухобокова (Тортика А.А. 2004).

М.В.Горелик выдвинул самую невероятную версию. Полагая, что у кабар после поражения в восстании возникло самостоятельное политическое образование, он пишет: «Самым большим центром новой страны, которую условно можно назвать – по политически господствовавшим в ней силам – Кабарией-Угрией, можно считать Салтово. Северными центрами оказываются Киев и Чернигов, особенно первый из городов» (Горелик М.В. 2002. С.27). Не буду комментировать последнюю фразу – о том, что Киев (равно как и Чернигов) не имеет отношения к хазарам, написано достаточно (например, Флёров В.С. 2000; Толочко П.П. 2001). Что же касается Верхнего Салтова, то, во-первых, автор не приводит абсолютно никаких доказательств своего тезиса; во-вторых, обходит вопрос о громадном катакомбном могильнике, который никак не мог принадлежать кабарам. Да и какой у них был погребальный обряд, неизвестно...

(с.62-71).

[Ilik]

ХУМАРА

Парадокс. В то время как ненайденный (или только что найденный ?) Итиль почти непрерывно обсуждается историками и археологами, памятник прекрасной сохранности – Хумаринское городище – вспоминают довольно редко. По размерам каменной крепости (площадь 40 га, периметр более 2 км) с ним ни в какое сравнение не идут кирпичные Саркел и Семикаракоры, каменные Маяцкое, Верхне-Ольшанское или Верхне-Салтовское укрепления. На фоне Хумары последние выглядят крохотными. Крепостные стены Хумары имеют не менее 14 башен, не считая мощной башни-цитадели (Биджиев Х.Х. 1983, 1984; Димитров Дм.Ил. 1987. С.136-142).

По масштабам строительства Хумара сопоставима с большими крепостями Болгарии и лишь немного уступает каменной крепости Плиски.

Можно было бы рассмотреть вопрос о Хумаре как о городе, но этому препятствует практически полная неизученность его внутреннего пространства. Нет ни малейших данных о вероятных остатках солидных построек, хотя, возможно, владетел крепости жил в башне-цитадели, а немногие арскопанные постройки к городским не причислишь.
Х.Х.Биджиев вскрыл на городище несколько самых обычных для салтово-маяцкой культуры жилищ: шесть юртообразных, две полуземлянки, фрагменты турлучных. Кроме того, четыре каменных разной сохранности. По их расположению видно, что уличная планировка либо иная система здесь не применялась (Биджиев Х.Х. 1983. Рис. 2, 30). Очертания же самой крепости повторяют границы плато, на котором она возведена.

Принадлежность крепости Хазарскому каганату более чем жилища доказывает керамика салтово-маяцкого облика (Там же. Рис. 43, 44), в том числе котлы с внутренними ушками. Нельзя не обратить внимание на сходство Хумары с Правобережным Цимлянским городищем. Конфигурация обоих определена мастными условиями. Обе крепости снабжены прямоугольными башнями. Цимлянская уступает Хумаре только размерами.

Несколько противоречиво определял Хумару А.В.Гадло, сам принимавший участие в раскопках городища. На фоне массы салтово-маяцких селищ Северного Кавказа он выделял «большие города», к которым наряду с Тмутараканью и Фанагорией отнес «крепость на Хумаринском городище», а также «крепость» Семиракорское городище. Из всего контекста следует, что Хумару и Семиракоры он всё-таки считал крепостями, иначе он не ввел бы по отношению к ним этот термин. Крепостью он назвал и Саркел (Гадло А.В. 1979. С. 204, 207). Другие авторы вопрос о городском статусе Хумары не поднимали, в том числе и Х.Х.Биджиев.

Крепость Хумара была, судя по географическому положению, крупнейшим форпостом каганата в Центральном Предкавказье. В настоящее время раскопки Хумаринского городища продолжает У.Ю.Кочкаров, но информация о их результатах еще не публиковалась.

(с.120-121).

[Sarmat]

Приведенный, уважаемым Ilikом материал безусловно интересен, но В.С. Флеров не единственный специалист- археолог который изучал салтово-маяцкую культуру. Поэтому будет целесообразно "услышать" мнение и других археологов. Вот относительно недавние работы на эту тему.

Знамено Мстислава Великого с городища Кочеток-І
Свистун Г.Е., Зинченко А.Н.

Городище в окрестностях пгт Кочеток Чугуевского района Харьковской области до недавнего времени практически не подвергалось изучению. А.С. Федоровский лишь указывал на его средневековую принадлежность [Федоровский, 1916, с. 5]. Единственным ориентиром, с недостаточной точностью указывающим расположение крепости на местности, являлась археологическая карта Харьковской губернии Д.И. Багалея [Багалей, 1905]. В советское время Кочетокское городище было включено в «Справочник археологических памятников» без каких-либо комментариев относительно его культурной принадлежности и указаний о точном местонахождении [Шрамко, Михеев, Грубник-Буйнова, 1977, с. 133-134]. С целью уточнения сведений об этом памятнике и проверки его состояния в 2004 г. одним из авторов данной работы были осуществлены разведки на местности, прилегающей к пгт Кочеток. Археологический памятник был вновь отыскан на территории энтомологического заказника [Свистун, 2005, с. 12-14, табл. 13-16].
Кочетокское городище расположено на высоком (25-30 м) коренном мысе правого берега Северского Донца на расстоянии около 2 км ниже по течению от впадения р. Большой Бабки (Рис. 1). К настоящему времени мыс, на котором находится археологический памятник, несколько изменил свои очертания (приблизительно во второй половине XIX в.) вследствие произведённого строительства дороги. Для её сооружения восточный склон мыса был подрезан. Со стороны Северского Донца по периметру мыса частично сохранился эскарп (Рис. 2), покрытый кустарником и лесом. В высоту он достигает 2 м. Ширина горизонтальной ступени находится в тех же пределах. Скорее всего, в древности были эскарпированы все склоны мысовой площадки. В пользу этого свидетельствует небольшой фрагмент данного фортификационного сооружения, сохранившегося с восточной стороны городища.
В 100 м от современного края мыса на практически плоской поверхности (с небольшим уклоном в сторону поймы реки) визуально прослеживаются остатки грунтово-каменных фортификаций. К сожалению, сохранилась лишь небольшая их часть – закруглённый угол крепости с фрагментами восточной и южной линий обороны общей протяжённостью около 100 м (Рис. 2). Строительство дороги через территорию городища, перепланирование местности под сады и огороды, а также проложенные трассы водогонов привели, в конечном итоге, к значительному разрушению археологического памятника. Ко всему прочему в последние годы внутреннее дворище городища было засыпано материковой глиной и мусором на высоту до 3 м. Фортификационные сооружения были деструктурированы тяжёлой техникой в процессе перемещения масс мусора и глины. Вследствие этого затруднительно установить конфигурацию оборонительных сооружений и общую площадь городища.
Фортификация была сооружена по системе ров-вал. Трасса прохождения вала, при сооружении которого была использована местная порода песчаника, фиксируется значительно деструктурированными фрагментами кладок из обработанных каменных блоков. Некоторые из них сохранили следы долота – обычного инструмента салтовских строителей, которым обрабатывались камни. В качестве скрепляющего материала использовался алевролит – глинистые отложения, встречающиеся в пойме Северского Донца. Таким способом, к примеру, были скреплены блоки салтовского оборонительного вала на Мохначанском городище, находящемуся в Змиевском районе Харьковской области [Свистун, Чендев, 2002-2003, с. 133, 134].
Общее изучение остатков оборонительных сооружений показало, что они состояли из песчаника и образовывали типовую для многих салтовских лесостепных городищ панцирную конструкцию с внутренней забутовкой глиной, алевролитом и другими материалами. Тёсаные блоки данного конструктива имели размеры 50х40х20-24 см и 60х80х18-24 см. Аналогичные блоки найдены и на современной поверхности оборонительных сооружений. Способ кладки, материал и размеры блоков, характерные для салтовских крепостей долины Северского Донца [Афанасьев, 1987, с. 106-115; Свистун, Чендев, 2002-2003, с. 133; Свистун, 2007б, с. 405-408], а также наличие в районе городища гнезда поселений салтовской культуры [Винников, Плетнёва, с. 32, 33, рис. 5] позволяют отнести к данному кругу древностей и Кочетокское городище.
Кроме остатков вала исследованы ров и берма внутренней оборонительной линии крепости. Ров имел трапециеподобный поперечный профиль с расположенными по центру дна заострёнными кольями, вкопанными вертикально (Рис. 3). Аналогичный ров был исследован на городище Короповы Хутора в Змиевском районе Харьковской области [Колода, Крыганов, Михеев, Ряполов, Свистун, Тортика, 2005, с. 74-76, рис. 74, 81, 82]. На дне рва были найдены фрагменты обожжённой глиняной обмазки со следами побелки. Скорее всего, эта находка свидетельствует о наличии на валу бруствера, который также является характерной чертой салтовских крепостей в рассматриваемом нами регионе [Свистун, 2007б, с. 407-413].
Берма имела уклон в сторону рва. Её ширину точно установить не представлялось возможным ввиду деструкции вала на исследованном участке. Возможно, её ширина составляла 5-6 м, о чём свидетельствует характер расположения остатков строительного материала, из которого состоял вал.
Городища на Северском Донце располагались около бродов, через которые проходили дороги, соединявшие степной и лесостепной регионы. Места переправ были важными в военно-стратегическом значении, поскольку именно через них происходило проникновение отрядов кочевников, имевших целью грабёж местных земледельческих поселений. Земледельцы старались контролировать данные дороги и переправы, устраивая в непосредственной близости от них свои крепости. Помимо контроля бродов, население окружающих сельских поселений использовало эти укрепления и в качестве убежищ во время набегов кочевников.
Именно на этом участке течения Северского Донца, отличающегося высокой концентрацией городищ (Рис. 1), памятник письменности XVII в. Книга Большому Чертежу (далее КБЧ) располагает Каганов перелаз, о важности которого свидетельствует само название [КБЧ, 1950, с. 71; Винников, Плетнёва, 1998, с. 33, рис. 5]. Кроме Кочетокского городища (далее Кочеток-I) рассматриваемый участок контролировался ещё тремя крепостями. На расстоянии около 2 км к северо-северо-востоку от указанного укрепления располагается городище Кочеток-II, которое имеет культурные слои скифского и салтовского периодов [Свистун, 2007а, с. 16-18, рис. 43-49]. Эта крепость контролировала глубокий овраг, берущий своё начало от долины Северского Донца. По его дну вполне возможным было скрытное передвижение вглубь лесостепной территории.
На юго-запад, в 5 км от городища Кочеток-I размещается Чугуевская крепость, которая была построена салтовским населением [Свистун, 2007а, с. 7-30; Свистун, 2008]. На её месте как стратегически важном пункте во время нового заселения Слобожанщины в XVII в. фортификации были отстроены заново.
Приблизительно в 5 км на юго-восток от городища Кочеток-I КБЧ располагает городище Гумнинья (Гуменицкое, Гумницкое, Гуменье) [КБЧ, 1950, с. 71]. На указанном расстоянии, у юго-восточной окраины с. Кицевка, в 2006 г. были обнаружены остатки грунтово-каменных фортификационных сооружений, устроенных по периметру коренного мыса. Система ров-вал с использованием в качестве строительного материала местных пород песчаника прослеживается лишь с восточной стороны мысовой площадки. Это объясняется сильными разрушениями первоначального ландшафта перепланировками верхней площадки под высаженный здесь сосновый лес и песчаным карьером с западной стороны мыса [Свистун, 2007а, с. 33, рис. 138-140]. Кицевское городище контролировало расположенную между правобережными высотами и руслом Северского Донца так называемую Кицевскую пустыню – довольно обширную, покрытую бугристыми песками низину, простирающуюся от городищенского мыса в восточном направлении на ≈4 км. К югу от данного городища, на расстоянии около 2,5 км, локализуется вышеупомянутый Каганов перелаз.
О большом значении пролегавших здесь дорог, связывавших степной (кочевнический) и лесостепной (оседлый) регионы, могут свидетельствовать находки на городище Кочеток-I [Свистун, 2006, с. 11, 12]. Во время раскопок на берме внутренней линии обороны салтовской крепости были обнаружены фрагменты древнерусской керамики (Рис. 4). Вместе с керамикой зафиксированы кости животных, которые имели следы рубки и раскалывания.

Опубликовано: Свистун Г.Е. К вопросу о строительном материале и архитектуре салтовских лесостепных городищ бассейна Северского Донца // Харьковский археологический сборник. Выпуск 2. Харьков, 2007. Стр. 40 – 58.Свистун Г.Е.

К вопросу о строительном материале и архитектуре салтовских лесостепных городищ бассейна Северского Донца

Выбор строительного материала, избираемого для воздвижения сооружений, диктуется в подавляющем большинстве случаев местными природно-климатическими условиями, экономическими и технологическими ресурсами строителей наряду с этнокультурной традицией и, в свою очередь, в значительной мере определяет облик архитектурной формы. Зависимость от местных географических условий, в частности, для салтовской археологической культуры в жилищном строительстве, была отмечена московским учёным С.А. Плетнёвой (Плетнёва, 1967, с. 63). Следует заметить, что данное утверждение также подтверждается и при анализе применённых строительных приёмов в фортификационной архитектуре. Задача данной работы состоит в том, чтобы проанализировать справедливость данных утверждений на примере фортификаций салтовских городищ, расположенных, прежде всего, в лесостепной части бассейна Северского Донца (Рис. 1).
Г.Е. Афанасьевым в 80-х годах XX века создаётся наиболее обоснованная типология данных городищ, основывающаяся на архитектурных характеристиках фортификаций (Афанасьев, 1987, с. 88-132). При этом главным образом рассматривались характеристики лишь центральных цитаделей лесостепных городищ – наиболее укреплённой части в общей эшелонированной системе защитных сооружений, которые наблюдаются на данных городищах. С течением времени в результате новых исследований и накопления фактического материала становится всё более очевидным, что актуально назрел пересмотр и значительная корректировка устоявшегося подхода в оценке лесостепных салтовских городищ. Прежде всего, следует исключить из рассмотрения памятники I типа (по Г.Е. Афанасьеву) – Архангельское, Большое Городище, Афоньевское и Подлысенки – (Афанасьев, 1987, с. 89-96), так как на момент использования их территории салтовским населением укреплёнными пунктами они не являлись и, следовательно, задач военно-стратегического значения не решали. Немногочисленные памятники II типа (по Г.Е. Афанасьеву) – Ютановское, Поминово, Павловское, Карабут (Афанасьев, 1987, с. 96 – 105), встречающиеся в лесостепной части Подонья, не составляют каких-либо видимых систем во взаиморасположении и, либо входят в линии, образованные другими типами городищ (III и IV по Г.Е. Афанасьеву), либо вообще расположены локально и независимо относительно других лесостепных фортификаций. К этому же типу может быть отнесено открытое на правом берегу Северского Донца Хотомельское городище (Зінченко, Свистун, 2005). Деревоземляные укрепления, которые мы наблюдаем на данных памятниках, требовали сравнительно меньшего отвлечения ресурсов на их возведение по сравнению с фортификациями, на которых применялся в качестве строительного материала камень и, тем более, кирпич. Своё мнение высказывали по отношению к данным памятникам Г.Е. Афанасьев (Афанасьев, 1987, с. 105) и С.А. Плетнёва (Плетнёва, 1967, с. 33). Г.Е. Афанасьев склонен объяснить появление этих памятников внекультурными природно-географическими условиями, диктовавшими форму и материал фортификационной архитектуры. В принципе, это объяснение вполне логично, если не задаваться вопросом – почему соседние городища были менее подвержены местным условиям, диктовавшим архитектурную форму, и носят в своей архитектуре также и привнесённые этнокультурные следы? Поэтому вряд ли это объяснение можно признать достаточным. С.А. Плетнёва считает, что салтовское население подражало архитектуре существовавших ранее скифских укреплений. Здесь также уместен вопрос, аналогичный поставленному к точке зрения Г.Е. Афанасьева.
Возможны различные объяснения появления и функционирования этой группы городищ. К примеру, это могли быть центры сбора дани, некие опорные пункты для утверждения власти центра на окраинах государства, использовавшиеся центральной властью Хазарского каганата. Возможно, данные фортификации являлись некими центрами промысловых зон на определённой стадии освоения данных территорий салтовским населением. Подобное видение некоторым образом может объяснять некоторую архитектурную и строительную «обособленность» данных памятников. Характеристики фортификации не указывают на прямую связь со строительной традицией, которая могла быть привнесена сюда населением с северокавказских регионов. Уже само по себе использование строительного материала находит намного больше аналогий с салтовскими памятниками среднего течения Северского Донца и расположенными на территории Волжской Булгарии, и искать истоки строительной архитектуры данных укреплений следует в иных местах, для которых развитие строительных приёмов не было связано с применением камня и кирпича. Этот процесс имеет значительные трудности, так как наиболее близкие по представленной культуре и территориально городища в среднем течении Северского Донца в фортификационном отношении изучены очень слабо. Поэтому провести полноценного сравнения конструктива этих двух групп памятников не представляется возможным. Так или иначе, на сегодняшний день необходимо констатировать тот факт, что изученность вопроса относительно появления и назначения деревоземляных лесостепных салтовских городищ является неудовлетворительной и требует отдельного целенаправленного исследования.
Основное внимание в данной работе будет уделено архитектуре и строительному материалу городищ III и IV типов (по Г.Е. Афанасьеву) (Афанасьев, 1987, с. 106 – 132), которые составляют наиболее весомую часть среди салтовских фортификаций, расположенных в лесостепной зоне.
Состояние накопленных знаний о данном круге городищ на период конца XX века, которые располагаются в долинах рек Северского Донца и Тихой Сосны, позволяло говорить, что данные памятники (кроме Верхнесалтовского городища) локализовались в различных микрорегионах лесостепного Подонья (Афанасьєв, 1987, с. 106 – 132). Эта зависимость характеризовалась следующим районированием: городища с каменной фортификацией из необработанного рваного камня и с максимальным использованием защитных свойств ландшафта (городища III типа) – в долине Северского Донца и городища с использованием обработанных каменных блоков и кирпича с подпрямоугольной планировкой в виде трапеции, где основная защитная функция возлагалась непосредственно на возведённые укрепления (городища IV типа) – в долине Тихой Сосны.
В результате новейших исследований были выявлены факты, несколько размывающие границы отличительных особенностей городищ III и IV типов (Колода, 1995, с. 38–40; Колода, 2001; Колода, 1996; Колода, Свистун, 2001; Свистун, 2001б, с. 117–119; Свистун, Чендев, 2002/2003, с. 130–135). Эти данные касаются, прежде всего, строительного материала – обработанных каменных блоков, которые, вопреки утверждению Г.Е. Афанасьева, применялись на городищах не только IV, но и III типов. Первым среди исследователей, кто обратил на это внимание, был харьковский учёный В.В. Колода (Колода, 1995, с. 40). Обработанные блоки содержались в кладках Волчанского и Мохначанского городищ III типа (Колода, 1996, с. 4,5; Колода, 2001, с. 9,10; Колода, Свистун, 2001).
Каменные блоки были зафиксированы на открытом в последние годы Яблоновском городище, которое находится в Валуйском районе Белгородской области. По характеру укреплений данный памятник также можно отнести к III типу (Дьяченко, Погорелов, Семушев, 1999, с. 159–165).
Необходимо обратить внимание и на то, что метрологические параметры каменных блоков на городищах III типа салтовской лесостепи находятся в единой системе с размерами строительного материала (тёсаный камень и кирпич) крепостей других регионов Хазарского каганата. К последним относятся, прежде всего, Правобережное Цимлянское и Хумаринское городища, а также Саркел (Свистун, 2002, с. 19–22; Свистун, Чендев, 2002/2003, с. 130–135).
Стандартизированные параметры каменных блоков Правобережного Цимлянского городища и первого строительного периода Саркела позволили построить строительный «вавилон» (Рис. 2), которым пользовались создатели вышеуказанных крепостей. Данная система мер, как и все остальные системы древности и средневековья, была основана на антропометрическом принципе и содержала для вышеуказанных памятников соподчинённые меры 0,24; 0,3; 0,4; 0,6; 1,2 м и другие (Свистун, 2002, с. 19–22). Подтверждение тому, что данная система мер использовалась и на городищах лесостепи, мы получили в результате исследования Мохначанского городища. Блоки, из которых состояли внешние поддерживающие кладки оборонительных валов, были либо полностью аналогичны в своих параметрах блокам с Правобережного Цимлянского, либо содержали меры, заложенные в той же метрологической системе. Использование иных соотношений сторон блоков было вызвано особенностью местной породы песчаника. Выходы данного камня, обнажающиеся у основания мыса, на котором расположено Мохначанское городище, имеют трещины, не позволяющие в основной своей массе изготовить блоки высотой более 0,24 м. Этим и объясняются их параметры 0,3 х 0,4 х 0,24 м; 0,4 х 0,4 х 0,24 м и им подобные, в отличие от 0,6 х 0,3 х 0,4 м на Правобережном Цимлянском городище (Свистун, Чендев, 2002/2003, с. 133, 134).
Такие факты, как применение обработанных каменных блоков, их общие метрологические параметры наряду с другими конструктивными особенностями (прежде всего бесфундаментной двухпанцирной кладкой), говорят о том, что конструктивные особенности фортификации лесостепных городищ III и IV типов нельзя рассматривать обособленно. Необходимо учитывать данные о других крепостях, прежде всего расположенных в степном Подонье. Последние изучены более детально, что позволяет воспользоваться существующими аналогиями для понимания тех или иных деталей строительной техники и реконструкции оборонительных систем. При этом необходимо учитывать природно-географические условия, с которыми столкнулись создатели укреплений в рассматриваемом нами регионе.
Строительный материал, использованный для сооружения крепостей в лесостепи, и конструктивные особенности их оборонительных сооружений продиктованы как традиционными навыками строителей, так и залежами соответствующих геологических пород (Турлей, 1936, с. 146–194), доступных для разработок в раннем средневековье (Рис. 1). Вследствие этого городища в долине Северского Донца: Мохначанское, Короповы Хутора, Сухая Гомольша, Верхнесалтовское, Кочеток-I, Чугуевское, Северское, Вербовское, Кабаново – имеют оборонительные сооружения, возведенные с использованием песчаника. На остальных же территориях, для которых характерны выходы меловых пород, встречаются крепости, сложенные из мелового камня, а также кирпича. Это правило действует вне зависимости от типологии Г.Е. Афанасьева.
Так, укрепления Дмитриевского городища, хотя и относятся к III типу, тем не менее сложены из мелового камня, как некоторые городища IV типа (Верхнеольшанское и Маяцкое).
Несколько особняком стоит в этом плане Волчанское городище, на котором в каменной кладке, помимо мелового камня, зафиксированы и блоки из железистого песчаника. Но эта порода камня в данной местности не встречается и является привезенной, скорее всего, с целью добычи железа. Концентрация в данном камне железа делает его пригодным для применения в качестве рудного сырья (выражаю благодарность за предоставленную консультацию специалисту в области древней металлургии кандидату исторических наук В.В. Колоде). Таким образом, Волчанское городище, располагаясь на границе геологических выходов мела и песчаника, является своего рода промежуточным звеном в плане использования строительного материала. Сохранность конструкции с использованием камня на данном памятнике очень плохая. По устному сообщению руководителя раскопок В.В. Колоды, они были основательно разобраны в новое время. Остатки кладок панцирей представляют собой чередующиеся пласты железистого песчаника и меловых камней, расположенных на подстилающей глиняной подушке. Высота каменных блоков – наиболее стабильный параметр на всех памятниках каменной фортификации – составляла 0,12 – 0,13 м и 0,24 – 0,26 м (Колода, 1996, с. 4, 5), что также укладывается в вышеупомянутую метрологическую систему.
Наличие меловых пород наряду с песчаником наблюдается также и на Яблоновском городище, но его раскопки не проводились и поэтому более определённо охарактеризовать конструкции фортификаций данного памятника не представляется возможным (Дьяченко, Погорелов, Семушев, 1999, с. 159–165).
Песчаник как сырьё для постройки стен практически не встречается на городищах IV типа (по Г.Е. Афанасьеву). Единственным исключением является городище в с. Верхний Салтов, стены которого построены с применением песчаника, как и на большинстве городищ III типа в бассейне Северского Донца. Необходимо также отметить, что у основания мыса, на котором расположено Верхнесалтовское городище, имеются выходы мела. Однако салтовцы не используют его в качестве строительного материала. Исходя из этого, можно сделать предположение, что строители, располагая возможностью выбора, отдавали предпочтение песчанику. Кроме того, в районах геологических выходов песчаников не известно ни единой салтовской крепости, возведённой из кирпича, в отличие от тихососновского региона, расположенного в области, где отсутствует песчаник и имеются выходы меловых камней. Таким образом, кирпич, как строительный материал в пределах лесостепи совпадает с выходами меловых отложений. Это утверждение справедливо при характеристике конструкции стен либо валов лесостепных городищ. Указанная выше непрочность песчаника, выходы которого на территории лесостепи использовались салтовскими строителями, влекла за собой необходимость поиска иного, более функционально приемлемого материала для устройства брустверов на городищах, где в качестве оборонительных сооружений устраивались валы. Исследования последних лет на целом ряде городищ в долине Северского Донца показали, что наряду с деревянным и каменным брустверами, зафиксированных на Мохначанском городище, широко применимым являлось устройство надвальной конструкции, материалом для которой служила обожжённая глина. На фортификациях таких городищах городищ как Кабаново, Кочеток-I, Верхнесалтовское можно было наблюдать лишь присутствие фрагментов обожжённой глины по поверхности вала, возведённого с использованием песчаника (Свистун, 2005; Колода, Крыганов, Михеев, Ряполов, Свистун, Тортика, 2005, с. 11, рис. 7.5; Свистун, 2006а, с. 12, рис. 30). Сильная повреждённость данных городищ вследствие антропогенного воздействия не позволяла в полной мере охарактеризовать характер строительного материала, равно как и саму конструкцию керамических брустверов на данных памятниках. В тесте строительного материала зачастую фиксировалась примесь кусков песчаника, отпечатков соломы и мелких деревянных палочек и щепы. Также на части фрагментов наблюдались прямолинейные формы углов некогда целостного строительного элемента. На городище Короповы Хутора из кусков обожжённой глины неопределённой формы состояло само внутреннее заполнение вала между внутренним и внешним каменными панцирями (Рис. 3) (Колода, Крыганов, Михеев, Ряполов, Свистун, Тортика, 2005, с. 65, рис. 78). Исследования, проведённые на Чугуевском городище, позволили не только зафиксировать присутствие строительного материала из обожжённой глины поверх насыпи вала, но и составить определённое представление о конструктивных особенностях архитектурного элемента, возведённого из этого материала (Свистун, 2006б, с. 5 – 7, рис. 4, 5). Здесь вдоль центральной продольной оси глиняной насыпи размещалась, как и на Верхнесалтовском городище, вымостка из песчаника, поверх которой размещался керамический бруствер шириной около 0,8 м. Он состоял из отдельных прямоугольных кирпичей грубой формовки, сложенных на глиняном растворе. В тесте кирпича фиксировалась солома, деревянная щепа, фрагменты мелких веток. Чётко фиксировалась неравномерность обжига: от слабой пропечённости до стекловидного состояния. На нижней части кирпичей фиксировались многочисленные фрагменты обуглившейся щепы. Толщина отдельных фрагментов не была чётко выдержана из-за примитивной технологии, применённой при формовке и обжиге данного строительного материала. Она варьировалась даже в пределах отдельно взятого образца (к примеру, от 5,7 см до 7,8 см на различных участках отдельно взятого фрагмента). Судя по сохранившимся фрагментам, формовка производилась в деревянных формах. Недостаточно просушенную сырцовую заготовку, плохо сохраняющую приданную ей форму, помещали на слой раскалённых древесных углей. Сырая масса быстро поглощала высокую температуру, прокаливаясь при этом до ярко красного цвета, а местами даже оплавляясь. При этом на ещё сырой пластичной массе отпечатывались и запекались в ней тлеющие угли. В целом толщина таких кирпичей лежала в пределах 8 см при общем разбросе параметров отдельных образцов от min 5,7 см до max 8,5 см. К сожалению, в пределах раскопа, заложенного на Чугуевском городище (основание керамической кладки было прослежено на протяжении около 6 м), не удалось зафиксировать ни одного целого фрагмента кирпича. Наибольшие размеры длины и ширины фрагмента данного строительного материала отдельно взятого образца лежали в пределах 21 × 18 см.
Учитывая эксплуатационные характеристики строительных материалов, мы можем наблюдать и различие конструктивных особенностей оборонительных сооружений. Исследования на Мохначанском городище показали, что его укрепления представляют собой валы, поддерживаемые каменными кладками с надвальной деревянной либо каменной надстройкой. Местный песчаник, использованный для сооружения укреплений указанного памятника, в силу своей низкой прочности не мог нести высоких нагрузок при сооружении крепостных стен и поэтому мог использоваться лишь в качестве поддерживающих кладок и внутренней забутовки. К тому же, это наглядно продемонстрировано на опыте местных жителей нового времени, пытавшихся использовать данный камень для современных построек. Они были недолговечными и очень быстро разрушались.
Другим подтверждением тому, что салтовская оборонительная система Мохначанского городища представляла собой валы с поддерживающими каменными кладками и надвальной конструкцией, служат исследования болгарского архитектора Д. Василевой (Василева, 1990, с. 218–233). Она изучила фрагмент крепостных сооружений Маяцкого городища, где впервые удалось проследить конструкцию внутренних деревянных элементов стены, после чего исследователь предложила их реконструкцию. Она выдвинула принципы соотношения межпанцирной засыпки относительно толщины каменных панцирей. Согласно её расчётам, деревянные конструкции маяцких стен были необходимы для придания устойчивости сооружению при относительно тонких щитах, составляющих соотношение с толщиной засыпки 0,80 : 4,80 или 1 : 6. Далее Д. Василева сравнивает стены Маяцкой крепости с другими подобными сооружениями, выявляя иные пропорции для Правобережного Цимлянского (1 : 4) и Хумаринского (1 : 3) городищ, где деревянные конструкции в межпанцирном пространстве не обнаружены.
На Мохначанском городище было выявлено на четвёртой с юга поперечной линии обороны инженерное сооружение (Рис. 3), у которого соотношение между внутренней засыпкой и панцирями составляет примерно 1 : 3, но деревянная конструкция всё же присутствует (Свистун, 2001б, с. 117–119). Данное несоответствие с выводами болгарского исследователя может быть объяснено лишь тем, что оборонительная линия Мохначанского городища имела принципиально иное инженерное решение, а именно представляет собой вал, укреплённый поддерживающими каменными кладками, который конструктивно существенно отличается от крепостных двухпанцирных стен Маяцкого городища (Свистун, 2001а, с. 118–120). К такому выводу приходит и Г.Е. Афанасьев при характеристике фортификаций салтовских городищ III типа (Афанасьев, 1987, с. 113, 114). Исследователь делает предположение, что фортификации данных городищ представляют собой так называемые валы с «одеждами крутостей», то есть с поддерживающими вал от расползания кладками как с внешней так и с внутренней стороны сооружения. Аналогии данным конструкциям можно наблюдать на территории Первого Болгарского царства, где подобные сооружения сооружались вдоль границ государства (Козлов, 1995, с. 80–84).
Необходимо упомянуть об исследовании восточного участка оборонительной линии на Мохначанском городище салтовского времени (Рис. 4). Последний несколько отличался своим конструктивным исполнением при сохранении общего принципа построения обороны, прослеженного на северном (поперечном) участке этой же оборонительной линии (Рис. 5). При аналогичных поддерживающих кладках внутренняя забутовка восточного участка не содержала деревянной конструкции. Закрепление внутреннего содержания вала от расползания здесь было излишним, так как оно состояло из рваных камней, уложенных на плоскую сторону и скреплённых глиняным раствором, в отличие от грунтово-щебенчатого характера забутовки конструкции с напольной стороны. К тому же, как с напольной стороны, так и на восточном участке салтовской оборонительной линии выявлены остатки надвальных конструкций. Помимо этого, на восточном участке внешний скат салтовского вала представлял собой продолжение вала скифского времени, над которым он был надстроен.
Подобные остатки оборонительных сооружений салтовского времени были обследованы С.А. Семёновым-Зусером в 1947 г. на Верхнесалтовском городище (Семёнов-Зусер, 1948, с. 54–56) (Рис. 6.1). В частности, исследователем были выявлены с южной стороны крепости на внутреннем валу (раскоп Ш) остатки инженерного сооружения общей шириной 4,2 м. Укрепление имело внешнюю и внутреннюю кладки шириной около 0,6 м каждая, пространство между которыми было забутовано щебнем и глиной. Поверх этого по центру размещалась ещё одна каменная кладка шириной до 1 м. Данная конструкция в основных своих чертах аналогична конструкциям Мохначанского городища.
Необходимо также отметить, что на восточном участке обороны городища у с. Мохнач была зафиксирована алевролитовая прослойка в горизонтальном шве между рядами каменных блоков внешней кладки (Свистун, Чендев, 2002/2003, с. 133, 134). А.С. Семёнов-Зусер в раскопе "Г" также отмечал следы скрепляющего известкового раствора на камнях внешней кладки вала на городище в с. Верхний Салтов (Семёнов-Зусер, 1948, с. 53). Тем самым ставится под вопрос встречаемое в литературе утверждение, что каменная кладка блоков салтовских крепостей производилась «насухо».
Ещё в середине прошлого века Б.А. Шрамко высказывал мысль, что конструкции Верхнесалтовского типа не могли быть высокими, и были, возможно, лишь основанием для деревянных стен, от которых к настоящему времени ничего не осталось (Шрамко, 1962, с. 268). Данная точка зрения получила подтверждение в дальнейшем.
Многочисленные сходства оборонительных сооружений Мохначанского и Верхнесалговского городищ позволяют сделать вывод, что они имели одинаковую конструкцию и сходный профиль. Таким образом, они представляют собой единый тип фортификаций: вал с поддерживающими кладками и с расположенной поверх него деревянной, каменной или керамической стеной. Подобный тип оборонительных сооружений был обнаружен Б.А. Рыбаковым во время раскопок в Тмутаракани (Осипова, 1966, с. 127).
По-видимому, аналогичную конструкцию оборонительных сооружений имело Красное городище, расположенное в устье р. Тихая Сосна (Рис. 6.2). Рассматривая поперечный разрез стены, осуществлённый К.И. Красильниковым (Красильников, 1985), нельзя не заметить, что она с внешней стороны имеет выложенный из кирпича уклон. Он был создан, скорее всего, с целью ликвидации мёртвой зоны обстрела перед линией обороны. К тому же первооткрыватель данного памятника А.Г. Николаенко отмечает, что местные жители в 20-х гг. XX в. вынимали из верхней части вала остатки деревянных брёвен (Николаенко, 1991, с. 27). Дальнейшие исследователи не обратили внимания на данный факт. Это, по-видимому, стало причиной того, что, его "низкие" стены С.А. Плетнёва трактовала как одну из торткулей, которые строились в Средней Азии на караванных путях (Плетнёва, 2000, с. 61).
Сравнивая конструкционные характеристики укреплений Красного городища с оборонительными сооружениями городищ на С. Донце, мы можем выявить много общих черт. Это, прежде всего, одинаковое профилирование конструкции – уклон внешней стороны сооружений и вертикальная стена внутренней. Таким способом на выше указанных памятниках одинаково решались тактические задачи обороны. Во-вторых, на северскодонецких городищах над каменной основой сооружения надстраивалась каменная либо деревянная стена-бруствер. Если взять во внимание замечания А. Г. Николаенко относительно деревянных элементов, вынутых в своё время из вала Красного городища, то представляется вполне возможным сделать естественное предположение, что укрепления данного городища имели подобное строение.
Считаем необходимым высказать ряд замечаний относительно возможностей использования каменных башен на салтовских лесостепных городищах С. Донца. Обследование одного из углов Верхнесалтовской крепости, которое проводил А.С. Семёнов-Зусер с целью найти башню, не выявило её остатков. К тому же, углы крепости были закруглены и система обороны, как показали дальнейшие работы, не имела башенных выступов Семёнов-Зусер, 1948, с. 53). Не найдено следов башен и на других салтовских городищах долины Северского Донца, которые относятся к III типу согласно типологии Г.Е. Афанасьева. Нам представляется очевидным, что салтовские крепости лесостепи, сооружённые из непрочного местного песчаника, не имели башен. Сооружение их было невозможным, так как нагрузка на нижние ряды кладки из песчаника была бы в них ещё большей, чем в стене. Это привело бы к их неизбежному быстрому разрушению.
Отсутствие башен, несомненно, определяло тактику обороны защитников данных крепостей. Отсутствие фланкирования стен башнями может говорить о том, что расчёт, прежде всего, производился на осаду укреплений, а не на их штурм. Система обороны при отсутствии башен обеспечивала лишь фронтальный обстрел прилегающей территории.
В итоге можно сделать вывод о том, что Верхнесалтовское городище, относящееся к IV типу согласно классификации Г.Е. Афанасьева, но расположенное локально от остальной группы памятников данного круга, по своим характеристикам значительно сближается с городищами III типа этого микрорегиона (лесостепная часть Северского Донца).
Вышеприведенные данные подтверждают, что определяющими факторами инженерного решения укреплений городищ в салтовской лесостепи являются характеристики природно-географических условий в синтезе с этнокультурными традициями строителей. Последние выражаются, главным образом, в бесфундаментной двухпанцирной кладке стен с внутренней забутовкой и в применении в ряде случаев антисейсмического подстилающего слоя, а также скрепляющего раствора (известкового либо алевролита) как между горизонтальными швами блочной кладки, так и в заполнении кладки из рваного камня. Такое городище как Верхнесалтовское по характеру своих оборонительных сооружений имеет все основания быть причисленным к III типу согласно типологии Г.Е. Афанасьева. Красное городище имеет ряд признаков как III, так и IV типов. С одной стороны, согласно архитектурному решению формы оборонительных сооружений (профиль сложенного из кирпича вала и надвальной деревянной конструкции) данный памятник сближается с городищами лесостепного микрорегиона бассейна Северского Донца. С другой, учитывая строительный материал (кирпич) и трапециевидную форму, характерные для городищ IV типа, это укрепление имеет основания относиться к вышеуказанной группе памятников. Факты использования строительной керамики, каковой является формованный стандартизированный кирпич и сходные с ним по физическим свойствам искусственно созданные строительные материалы, зафиксированные в последние годы на ряде городищ в долине Северского Донца, ставят под сомнение ещё одну отличительную особенность III и IV типов городищ. Применение кирпича в качестве строительного материала могло быть вызвано отсутствием подходящего для этих целей готового природного строительного материала (в данном случае, в силу этнокультурной традиции, камня). Прежде всего, необходимо иметь ввиду, что изготовление кирпича влекло за собой увеличение трудоёмкости строительных работ, связанной с формовкой, просушкой, обжигом и прочими технологическими приёмами. Поэтому его применяли в тех случаях, когда в районе строительных работ не оказывалось подходящих залежей камня либо они не соответствовали требованиям, предъявляемым к ним строителями. Аналогии данному инженерному решению нам известны на Дону. К примеру, вследствие отсутствия пригодного для строительства камня в районе Саркела данную крепость было решено воздвигать из кирпича (Артамонов, 1958, с. 25).
Вышеприведённые факты указывают на отсутствие чёткой грани между основными отличительными чертами памятников III и IV типов согласно типологии Г.Е. Афанасьева.
Помимо характеристики строительного материала и связанной с этим архитектурной формой фортификаций, нельзя не обратить внимания и на тот факт, что один из основных признаков типологического отбора городищ IV типа – правильная планировка цитаделей, мало зависящая от защитных свойств окружающей местности – также не является исключительной характерной чертой указанного типа. Такую конфигурацию имели также два известных сегодня городища, расположенные в долине Северского Донца: Кабаново и Вербовское (Свистун, 2005; Крыганов, 1994). Как раз эти памятники Г.Е. Афанасьев при формировании круга салтовских лесостепных городищ исключил из рассмотрения ввиду недостаточности доказательств принадлежности последних к салтово-маяцкой культуре (Афанасьев, 1987, с. 88 - 89). Данные, которыми располагает наука на сегодняшний день, позволяют отбросить данные сомнения. К тому же расположение Вербовского городища за пределами условной границы лесостепи со степью также не может служить основанием для исключения данного памятника из круга лесостепных. Известно, что лесостепной ландшафт вдоль русел рек распространяется намного более южнее. Данный факт принятой условной границей, традиционно применяемой при картографировании на археологических картах, не отображается (выражаю благодарность за предоставленную консультацию доктору географических наук Ю.Г. Чендеву). Подпрямоугольная планировка Кабанового и Вербовского городищ, расположенных на ключевых стратегических позициях относительно общей концентрации лесостепных памятников в долине Северского Донца, не может не обращать на себя внимание. Кабаново городище расположено у устья реки Уды, ведущей в славянские земли, где, помимо прочего, известно большое количество салтовских открытых поселений. Последнее обстоятельство вряд ли свидетельствует о том, что его контролирующая роль была направлена на западные регионы. Скорее всего, оно служило тем ключом, который контролировал проникновение в эти земли с востока. Вербовское, в свою очередь, находится у южных пределов лесостепного ареала салтовской культуры и таким образом также является важным стратегическим форпостом, контролирующим продвижение на территорию лесостепи. Возможно, именно этими обстоятельствами объясняется их прямоугольная планировка, которая, согласно представлениям, распространённым на Востоке, свидетельствует об их боевой готовности и определённой демонстрации воинственности как фактора устрашения (Ткачёв 1985, с. 41, 43). Более высокая доля аланского населения в общем полиэтничном обществе лесостепного салтовского населения по сравнению с тихососновским регионом, наличие обширных территорий с серыми лесными почвами, обеспечивавших более стабильный урожай при существовавших тогда способах обработки земли (выражаю благодарность за предоставленную консультацию кандидату сельскохозяйственных наук В.Б. Соловей), приводят к возникновению целого ряда гнёзд поселений (на сегодняшний день их выявлено 14), центром которых являются общие для каждого такого скопления городища. Данные фортификации устраиваются на высоких мысах правых берегов Северского Донца и его притоков, контролируя старинные переправы. Именно поэтому они во многих случаях совпадают со старыми городищами раннего железного века. Помимо этого, данное обстоятельство позволяло экономить значительные ресурсы при возведении своих укреплений, частично используя работы, проведённые на данных поселениях задолго до того. К этому приёму при колонизации данных территорий в XVI – XVII ст.ст. прибегали также слобожанские переселенцы. Они, как и их предшественники в раннем железном веке и раннем средневековье, стремились закрепиться на стратегически важных точках, контролирующих переправы через Северский Донец и максимально приспособить под свои нужды остатки старых фортификаций. Так, к примеру, были возобновлены укреплённые поселения на Чугуевском и Верхнесалтовском городищах (Разрядная книга, 1966, с. 500, 501; Багалей, 1886, с. 4; Бабенко, 1907). К тому же, как правило, вокруг данных стратегически важных пунктов находились почвы, гарантирующие относительно высокую урожайность. Общая картина расположения как укреплённых, так и открытых поселений в долине Северского Донца заставляет задуматься над теми задачами, которые были возложены на данные салтовские городища. Присутствие значительного количества салтовских селищ восточнее линии северскодонецких городищ, стратегическое расположение фортификаций на старинных переправах, использование защитных свойств местности (прежде всего такого серьёзного барьера как река) на подступах к укреплениям убеждают в том, что в раннем средневековье существовала необходимость контроля восточных рубежей северскодонецкого ареала распространения салтовской культурной общности. Скорее всего, речь идёт о необходимости самообороны лесостепного населения, проживавшего в долине Северского Донца. Судя по стратегическому расположению городищ, угроза могла происходить с восточной стороны. Почти полное отсутствие оружия в болгарских погребениях в степной зоне восточнее северскодонецкого региона (Красильников, 2005) и наличие осевшего болгарского этноса в пределах гнёзд поселений на Северском Донце отнюдь не свидетельствуют о том, что опасность могла происходить от близкого в культурном отношении болгарского населения, которое занимало непосредственно примыкающую степную территорию. Скорее всего, ответ на факт ожидаемости угрозы с восточного направления салтовским населением лесостепи необходимо искать в общей способности центральной власти контролировать рассматриваемые северные территории Хазарского каганата от проникновения на них потенциального врага извне.
Несколько иным, хотя и во многом схожим, является вопрос относительно назначения салтовских городищ, расположенных в долине Тихой Сосны. Здесь, в отличие от северскодонецкого региона, отсутствуют гнёзда селищ вокруг крепостей – мы, как правило, наблюдаем лишь примыкающее к цитадели поселение. К тому же, городища расположены фронтом в северном направлении и за этой линией салтовские поселения, в отличие от северскодонецкого региона, массово не распространяются. Мощные подпрямоугольные укрепления Маяцкого городища (Дивногорье) с прямоугольным планированием, равно как и соседствующих с ним крепостей, свидетельствуют, скорее всего, о демонстрации воинственности (Ткачёв, 1985). Помимо того, Маяцкому укреплению, по всей видимости, отводилась также роль контроля пути по рекам Тихая Сосна – Дон. В отличие от других салтовских фортификаций, расположенных в лесостепи, Маяцкое городище в силу присутствия в системе его обороны башен обеспечивало фланкирующий обстрел в случае штурма его укреплений. На остальных городищах данного региона наличие башен не зафиксировано, а это с точки зрения правил фортификации есть свидетельство того, что защитники данных укреплений потенциально не рассчитывали на штурм укреплений, а лишь на их осаду. Это могло происходить, если рассчитывалось противостоять мобильному врагу, не рассчитывавшему на длительное присутствие на чужой территории. Таким противником мог быть конный кочевник, от которого достаточно было скрыться в убежищах, каковые представляли собой подавляющее большинство городищ в лесостепи, и переждать набег.
Таким образом, мы можем наблюдать, что лесостепные городища, дислоцированные в долинах рек Северского Донца и Тихой Сосны, решали свои, отличные друг от друга, регионально обусловленные военно-стратегические задачи.
На сегодняшний день, учитывая общее состояние изученности лесостепных городищ салтово-маяцкого круга, назрела необходимость создания нового типологического построения, которое должно учитывать не только этнокультурные традиции населения, но и природные ресурсы наряду с военно-стратегическими задачами отдельных микрорегионов салтовской лесостепи. Данный фактор играл немаловажную роль в формировании архитектурного облика фортификаций салтовских городищ рассматриваемого региона.

[Sarmat]

Колода В.В.

ПРОБЛЕМЫ ГРАДООБРАЗОВАНИЯ В РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫХ КОНТАКТНЫХ ЗОНАХ (НА ПРИМЕРЕ ЛЕСОСТЕПНОГО РЕГИОНА СЕВЕРСКОГО ДОНЦА)
Среди значительного разнообразия археологических памятников прошлого особое место занимают города, которые в таксонимии древних поселений по праву занимают верхнюю ступень иерархии. Это связано с многочисленными и разнообразными функциями, которые присущи городам во все периоды человеческой истории – от древности до современности, в том числе и в раннем средневековье. Однако, понимание города как социально-политического, экономического, социокультурного и пространственного феномена у исследователей, занимающихся проблемой раннесредневековых поселений Юго-Восточной Европы, неоднозначно и зависит от той или иной группы территориально и культурно выделенных объектов (этносов, археологических культур и т.п.). И если критерии древнерусского города, проявляющиеся в археологическом материале, изложены довольно чётко А.В. Кузой и используются для дифференциации древнерусских "летописных городов" (Древняя Русь…, 1985. С. 46, 51-94), то с иными территориями означенного региона дело обстоит иначе.
Особенно дискуссионным является вопрос о выделении городов Хазарии. Начиная с 60-х годов прошлого столетия, С.А. Плетнёва предпринимала попытки постановки вопроса о выделении и типологии городов на её территории (Плетнёва, 1967; 1987; 2002). Весьма пессимистично эти попытки комментирует В.С. Флёров, считающий, что надо вообще отказаться от такого понятия как "город" для Хазарии (Флёров, 2007. С. 72-73). Трудности выделения такого таксона поселений на территории каганата связаны с рядом причин; практическое отсутствие такового по сути термина по отношению к территории Хазарии в восточных, в том числе и еврейских источниках, а также расплывчатое понимание этого термина современниками тех событий. Важнейшей причиной этих трудностей является многоэтничность состава этого государства и многоукладность (разновекторность) его хозяйства, сложившаяся в силу разницы природно-климатических условий, что, в целом, обуславливает различные традиции возникновения, а также организации поселений и управление обществом.
И всё же, выделение городов в системе раннесредневековых поселений предпринимать необходимо, так как именно этот тип поселения играет важнейшую роль в становлении государства и цивилизации. Среди многочисленных формулировок определяющих сущность города как социально-политического и государственнообразующего феномена наиболее значимым, на наш взгляд является определение города как населённого пункта, где концентрируется и перераспределяется прибавочный продукт (Большаков, Якобсон, 1983). Это находит своё воплощение в общем высоком уровне развития материальной культуры, концентрации прибавочного продукта и богатства (предметов роскоши), монументальном строительстве и интенсивной внешней торговле. Кроме того, в процессе выделения раннесредневекового города следует учитывать целый ряд дополнительных факторов. Основополагающими среди них, по нашему мнению, следует признать этнокультурные и хозяйственные традиции населения, место этого типа поселения в системе иных поселений и функциональное значение конкретного центра, претендующего на отнесение его к разряду городов. В связи с этим представляется возможным выделить ряд типов городов, которые были свойственный тем или иным государственно-политическим образованиям на юге Восточной Европы в конце I тыс. н.э.: антично-византийский (причерноморский) – полисный; северокавказский – крепость; восточный (степной) – ремесленно-торговый, с крепостью и обширной сельскохозяйственной округой; древнерусский (изначально – родоплеменной центр) – многофункциональный, с кремлём и посадом.
Не смотря на сложности выделения городов на территории Хазарского каганата, считаем необходимым вновь обратиться к данной проблеме на примере городищ салтовской культуры лесостепной зоны Северского Донца, рассмотрев их в контексте общих градообразующих тенденций контактной зоны восточных славян (Руси) и Хазарии конца I тыс. н.э. Осознавая, что в настоящий момент однозначного определения термина "город" для рассматриваемого государственно-политического образования быть не может, считаем возможным оперировать термином "протогород", как городище, обладающее некоторыми чертами средневекового города (см. выше). Кроме того, для этапа "протогорода" считаем возможным ввести ещё два показателя: общая площадь прилегающих к нему поселений селищного типа и зоны ремесленно-торговой деятельности. Считаем их важными, так как они свидетельствует о неординарном значении городища, о его способного стать центром привлечения значительного количества населения в силу тех или иных преимуществ перед другими городищами. Отметим, что с увеличением исследованных площадей на поселениях значение этих критерия будет только возрастать, особенно в корреляции с плотностью синхронной застройки.
К настоящему времени, благодаря усилиям многих поколений исследователей, выявлено и изучено значительное количество раннесредневековых памятников Юго-Восточной Европы. Вследствие этого граница между славяно-русским и многоэтничным салтовсим массивами определяется довольно чётко. Результаты картографирования памятников, (прежде всего – городищ), не смотря на некоторую несогласованность между собой, составляют надёжную основу для пространственно-временного историко-археологического исследования (Сухобоков, 1975. С. 6-22; Афанасьев, 1987. С. 10-20, 168-184; Куза, 1996. С. 176-196; Кучера, 1999. С. 114-169, 189-224; Енуков В.В., 2005. С. 57-100. Карта-вклейка и др.). Используя эту базу, обратимся к проблеме выделения "протогородов" в контактной зоне взаимоотношений славян и Руси на её юго-восточных границах с кочевым и полукочевым миром.
В зоне рассматриваемых контактов экономическое и военно-политическое доминирование с сер. VII в. по сер. Х в. принадлежало каганату и лице разноэтничного, преимущественно, аланского населения. Здесь, с учётом истории Хазарии и на основе периодизации развития северянского племени, выделяется два этапа. На первом (сер. VII – сер. VIII вв.) – в рамках волынцевской культуры можно говорить о формировании государственнообразующего микрорегиона с центром на городище Битица-I (Приймак, 1994. С. 47), которое в силу своей исключительности, функциям и задачам может быть определено как многоэтничный протогородом (Сухобоков, 2003. С. 89). На втором (сер. VIII – сер. Х вв.) – при относительном территориальном размежевании северянских племён и населения Хазарии, процессы градообразования в среде салтовской и роменской культур идут независимо друг от друга и различными темпами. Оговоримся сразу, что в славянской части роменско-салтовской контактной зоны они в конце I тыс. шли медленнее в силу социальноэкономического, военно-политического, да и численного превосходства населения, что входило в состав каганата.
Территориальная структура славянского населения рассматриваемой территории характеризуется наличием здесь трёх, так называемых "малых племён" северян, тяготеющих к древнерусским "летописным городам" (Рис.). Одним из них был Куреск (Курск), объединивший, по сути, все славянские поселения Верхнего и Среднего Посемья, а также Верхнего Псла (Унзянов, 1991. С. 151-153, Рис.5). На Ворскле известно два летописных города: Лтава (Полтава) и Хотомышль (Хотмыжск), между которыми располагалось немало иных городищ (Куза, 1996. С. 193-196, Карта 1-2). На Северском Донце известен один летописный город – Донец (южная окраина современного Харькова). Не все из них были одинаково значимы для населения того времени. Куреск и Донец занимали центральное место в системе поселений своих регионов, у них зафиксирован значительный по площади посад. Лтава и Хотомышль играли особое значение в обороне поворсклинских славянских поселений, являясь защитными рубежами от кочевнических нападений соответственно с юга и северо-востока. Вопрос об отнесении их к протогородам для конца I тыс. пока остаётся открытым. Иное дело – комплекс славяно-русских памятников у с. Городное на р. Мерла (Рис.). Неоднократными раскопками здесь обнаружены и исследованы культурные отложение как роменской культуры, так и древнерусской, и древнерусский могильник (Моруженко, 1974. С. 10-29; 1975. С. 21-67; 1976. С. 6-67; Колода, 2003. С. 129-131; Колода, Свистун, 2002). Высокие защитные свойства самого городища, обширное прилегающее селище с мощными культурными напластованиям (до 120 см), ключевое место памятника, как связующего звена между группами славяно-русских городищ на С. Донце и Ворскле – всё свидетельствует в пользу того, что данные памятник развивался в направлении превращения в городской центр и может считаться протогородом. Определённое сходство с памятником в с. Городное имеет и комплекс славяно-русских памятников Липино в Курской области (Рис.; таблица). Здесь зафиксировано значительное количество окружающих его селищ, большой по площади посад и вероятное место пристани. Однако, признаки протогорода для конгломерата памятников наглядно проявились лишь на более позднем, древнерусском этапе его развития.
Преимущество социально-экономического развития Хазарии перед славянами воплощается на данной территории, кроме иных показателей, и в значительно большем количестве городищ (Рис.). В верхнем (лесостепном) течении Северского Донца можно выделить как минимум полтора десятка микрорегионов, где городища-крепости (кавказский тип городища) сопровождаются рядом сельских открытых поселений и ремесленно-торговыми зонами (восточный тип городища) – (Свистун, 2006. С. 284). Линия городищ, тянущаяся от Дона по Тихой Сосне и Северскому Донцу являлась северо-западным рубежом каганата в момент его политического и территориального расцвета. Исходя из пространственного, природно-климатического и геополитического положения лесостепные салтовские городища на С. Донце выполняли различные функции. Среди них, безотносительно к конкретному памятнику, выделяются следующие: 1) центры хозяйственных (прежде всего – сельскохозяйственных) микрорегионов, 2) центры торговли, 3) военные форпосты на границе и на торговых путях (в том числе переправах и бродах), 4) административные центры, посещаемые тудуном (правителем территории) для осуществления распоряжений центральной власти, 5) место временного пребывания военных гарнизонов и военных отрядов, идущих на славянские земли за сбором дани, 6) место аккумулирования и временного хранения этой дани и необходимого для войск продовольственного запаса, и т.д.
Из 37 городищ, расположенных в контактной зоне со славянами, лишь 10 на основании предложенных критериев можно отнести к протогородам. Все они расположены на коренных правых берегах рек, имеют значительную площадь прилегающих к ним открытых поселений (как правило, более 10 га)[1] и ряд дополнительных признаков, свидетельствующих об их неординарности. Рассмотрим подробнее.
Волчанск (№ 23[2]) – городище занимает высокий хорошо защищённый глубокими ярами мыс на р. Волчья (левый приток С. Донца). Кроме цитадели, сложенной в технике двухпанцирной каменной клади, оно окружено двумя дополнительными грунтовыми линиями обороны, созданными по системе (ров-вал, эскарп), особенно внушительными с напольной стороны (Колода, 2004. С. 266-269). Между внешним и средним валами найдено 9 компактно расположенных больших хозяйственных комплексов-хранилищ. К городищу вплотную примыкают четыре селища общей площадью более 50 га, на одном из которых выявлен чернометаллургический центр (Колода, 1998. С. 19-22).
Верхний Салтов (24) – эпонимный памятник, включающий городище с многоуровневой защитой и каменной цитаделью, с прилегающим посадом и обширным подолом, площадь которых превышает 15 га и четырьмя катакомбными могильниками.[3] Обширная площадь, мощный насыщенный культурный слой, значительная плотность застройки, как на городище, так и близ него и богатейшие на инвентарь могильники[4] – всё это выделяет данное городище из разряда иных и свидетельствует в пользу того, что это, как минимум, протогород.
Чугуев (29) – городище на мысу у впадения в Донец р. Чуговки. Раскопки и разведки последних лет свидетельствуют об ошибочном определении его как древнерусского памятника. Здесь находилось салтовское городище, при возведении стен которого использовался рваный камень. Вокруг него к настоящему времени выявлено 10 открытых селищ общей площадью более 110 га (Свистун, 2006. С. 281-285; 2007. С. 49-55).
Мохнач (31) – мысовое городище на правом берегу Донца с каменной двухпанцирой цитаделью и грунтовыми укреплениями по периметру (ров, вал, эскарп). 12 близлежащих салтовских селищ (в пределах прямой видимости) имеют площадь более 10 га (Колода В.В., Колода Т.А., 2001). На городище исследованы гончарная и кузнечная мастерские. Близ комплекса в реке найдена целая таманская раннесредневековая амфора, что свидетельствует об использовании Донца как торговой артерии в хазарское время.
Коробовы Хутора (32) – городище с каменной цитаделью и двумя дополнительными грунтовыми линиями обороны на возвышенности правого берега Донца. Вплотную к нему обширное селище площадью ≈30 га, прослеживаются древние грунтовые дороги, искусственное изменение рельефа и пристань (Колода, 2008).
Сухая Гомольша (33) – городище, ряд селищ и обширный кремационный могильник – близ слияния Донца с р. Гомольша. Общая площадь поселений более 30 га. Два из них находятся вплотную к городищу. Наибольшее селище (≈20 га) исследовалось. Оно обладает насыщенным культурным слоем, глубиной 60 см (Михеев, 1985. С. 6-10).
Сидорово (39) – на высоком коренном берегу Донца. Имеет наибольшую площадь из известных салтовских (17,9 га), сопровождается наибольшим из известных селищ (≈120 га). Рядом находится Татьяновское городище с пристанью (Кравченко, 2007. С. 187-195).
Маяки (40) – комплекс, состоящий из городища (≈18 га), двух селищ (в общем ≈40 га) и четырёх могильников. Культурный слой поселений обильно насыщен салтовскими артефактами (Михеев, 1985. С. 12-16; Кравченко, 2007. С. 177-179).
Ютановка (46) –городище на высоком мысу р. Оскол, сопровождается тремя вплотную прилегающими поселениями площадью ≈6 га и значительной производственной зоной, где выявлено 92 ремесленных сооружения. Из них 3 гончарных мастерских и 25 железоделательных горна, остальные сооружения относятся к полному чернометаллургическому циклу (Николаенко, 1995. С. 4-26; Николаенко, Степовой, 2008. С. 62).
Маяцкое (56) – комплекс на плато близ впадения р. Тихая Сосна в Дон, состоящий из четырёхугольной в плане каменной цитадели, обширного селища (≈30 га), изобилующего салтовскими комплексами и находками, гончарного центра и обширного катакомбного могильника (Винников, Плетнёва, 1998. С. 8-11).
Обширное поселение (27 га) сопровождает и мысовое городище Поминово (47) на Осколе (Афанасьев, 1987. С.101). Незначительные работы на городище и неисследованность селища дают возможности отнести памятник к категории протогородов лишь гипотетически.
Таким образом, мы видим, что более половины салтовских лесостепных протогородов находятся на Северском Донце. Это связано с тем, что именно этот участок славяно-хазарского пограничья был наиболее важным для каганата с военной, экономической и торговой точек зрения. Каждый из них был не просто центром определённого микрорегиона, но и играл исключительную роль в иерархии поселений лесостепной зоны, обуславливая доминирующее положение возглавляемого им микрорегиона (Волчанск, В. Салтов, Чугуев, Мохнач, К. Хутора, С. Гомольша). Практически на каждом из них есть группы артефактов, подтверждающих не только тесную связь, но и взаимовлияние салтовской и роменской культур.
В степной зоне также зафиксирован ряд городищ. Среди них своими масштабами выделяются Маяки и Сидорово, которые, сменяя друг друга, доминировали в этом регионе (Кравченко, 2004. С. 179). Перспективным, с точки зрения возможного отнесения к разряду протогородов является городище Кировское (44) на левом берегу Донца в силу того, что с ним соседствует обширное селище (таблица). Однако оно практически не исследовалось.
На Осколе доминирующим микрорегионом был Ютановский и, возможно, Поминовский. Следует обратить внимание, что Волчанск (на р. Волчья), Ютановка с Поминово (на Осколе) и Маяцкое (у слияния Тихой Сосны и Дона) находятся практически на одном широтном направлении и являются доминирующими микрорегионами на пути из Среднего Дона в верховья Донца. Именно они играли главную роль в обеспечении военно-торговых операций между центральными территориями Хазарии и славянами (Русью) Днепровского Левобережья.
Ослабление каганата в результате вторжения печенегов в причерноморские степи (конец IХ в.) и активности Руси (середина Х в.) привели к упадку Хазарии и, как следствие, прекращению развития упомянутых доминирующих городищ (протогородов) в направлении средневековых городских структур. Но если на Осколе, Т. Сосне и в северскодонецкой степи салтовские памятники во второй половине Х в. исчезают, то в лесостепной части Донца положение несколько иное. На городища Мохнач и Коробовы Хутора приходят группы северян, которые смешиваются здесь с остатками многоэтничного населения салтовцев (Рис.). Смешанное население существует здесь, по крайней мере, до середины ХI в. (начало агрессии половцев на русские земли).
В конце Х – первой половине ХI в. в связи с разгромом Хазарского каганата происходи изменение политической доминанты для славянских памятников юго-восточной части славянского мира. Их берёт под свою "опеку" центральная власть (киевский князь). Новые отношения выстраивались непросто. Кроме того, необходимость борьбы с новыми агрессивными степными соседями (печенеги, половцы) отвлекала значительные людские и материальные ресурсы, превосходящие номинальную "хазарскую дань", что замедляло социально-экономическое развитие местного населения, в большинстве случаев сводя на нет возможности превращения юго-восточных славяно-русских городищ в города.

Свистун Г.Е.

Фортификации Кабанова городища.
Лесостепные городища салтово-маяцкой археологической культуры исследованы далеко не равномерно. В частности, относительно мало уделено внимания Кабанову (Кабакову, Старопокровскому) городищу, находящемуся в двух километрах от устья р. Уды – правого притока Северского Донца (Рис. 1). О данном городище имеются сведения в Книге Большому Чертежу (Книга Большому Чертежу 1950, с. 71), которые довольно чётко фиксируют его месторасположение:
«…на усть Уд Кабаново городище по левой стороне, от устья версты з 2.
…А ниже Кабакова городища, с крымской стороны, вниз по Донцу Мухначово городище, от Кабакова верст с 5».
Как видно из текста XVII в., положение городища на месте локализовано достаточно чётко, что даёт возможность уверенно нанести данный памятник на современную археологическую карту.
И.И. Ляпушкин, проводивший широкие разведки на данных территориях, в 1948 г. зафиксировал на указанном в Книге Большому Чертежу месте, носившем название урочище Городище, средневековые культурные отложения в виде обломков керамики и камней. Исследователь предположил, что данное поселение было обнесено каменной стеной, которая была, как и на ряде других городищ, разобрана (Ляпушкин 1961, с. 214).
Данный памятник в ходе проводившихся разведок осматривался в 1950 г. Б.А. Рыбаковым. Он отмечал на распаханной ровной площадке полосу щебня, которая ограничивала прямоугольное пространство с примерными размерами сторон 200×100 м (Винников, Плетнёва 1998, с. 32). Экспедицией Б.А. Рыбакова был снят глазомерный план городища, на котором исследователь отметил линии укреплений (Плетнёва 1957, с. 10).
В 1957 г. Кабаново городище осмотрела С.А. Плетнёва. Исследователь также отметила россыпи щебёнки в виде двух полос и плохую сохранность фортификаций памятника в целом. Отмеченные Б.А. Рыбаковым рвы и валы с напольной стороны на момент обследования С.А. Плетнёвой были уже почти незаметны вследствие активного сельскохозяйственного использования территории укрепления. Внутренняя площадка городища – цитадель с фортификациями, при строительстве которых был использован камень – по данным С.А. Плетнёвой составляла 250×100 м (Плетнёва 1957, с. 10). В своей работе «От кочевий к городам» исследователь приводит несколько иные размеры цитадели городища – 200 × 120 м (Плетнёва 1967, с. 33). С.А. Плетнёва отнесла Кабаново городище, как и Верхне-Салтовское, к первому типу предложенной ею типологии салтово-маяцких городищ, характеризующихся наличием каменных укреплений (Плетнёва 1967, 32).
На Кабановом городище в 1959 г. также проводил разведки Б.А. Шрамко. Исследователь снял его план, но, к сожалению, последний в отчёт не вошёл и на сегодняшний день не находится в научном обороте (Шрамко 1959, с. 10, табл. IV, 29).
Автор данной работы в 2004 г. осуществил инструментальную съёмку плана городища (Свистун 2005, с. 10, рис. 7), согласно которой каменная цитадель на данном памятнике представляет собой трапецию. Углы цитадели закруглены и не имеют признаков наличия на них башен.
Восточная сторона укрепления и часть южной, к сожалению, не сохранились вследствие постройки на этом месте газораспределительной станции. Поэтому полностью фиксируется длина лишь западной (узкой) стороны фортификации и северной (длинной), которая прослеживается почти вплотную до оврага с восточной стороны городища. У эрозирующего оврага её следы теряются под мощными современными мусорными отложениями. По внешнему абрису россыпи камней длина западной стороны составляет 93 м, а северная прослежена на расстоянии, равном 194 м. По нашим расчётам, исходя из векторов направленности северной и южной линий обороны цитадели, восточная сторона укрепления по внешнему абрису должна была составлять около 100 м в длину.
С целью выяснения характера культурного слоя на территории внутреннего дворища цитадели была проведена шурфовка, результаты которой показали отсутствие сплошного культурного слоя, а почва на территории памятника носит следы значительного антропогенного воздействия новейшего времени (Свистун 2005, с. 11, рис. 7; 10, 1).
Г.Е. Афанасьев, анализируя лесостепные салтово-маяцкие городища, счёл недостаточными накопленные данные относительно Кабанова городища для отнесения его к кругу салтово-маяцких древностей. В итоге данная фортификация не была включена исследователем в перечень лесостепных памятников салтово-маяцкой культуры (Афанасьев 1987, с. 89). В результате Кабаново городище не использовалось при анализе типов существовавших лесостепных крепостей (Афанасьев 1987, с. 89–142; Афанасьев 1993, с. 123, 124, 129–141), а также топологического анализа степени доступности лесостепных салтово-маяцких городищ с целью реконструкции сети путей сообщения рассматриваемого периода (Афанасьев 1993, с. 124–129).
Территория городища с XVIII – XIX вв. используется в хозяйственных целях слобожанским населением. В частности, согласно проведённого в 1782 г. межевания, Кабанова поляна «… отдана в вечное потомственное владение деревни Лаптевой жителям казакам Ивану Черневу, Казме и Гавриле Агарковым с товарищи, которая состоит в общем владении прапорщиков Ильи Савина сына Мясоедова, Петра Ефимова сына Пасмурова, и той деревни однодворцов и казенных войсковых обывателей, что ныне казаки во оной деревне, гвардии сержант Фёдор Петров сын Гуслев, утверждает следующую по крепостям часть земли, а владения не имеет…» (Мясоедов 2006, с. 81, 82).
Интенсивное хозяйственное использование, приведшее к значительным разрушениям Кабанова городища, начинается с момента возведения в непосредственной близости от памятника электростанции и связанного с ней посёлка Эсхар в 20-х гг. XX в.
После Второй мировой войны территория городища интенсивно распахивалась. С южной стороны памятника были возведены теплицы, битое стекло из которых вывозилось на восточную окраину памятника и ссыпалось на край оврага, служившего некогда фортификационным рвом. С западной стороны городища был выведен слив канализации и устроены очистительные сооружения, заброшенные на сегодняшний день. К тому же в северо-восточной части городища была построена упоминавшаяся выше газораспределительная станция, к которой были подведены газопроводы. К настоящему времени через территорию памятника продолжают прокладываться газопроводы и на всей площади городища располагаются сельскохозяйственные земельные участки жителей пгт Эсхар. Таким образом, памятник продолжает подвергаться интенсивному разрушению. Тем более возрастает важность и неотложная необходимость его археологического изучения.
В полевом сезоне 2007 г. были проведены первые стационарные археологические исследования Кабанова городища (Свистун 2008, с. 5–9). Поперечным разрезом общей длиной 45 м была изучена линия обороны памятника с северной стороны, что позволило получить более точные сведения относительно характера памятника и особенностей устроенных на нём фортификаций (Рис. 2).
Городище занимает плато высокого правого берега, возвышающееся на 20 – 25 м над поймой реки. Плато имеет уклон – понижение уровня в направлении от напольной стороны к реке. С западной и восточной сторон границами памятника являются глубокие овраги. Как уже отмечалось выше, исследователи разных лет отмечали россыпь песчаникового камня, ограничивавшую определённый периметр на территории памятника. Разведками, проведёнными автором данной работы в 2004 г., было также отмечено наличие эскарпа вдоль стороны, обращённой к реке, который замыкал внешнюю грунтовую линию обороны системы ров-вал, прослеживавшуюся в 50-х гг. XX в. Б.А. Рыбаковым и С.А. Плетнёвой (Свистун 2005, с. 9–12, 36, 37, рис. 7, 8,2). Река Уды протекает у подножия мыса, на котором расположено городище. С западной стороны памятника река имеет крутой поворот в северо-западном направлении – от высокого правого берега к центру долины. Именно в этом месте отмечается окончание эскарпа и его переход в ров внешней линии обороны, ограничивающем защищаемую площадь со стороны поля. Общая длина эскарпа составляет около 320 м. Ширина горизонтальной площадки данного конструктивного элемента составляет 3 – 4 м, высота наклонной плоскости – около 4 м. На горизонтальной площадке фиксируется небольшое углубление вдоль продольной оси сооружения, представляющее собой ровик. Несмотря на наблюдающиеся в отдельных местах вдоль трассы прохождения эскарпа промоины, общая его сохранность может быть оценена как вполне удовлетворительная.
На участке осуществлённого поперечного разреза в кв. 1-9/А был исследован эскарп (Рис. 3). Раскопки подтвердили высказанное ранее предположение о наличии на горизонтальной площадке рва, а также дали информацию относительно его конструкции. Ров непосредственно примыкал к наклонной плоскости эскарпа, подрезая уклон и делая его ещё более серьёзным препятствием. Контрэскарп рва имеет небольшую высоту – до 0,2 см. Выброс грунта, изымавшегося при сооружении рва, производился во внешнюю сторону – на край мыса. Таким образом, была выровнена под горизонт площадка эскарпа. То есть была достигнута минимальная затрата трудовых ресурсов по эскарпированию мысовой площадки, на которой расположено городище. Слои выброшенного грунта имели большую плотность, что может свидетельствовать о его трамбовке. Выбросы, расположенные в кв. 1-4/А, состоят из слоёв материковой коричневой глины, светлой материковой супеси и смешанного слоя, состоящего из чернозёма и глины. В результате образованного взаиморасположения наблюдается так называемая обратная стратиграфия, позволяющая судить об этапах строительства. Данные слои перекрыты намывным грунтовым образованием, состоящим из чернозёма и глины. Также в данном слое встречается песчаниковый щебень, видимо, попавший сюда из фортификаций цитадели, при строительстве которых был использован данный камень.
Заполнение рва имеет послойность, характерную для намывных отложений. Изначально был замыт контрэскарп слоем чернозёма. Выше данного слоя наблюдается мешаный слой коричневой глины и светлой супеси. Далее следуют линзы отложений глины и чернозёма, окончательно замывших ров. Учитывая расположение данного конструктивного элемента, можно сделать предположение, что, помимо военного назначения, он также служил в качестве водоотвода с целью препятствования эрозийным процессам при свободном ниспадании водных потоков с наклонной плоскости эскарпа.
В кв. 9,10/А находится верхняя точка исследованного эскарпа. На расстоянии около метра от точки высотного излома в стратиграфии наблюдается мешаная глиняно-чернозёмная линза, перекрытая мощным чернозёмным слоем (кв. 10-13/А) (Рис. 3). Указанная линза достигала мощности по вертикали до 25 – 30 см и была расположена непосредственно на предматерике. Слой чернозёма, перекрывающий линзу, достигает 70 см. Данными грунтовыми отложениями, достигающими высоты 1м, был устроен небольшой вал, который, как и ров на горизонтальной площадке эскарпа, мог нести не только военную нагрузку, но и служить дополнительным водоотводом.
В кв. 23-26/А при осуществлении поперечного разреза был обнаружен комплекс, уходящий дном в материк (Рис 2). Данную постройку удалось исследовать частично. Причиной стали близость действующей магистральной линии газопровода, траншеи строящегося газопровода и современной большой ямы, заваленной современным строительным и бытовым мусором и поросшей большими деревьями и кустарником. Детальное описание обнаруженного комплекса и анализ полученных в результате исследований данных должно стать темой отдельной публикации.
Начиная с кв. 30/А и далее в южном направлении, вплоть до внешнего панциря вала цитадели, поверх слоя чернозёма, являвшегося древней дневной поверхностью, наблюдалась задернованная прослойка, состоявшая из песчаникового щебня и относительно небольшого количества обожжённой глины, носившей следы предварительной формовки (Рис. 4).
В кв. 34/А данная прослойка резко увеличивала свою толщину и в ней уже отмечались крупные рваные песчаниковые камни. Среди них был отмечен образец, сохранивший следы обработки долотом.
В кв. 35,36/А наблюдались остатки каменной песчаниковой кладки, являвшейся внешним панцирем оборонительного сооружения цитадели. В пределах траншеи наблюдался исключительно рваный камень с размерами сторон до 0,2 м. Кладка была уложена на древнюю дневную поверхность и сохранилась на высоту до 0,4 м. Ширина кладки от внешнего до внутреннего её края составляла около 1,0 м. Кладка сложена на глинистом растворе, который, судя по физическому состоянию, был обожжён.
Характер внутреннего заполнения вала цитадели несколько отличался по своему составу от подстилающего чернозёмного слоя. Заполнение включало в себя фракции обожжённой глины, мелкий песчаниковый щебень и отдельные более крупные камни, примесь материковой глины, смешанной с чернозёмом. Следует отметить фиксировавшуюся в стратиграфическом разрезе кв. 39-41/А яму, заглублённую в подстилающий чернозём и доходившую практически до предматерика. Данный элемент глубиной до 0,5 м от древней поверхности и на 0,7 м находящийся в засыпке вала при ширине около 2,4 м являлся, скорее всего, местом расположения бруствера оборонительного сооружения.
С южной стороны на расстоянии около 1,5 м от края выше рассмотренной ямы фиксировались сгоревшие деревяные колышки, доходившие нижним концом до предматерика. Диаметр колышков колебался в пределах 5-7 см при длине 25-30 см. Друг от друга обугленные деревянные колышки располагались на расстоянии около 60 см. Они располагались с внешней относительно вала стороны от обожжённых крупных фрагментов глины, достигавших в ширину 25-30 см и сохранившихся на высоту до 0,5 м от предматерика. Между обожжённой глиной и ямой предполагаемого бруствера слой состоял из материковой глины с небольшим включением чернозёма. Именно данный слой, граничивший с обугленными колышками, имеет следы обжига в южной своей части. По всей видимости, данный конструктив играл роль поддерживающего внутреннего панциря, служившего одновременно устойчивой площадкой, на которой располагались защитники укрепления.
Общая ширина вала, границы которого заключены во внешнем каменном и внутреннем обожжённом глиняном панцирях, составляет 7,4 м.
В итоге полученные данные позволяют составить картину вероятного вида фортификационных сооружений Кабанова городища на северном участке. Она представляла собой эшелонированную систему, состоящую из двух линий обороны. Внешняя линия, вытянувшаяся вдоль обрыва мыса, выходящего к реке, позволяла контролировать реку на протяжении как минимум трети километра. Сама по себе внешняя линия обороны состояла из эскарпа, повторявшего природные абрисы мыса и максимально использовавшего его топографические особенности. Относительно невысокий мыс, возвышающийся над поймой реки на 20 – 25 к, был эскарпирован в пределах максимального приближения к нему протекающей внизу реки Уды. С флангов эскарп переходил во рвы, примыкавшие к нему под углом, близким к прямому. Эскарп был усилен устроенным на его горизонтальной площадке ровиком, увеличивающем перепад высот и предостерегающим данную конструкцию от эрозийных процессов, связанных с водотоками. По верху эскарпа находился небольшой вал, который, вероятно, имел в качестве бруствера некую деревянную надстройку в виде невысокого (в рост человека) частокола или плетня, не сохранившихся до сегодняшнего дня. Предположить наличие такого бруствера поверх вала логично, так как обороняемая внешняя линия городища позволяла контролировать проходившую вдоль эскарпа реку, а сам мыс приобретал характер труднопреодолимого оборонительного рубежа. Таким образом, осуществлявшиеся по р. Уды, расположенной у подножия мыса, передвижения были прекрасно простреливаемы с высоты около 20 – 25 м.
Пространство между внешней и внутренней линиями обороны не имеет культурного слоя и каких-либо остатков хозяйственных либо жилых построек на этом промежутке в ходе археологического изучения выявлено не было. Расположенный у внешнего края внутренней линии обороны производственный металлургический комплекс, по нашему мнению, был, вероятно, устроен во рву данной оборонительной линии после потери военного значения фортификации. Об этом может свидетельствовать профиль конструкции постройки в своей углублённой в материк части. Он характерен для типичного профиля оборонительного рва с характерными уклонами эскарпов и контрэскарпов. В случае военной опасности использование оборонительного рва, являвшегося неотъемлемым комплексным сооружением в системе фортификаций, для производственного помещения являлось бы нонсенсом.
Берма – обязательный элемент между валом и рвом – составляла на исследованном участке около 8 м.
Учитывая уклон эскарпа рва, сохранившегося после устройства в нём металлургического комплекса, и древними принципами устройства полевых фортификаций, запрещавших наличие зон тени обстрела, можно судить о высоте, на которой находился горизонт обстрела на валу. Это обстоятельство позволяет реконструировать архитектурный профиль вала и надвальной конструкции. Непосредственно земляной вал имел внешний и внутренний панцири, которые определяли его поперечный профиль. Внешний панцирь, сложенный из песчаниковых камней, служил для дополнительного укрепления внешней части насыпи с целью предотвращения её расползания. В ходе археологических исследований не было выявлено ни единого каменного блока, но, тем не менее, выявлены следы обработки долотом. Камни были сложены на глинистом растворе, носившем следы дополнительного закрепления путём термического воздействия. Внутренний панцирь состоял из помещённой между грунтовой (преимущественно чернозёмного характера) насыпью и вбитыми в грунт деревянными колышками. Данные колышки являлись элементами опорной конструкции с внешней относительно насыпи стороны. После внешнего обжига, в процессе которого опорная деревянная конструкция сгорела, необходимость в последней отпадала. Обожжённая глина приобретала собственную прочность и сама по себе сохраняла приданный ей профиль. Внутренний панцирь одновременно служил и боевой площадкой для размещения на ней защитников вала, перед фронтом которых был устроен бруствер. О характере бруствера можно судить по ширине остатков его котлована, прослеженного в ходе раскопок. Его ширина, судя по нижней части грунтового углубления, составляла около 1,8 м. Высота, скорее всего, оправдывалась ростом защитников и верхний уровень совпадал с линией обстрела. Можно предположить, что к вершине бруствера он имел суживание с внешней стороны, образовывавшее, таким образом, уклон. Только в этом случае можно было предотвратить наличие зоны тени обстрела.
Материал, из которого был построен бруствер, может вызывать споры. Общее заполнение котлована бруствера и нахождение на поверхности отдельных формованных сильно обожжённых до крепости кирпича фрагментов (Свистун Г.Е. 2005, с. 11) может говорить в пользу керамического бруствера. Подобные элементы фортификации были прослежены на соседних салтово-маяцких городищах – Чугуевском и Кочеток – I, а также на Верхне-Салтовском и Короповы Хутора (Свистун 2007).
Общая высота вала и надвальной конструкции внутренней линии обороны на Кабановом городище от основания насыпи не превышала, по-видимому, 3 м.
В отличие от внешней линии обороны, цитадель, используя конфигурацию выдвинутого в этой части мыса в сторону поймы реки, свидетельствует о более независимом от топографии планировании укреплений. Восточной широкой стороной цитадель подходит к внешней линии обороны.
На сегодняшний день в специальной литературе отражены различные мнения специалистов относительно данного городища – от сомнений относительно его принадлежности к салтово-маяцкой археологической культуре до придания ему особого статуса среди остальных укреплений данного региона (Свистун 2005, с. 173).
Кабаново городище является укреплённым центром сконцентрированных вокруг салтово-маяцких селищ и данные памятники в комплексе образуют одно и 14 известных на сегодня «гнёзд поселений» в лесостепной зоне долины р. Северского Донца (Винников, Плетнёва 1998, с. 30; Свистун 2006). Непосредственная близость к славянским памятникам, расположенным на расстоянии визуального контакта, а также общее размещение салтово-маяцких селищ, в том числе и в сторону славянских соседей от укреплённого центра, может определённым образом характеризовать предназначение возведённых фортификаций Кабанова городища. Анализируя общее взаиморасположение памятников в данном микрорегионе, можно сделать вывод, что Кабаново городище было призвано контролировать водную артерию, которой являлась р. Уды, от вероятной опасности, исходившей, скорее всего, с восточного направления.

[Ilik]

Так, идем дальше по главам из новой книги В.С.Флёрова.


ВЕРХНИЙ ЧИР-ЮРТ

Основной исследователь интерпретирует его как один из «крупных укреплённых городов» Приморского Дагестана (Магомедов М.Г. 1983. С.39; далее указываются только страницы).

Судить, действительно ли это город, трудно. На основном плане местонахождения обозначена только оборонительная стена, пересекающая правобережье долины р.Сулак. Границ городища на нём нет. На другой схеме городище показано в виде небольшого пятна. Мощность культурного слоя читателю остаётся неизвестной, как неизвестны и типы жилищ. О жилищах около стены Чир-Юрта косвенно можно судить по трём прямоугольным постройкам (почему они названы «юртообразными», непонятно), раскопанным на поселении-спутнике. Они турлучные на незаглублённом основании из кладки «в ёлочку». Были ли такими же примитивными постройки на городище? Ответа нет, но по аналогии с донскими памятниками, где жилища на открытых поселениях и городищах однотипны, можно предположить, что это так.

Значительным раскопкам в Чир-Юрте подверглась лишь стена, пересекавшая долину р.Сулак поперек. Она двухпанцирная из необработанного камня толщиною 4 м. Возведена без фундамента, дополнена прямоугольными башнями.

В третий строительный период стена подверглась утолщению, помимо камня были использованы глинобит и сырцовые кирпичи размерами 40 Х 20 Х 10 см. К стене были пристроены массивные круглые башни (с.127-129).
Стена Чир-Юрта – достаточно грандиозное по меркам региона каменное сооружение. Весь вопрос в том, кто начал её строительство и кто совершал последующие ремонты и достройки. М.Г.Магомедов указывает, что многочисленные укрепления в Приморском Дагестане письменные источники связывают со строительной деятельностью сасанидских правителей Ирана, которые предпринимали огромные усилия по укреплению северных границ после захвата в конце IV в. территории Албании. Следы строительной деятельности Хосрова Ануширвана на территории Верхнего Чир-Юрта,- пишет автор,- пока не обнаружены, но нередкие находки красноглиняной и ангобированной керамики в отложениях городища «могут свидетельствовать о проникновении иранского влияния до теснин Сулака» (с. 51).

Пока более или менее ясно одно: вероятность того, что стена Чир-Юрта была возведена Сасанидами, очень велика. Чрезвычайно сомнительно, что хазары имели до этого опыт строительства столь значительных каменных сооружений, к тому же в условиях сложного рельефа.

Стену Чир-Юрта надо, на мой взгляд, относить не собственно к крепостям, а к «длинным стенам» (как в Урцеках). Её назначение – отсечь в определённом месте долины Сулака зону предгорий и гор от приморской низменности. Жившее у стены население – это прежде всего воинский контингент (с семьями), охранявший стену. Ему принадлежало поселение, а возможно, и какие-то постройки непосредственно рядом со стеною на так называемом «городище». Конечно, среди населения были иные категории, призванные обеспечить жизнь воинов: занимавшиеся сельским хозяйством и ремёслами, в том числе оружейники, а также строители для поддержания стены в должном состоянии.

По функциональному назначению стену Верхнего Чир-Юрта стоило бы сравнить с заградительными стенами в Северной Осетии (Албегова З.Х., Верещинский-Бабайлов Л.И. 2010. С. 321, рис. 212), особенно с теми, которые относятся ко времени арабо-хазарского противостояния, как Касарское оборонительное сооружение (Там же, цветное фото между с. 128 и 129; Албегова З.Х. 2010).

Выделить что-либо в Чир-Юрте непосредственно из творческого наследия собственно хазар на имеющемся сегодня материале не представляется возможным. Я оставляю в стороне идентификацию М.Г.Магомедовым Чир-Юрта как Беленджера, так же как рассмотрение мнений других исследователей. Без планомерных и целенаправленных археологических исследований эта проблема нерешаема. Тем не менее можно встретить ни на чём не основанное принятие этой версии. Только один из мелких примеров, но обративший на себя моё внимание своей оригинальностью. Обсуждая иную проблему (сомнительная связь шиловских и чир-юртовских катакомб, что к нашей теме прямого отношения не имеет), А.В.Комар пишет: «Катакомбы Чир-Юрта... располагались возле хазарского города Баланджар, поэтому отличаются стационарностью (? – В.Ф.) и выдерживанием стандарта, широким использованием кирпича и камня», а далее всё перечисленное названо «налётом урбанизации», как само собой разумеющееся (Комар А.В. 2001. С. 19). Оставим за Комаром неоспоримое право, как и любого пишущего, считать Чир-Юрт Беленджером. Не буду разбирать связь «стационарности и стандартности катакомб» с урбанизацией. Стандартность, за небольшими исключениями на каждом, присуща всем могильникам, как в салтово-маяцкой культуре, так и аланским Северного Кавказа. Дело в другом. Само городище Чир-Юрт не является остатками города (не важно какого) и никакого «налёта стационарности» это фортификационное сооружение с поселением при нём дать не могло. Остаются сырцовые кирпичи, распостранение которых в раннем средневековье на территории Дагестана связано прежде всего с фортификацией, а не с появлением городов в социально-экономическом смысле этого термина. То же относится и к камню.

(с.130-133).

[Ilik]

БОСПОР – КОРЧЕВ

В Корчеве-Боспоре открыт только небольшой участок двухпанцирной стены, отдельные участки которой сложены по системе opus spicatum – «ёлочка». Камни, за редким исключением, не обработаны (Макарова Т.И. 1998; сужу по фотографии на с. 357). Раскрывшая стену Т.И.Макарова при первой публикации писала, что иначе чем в качестве крепостной стены её интерпретировать трудно (Там же. С. 390). Что представляла эта «крепость» в целом – неизвестно. Данных об этом практически нет, тем не менее в следующей публикации в ответственном издании крепость названа «белокаменной». Остатки стены отнесены к «цитадели». С оговоркой «вероятно» - уверенности у автора не было. Я же хочу обратить внимание на ниличие у стены двух контрфорсов – элемент совершенно неизвестный у крепостей Хазарского каганата (Маяцкая, Правобережная Цимлянская, Хумара). Возможно, контрфорсы помогут интерпретации самой стены, поискам для нее аналогий, уточнят строительную традицию.

Противоречивой была оценка фрагмента кладки постройки под южной стеной храма Иоанна Предтечи. Какому культовому зданию она пренадлежала, не установлено, но Т.И.Макарова стратиграфическую ситуацию истолковывала в пользу синагоги. Суть в том, что вообще невозможно как-либо интерпретировать эту постройку из-за незначительности её фрагмента. С тем, что постройка была общественной, ещё как-то можно согласиться, но для обсуждения культового назначения данных просто нет. «Цитадель», «белокаменность», «синагогу», как и кладку «в ёлочку» (о ней ниже) приходится поневоле воспринимать как напоминание о хазарах. Но обратим внимание на важное для нашей темы заключение: «Археологические данные о пребывании хазар на Боспоре трудно назвать богатыми» (Макарова Т.И. 2003. С.54-56).

Категорично высказался по вопросу о трактовке раскопанных Т.И.Макаровой объектов С.Б.Сорочан: «Нет ничего специфического в стенах и общей планировке сооружений, воздвигнутых местами в технике opus spicatum в портовом районе в период конца VI-IX вв., которые пытаются интерпретировать как остатки «хазарской цитадели», крепости, где сосредотачивались, органы управления городом, находился хазарский гарнизон и синагога, якобы разрушенная при сооружении храма Иоанна Крестителя» (Сорочан С.Б. 2004а. С. 123).

Стоит обратить внимание на выводы Ю.М.Могаричева и А.В.Сазанова, подвергнувших критике заключения А.И.Айбабина, равно и Т.И.Макаровой, по итогам их раскопок в Корчеве-Боспоре. «Археологический вывод (Айбабина – В.Ф.) о подчинении хазарами Боспора в 679/670 гг. и их господстве здесь в конце VII – первой половине IX в. обосновывается наличием на исследованных участках слоя пожара, отражающего захват ими города, существованием хазарской цитадели и мощного слоя с многочисленными постройками и ярко выраженными хазарскими материалами». В противовес этим выводам Могаричев и Сазанов констатируют: «Проведённый нами анализ стратиграфии и археологического материала показал, что единого слоя «хазарского пожара» не существует. ...В самом слое пожара никаких хазарских материалов обнаружено не было. ...Что касается «хазарской цитадели», то слой времени её строительства отсутствует». И что особенно важно в русле нашей темы: «Характер кладки и общая планировка сооружения не характерны для хазарских построек. Соответственно нет оснований говорить о хазарском слое в Керчи и тем более о хазарской цитадели». В итоге авторы отрицают и саму принадлежность города хазарам в VIII – первой половине IX в. (Могаричёв Ю.М., Сазанов А.Б. 2005. С.354, 355). Последнее, впрочем, не совсем очевидно и требует дальнейшего изучения.

Город находился в районе столкновения интересов каганата и Византии, но это не означало массового проникновения в него носителей салтово-маяцкой культуры. Это проблема исторического исследования. С точки зрения археологии выводы авторов вполне корректны. Подробнее ознакомиться с ними они рекомендуют в работе 2002 г. В ней детально рассмотрена стратиграфия города и керамический материал, в частности из помещения 12 в Кооперативном переулке (раскопки А.И.Айбабина) и на рыночной площади (раскопки Т.И.Макаровой), на основе чего предложены следующие выводы (Сазанов А.В., Могаричёв Ю.М. 2003. С.501), сомневаться в которых пока нет оснований:
- единого слоя «хазарского пожара» в городе нет;
- «хазарский» период VIII-IX вв. на указанных участках не представлен;
- дата строительства стены так называемой цитадели неопределима, укладывается в промежуток от 570-580 гг. до середины IX в. «Нет оснований говорить о хазарском слое в Керчи и тем более о хазарской цитадели».

Этот последний вывод особенно важен для нашей темы. Мне остаётся констатировать, что вопрос о вкладе хазар в архитектуру и фортификацию Корчева-Керчи остаётся по крайней мере дискуссионным (вряд ли плодотворное продолжение дискуссии возможно без дальнейших раскопок) и привести общий вывод А.В.Сазанова и Ю.М.Могаричёва: «Материальная культура Боспора как VI-VII – нач. VIII в., так и середины – второй половины IX в. носит ярко выраженный провинциально-византийский характер. Археологические материалы не дают оснований говорить о хазарском периоде в истории Боспора» (Там же).

В плане решения несколько иных проблем, политических отношений Хазарии и Византии в Крыму, выводы Сазанова и Могаричёва в отношении «хазарского Корчева» полностью разделяет С.Б.Сорочан, попутно саркастически отметивший, что упомянутые К.Цукерманом «массовые» археологические следы хазарского присутствия в Корчеве (Цукерман К. 1998. С. 675) сводятся всё к той же сомнительной постройке в портовом районе («цитадели») и «усадьбе»- помещению 12 в Кооперативном переулке (Сорочан С.Б. 2002. С. 520, 521). К.Цукерман в данном случае ссылается в свою очередь на публикацию Т.И.Макаровой (1991).

Со своей стороны должен отметить, что носители салтово-маяцкой культуры предпочитали на Керченском полуострове селиться за пределами городов, сохраняя традиционный не-городской образ жизни (Зинько В.Н., Пономарёв Л.Ю. 2005, 2007), возможно, и чувствуя себя таким образом в большей безопасности от перипетий политических событий. На этом фоне отсутствие «хазарского» слоя в Корчеве становится особенно заметным. Что касается военно-политической истории Боспора, о которой столько написано, то она продолжает оставаться дискуссионной и не является предметом моего рассмотрения. Но не могу не обратить внимание на другое исследование А.В.Сазанова и Ю.М.Могаричёва (2006), в котором сделана очередная попытка уточнить её ход на заре хазаро-византийских отношений. Не всё в предлагаемых гипотезах однозначно приемлемо, но сравнительный анализ текстов Никифора и Феофана заслуживает внимания и с позиций археологии. Общий вывод остался прежним: письменные и археологические материалы не дают оснований говорить о строительстве в городе Боспоре хазарской цитадели (Сазанов А.В., Могаричёв Ю.М., 2006. С. 127).

Всё изложенное выше не должно автоматически вести к полному отрицанию присутствия в городе отдельных носителей салтово-маяцкой культуры или небольших групп с неопределённой этнической принадлежностью. На последнее обращаю особое внимание, поскольку в статье с утверждающим названием «Хазарский слой в Керчи» А.И.Айбабин поставил вопрос о поиске в Керчи этнических хазар (Айбабин А.И. 2002. С.168). Статья была посвящена публикации нескольких построек и жилищ из «того же слоя в Кооперативном переулке, в нескольких сотнях метрах от раскопа Т.И.Макаровой» (Там же. С. 169).

Главный довод А.И.Айбабина – жилища с двухпанцирными основаниями с кладкой «в ёлочку» (Там же. С. 174). Последнюю он, с оговоркой «видимо», всед за С.А.Плетнёвой считает привнесённой в Северное Причерноморье хазарами из Приморского Дагестана. Этот довод можно было бы принять к рассмотрению, если бы кладка opus spicatum была найдена на территории собственно салтово-маяцкой культуры. Но этот вид каменной кладки там неизвестен! Нет его в Саркеле, в Правобережной Цимлянской и Семикаракорской крепостях на Нижнем Дону, нет и на ещё немногих исследованных в бассейне Дона – Северского Донца поселениях.

Во-вторых, придя непосредственно из Приморского Дагестана, хазары непременно принесли бы в первую очередь собственную материальную культуру, маркируемую сероглиняной керамикой местных форм, но таковая в Керчи не обнаружена. Дагестанская керамика резко отличается от салтово-маяцкой, и опознать её было бы несложно, в частности по косым насечкам на ручках кувшинов (с керамикой Дагестана я знаком непосредственно по коллекциях, хранящимся в Махачкале).

Что можно принять за признак присутствия носителей салтово-маяцкой культуры, так это круглый очаг-«тарелку» в жилище 7 и лощеный кувшин (Там же. С. 179, 180, рис. 2, 3). Керамика из жилища многообразна, в ней преобладают местные и византийские формы, а единичные фрагменты горшков, по Айбабину, близких салтово-маяцким, он одновременно сравнивает с горшками из Дагестана, что не совсем корректно. Напомню, кстати, что в Дагестане нет котлов с внутренними ушками, повсеместно представленных в салтово-маяцкой культуре.

Итак, жилище с очагом, вероятно полуземлянка, действительно может служить подтверждением проникновения немногих носителей салтово-маяцкой культуры в Керчь-Боспор, но, возможно, не прямо из Подонья, а из сельских поселений Керченского полуострова. Оставить же после себя полноценный культурный «хазарский» слой они не могли, тем более, как показывают находки в жилище 7, сами предпочитали пользоваться преимущественно местной городской керамикой, включая краснолаковую, белоглиняную поливную и, конечно, амфоры, красноглиняные кувшины с плоскими ручками, пифосы (перечисление керамики из жилища 7 занимает в статье А.И.Айбабина более страницы; она настолько разнообразна, что не позволяет дать этому набору монокультурное определение).

(с.155-160)

[Ilik]

Саркелу и Итилю как двум самым известных центрам Хазарии в работе В.С.Флёрова отведено по целому разделу, каждый из которых состоит из нескольких глав. Выкладываю пока одну из глав из раздела о Саркеле.


САРКЕЛ И ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ

Это программное название носит книга С.А.Плетнёвой, требующая отдельного и детального рассмотрения по многим вопросам (Плетнёва С.А. 1996), что выходит за рамки нашей темы.

Трактовке Саркела как «перевалочного пункта (на северном ответвлении Великого Шёлкового пути. – В.Ф.) и крупнейшей таможни в стране» (Там же. С. 150) противоречит констатацияв в заключительном разделе книги: «Высказанные гипотезы об экспорте в Саркеле и через Саркел в IX в. основаны на крайне небольшом количестве конкретных материалов на памятниках. Что же касается прямой связи Саркела с «шёлковым путём», то их по существу нет»... К этому приходится добавить, что реконструкция двух отсеков крепости как «караван-сараев» построена на серии предположений. «Сохранность всех помещений очень плохая», - отмечает автор. Другими словами, сам археологический источник ненадёжен, отсюда выделение «гостиничного комплекса», двухэтажность зданий и трактовку каждого помещения (Там же. С. 35-56) принять не представляется возможным. Впрочем, ещё М.И.Артамонов, ориентируясь на толщину стен и допуская, что здания могли быть двухэтажными, объективно подчеркнул, что «никаких следов вторых этажей, хотя бы в виде остатков лестниц, которые вели наверх, не сохранилось» (Артамонов М.И. 1958. С. 18).

Было бы некорректно с моей стороны умолчать, что и М.И.Артамонов в тезисах по итогам раскопок 1950 г. упомянул здание «типа караван-сарая» (в: Медведко Н.А. 2006. С.134), но затем к этой версии не возвращался никогда.

В связи с проблемой «караван-сарая» отвечу на небольшую реплику Ф.Х.Гутнова на мою совместную с И.Г.Равич публикацию по поводу случайного, не в качестве товара, попадания в Саркел шахматной фигурки и бумаги среднеазиатского происхождения, а в погребение у Большой Орловки – восточного блюда. Наше сомнение в регулярных торговых связях с Востоком, если угодно, по ответвлению Шелкового пути, ввиду недостатка археологических подтверждений, Ф.Х.Гутнов назвал «излишне принципиальным подходом». Приходится заметить: принципиальность не имеет степеней (не может быть излишней или недостаточной). Не будем, однако, придираться к неудачному выражению, но нельзя не считаься с тем, что Саркел (Левобережное Цимлянское городище), как и соседнее Правобережное Цимлянское городище, раскопки которого ныне возобновились, не дают оснований для противоположного утверждения. Иное дело, что в культуре каганата и сопредельных территорий прослеживается много связей с культурой Средней Азии, в частности Согда (в поясных наборах, даже в прикладном искусстве – Флёрова В.Е. 2001б), но это совершенно иное явление, требующее специального изучения. Возражая мне и И.Г.Равич, Ф.Х.Гутнов пишет: «Саркел первоначально представлял собой крепость, специально построенную для размещения в ней караван-сарая для остановок проезжавших по Хазарии купеческих караванов» (Гутнов Ф.Х. 2007. С. 247). Откуда такая уверенность? Ссылка на «дословный перевод» С.А.Плетнёвой топонима «Саркел» как «белая гостиница» не может быть принята. С.А.Плетнёва, кстати как и автор данных строк, не владела восточными языками. Напомню, что писал о переводе слова «саркел» Б.Н.Заходер: «История расшифровки этого названия настолько почтенна, что сама по себе может стать темой для очерка» (Заходер Б.Н. 1963. С.192).

*****
Саркел (Левобережное Цимлянское городище) – это кирпичная миниатюрная крепость, 178,6 Х 117,8 м по внутреннему периметру. В жилищах нет ни малейших признаков, отличающих эти постройки от известных по сельским поселениям. Ничем не выделяется и материальная культура. Кирпичные помещения внутри крепости, на мой взгляд, вероятнее всего складские помещения, арсеналы. Для жилья они мало пригодны, особенно в зимнее время, так как для поддержания внутри них плюсовой температуры требовался бы большой расход топлива.

Раскопки не дали никаких оснований полагать главной функцией Саркела «торгово-таможенную деятельность», что приписывает ему С.А.Плетнёва. Процент находок импортных видов керамики (амфоры и др.) здесь не больше, чем на других памятниках Нижнего Дона.Заметим, что амфоры из Саркела имеют не восточное, а причерноморское происхождение, как и более редкие на Дону красноглиняные баклажки и эйнохии. Во всём облике культуры Саркела нет ничего, что позволяло бы говорить о «сходстве этой крепости с городком» (Плетнёва С.А. 2002. С.118). В конечном счёте С.А.Плетнёва признает: «У нас нет данных говорить о том, что Саркел был городом» (Там же). Мало того, в заключительной главе книги в связи с дискуссией по известной формулировке «...и градъ ихъ и Белу Вежу взя...» С.А.Плетнёва прямо пишет о Саркеле как о «посёлке, еще даже не ставшем городом» (Там же. С. 157). Казалось, это определение станет окончательным. В дальнейшем выясняется, что это не так.

В 2006 г. выходит новая книга С.А.Плетнёвой, посвященная теперь беловежским слоям Левобережного Цимлянского городища. Буквально первыми словами введения к книге значатся – «хазарский крепость-город Саркел» (Плетнёва С.А. 2006. С. 30; далее указываются только страницы). Затем следуют определения «небольшой город» (с. 5), «сравнительно небольшая крепость» (с. 8 ), «городок» (с. 11). В посвященной непосредственно Саркелу первой главе преобладает определение «крепость», при этом автор напомнила, что каган и пех просили Феофила о помощи в постройке именно крепости (с. 13). Сохраняется и прежняя версия о «караван-сарае» (с. 17 и др.). В третьей главе говориться о «существовании Саркела, как крепости, а затем городка» (с. 36). И, наконец, в завершающей главе («Вместо заключения») на с. 236 наряду с «городом-крепостью» трижды твердо повторено «город».

Нетрудно видеть, что в характеристике Саркела С.А.Плетнёва постоянно колеблется. Когда возобладал опыт исследователя-археолога, она не могла не признать, что говорить о Саркеле как городе нет оснований. Но в большей части определений проявляется стремление несколько «возвысить» Саркел, изучению материалов раскопок которого она посвятила много сил, проведя его по ступеням от «сравнительно небольшой крепости» к «крепости», от «посёлка» к «небольшому городку» и через «город-крепость» уже к «городу».

Позволю себе, может быть, не совсем уместный приём: попробуем мысленно убрать окружающие Саркел стены и его четырёхчастное деление. Останется не очень большое поселение, во много раз уступающее, скажем, исследованному руководимой С.А.Плетнёвой экспедицией Маяцкому поселению.

Вся суть Саркела в назначении его как крепости, в его кирпичных мощных стенах и башнях.

В связи со взятием войском Святослава «и града их и Белой Вежи». В данном случае для нас не имеет значения относится «град» к Итилю или Саркелу (Артамонов М.И. 1962. С. 426). Любопытен этот небольшой фрагмент из летописания в другом отношении – косвенно он указывает на впечатление славян от Саркела и Итиля. Никак иначе как «градами» они и не могли воспринимать великолепный кирпичный с многочисленными башнями Саркел, а тем более Итиль с кирпичным «дворцом». Ничего подобного в середине Х в. на Руси не было.

(с.32-35).

[Ilik]

Несколько глав из раздела об Итиле.


ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЛ СОБОЙ ИТИЛЬ?

Соответствовал ли действительно он описаниям Иосифа и особенно арабо-персидских географов как сторонних информаторов? Об этом столько написано, что уже сама библиография, как давно и не без иронии отметил Б.Н.Заходер, может стать объектом исследования.

Данные из восточных географов нас интересуют в одном аспекте, а именнов плане практической археологии, т.е. в какой степени они надежны для «узнавания» в том или ином памятнике Итиля как объекта полевых исследований, как остатков «города» или иного типа поселения.

Наиболее просто решается проблема датирования будущих или уже имеющихся находок в предполагаемых местах расположения Итиля, естественно, в первую очередь керамики. Источники предлагают разные даты основания Итиля. М.И.Артамонов склонялся к появлению новой столицы на месте ставки кагана в VIII в. (1962. С. 234, 235). На мой взгляд, заметное с археологической точки зрения обустройство Итиля должно было начаться после 737 г. Думаю, не может быть разногласий в отношении VIII в. Но очень возможно обнаружение более раннего поселения в виде следов простейших жилищ под остатками кирпичных сооружений. О перекрывающих слоях сказать что-либо определенное трудно, разве что ориентируясь на сведения Абу Хамида Гарнати, побывавшего в Итиле в XII в.,когда каганат уже ушел в небытие. Не был ли это Саксин?

О прототипе Итиля есть версия О.Прицака. Приведу как один из примеров умозрительных построений. Во-первых, он полагает, что хазары построили новую столицу на месте поселения мардов/амардов, «народа, известного в качестве разбойников» (со ссылкой на Страбона). Во-вторых, в роли образца для Итиля, по Прицаку, «можно рассмотреть» город Аматол на юго-востоке Каспия, столицу Джуржана, на основании того, что последний состоял, как и Итиль, из двух частей. В целом же родиной идеи двойного города автор считает Иран эллинистической эпохи, а в качестве примера указывает на Ктесифон, Деметриус, Александрию-Каписа (Голб Н., Прицак О. 1997. С. 178-180). Серьезным комментариям эти построения не подлежат, а список двойных городов можно расширить примерами из самых разных стран и эпох.

Далее воспользуемся обобщенными данными об Итиле из «Каспийского свода» Б.Н.Заходера. Этот классический труд не теряет своего значения, несмотря на некоторые замечания более поздних исследователей. Во всяком случае, равного ему по проработке сведений об Итиле нет. «Свод» избран и по причине известности всех хазароведам (благодаря этому и во избежание перегрузки текста ссылками часто не буду указывать страницы). Изредка будем обращаться к иным авторам, в частности, М.И.Артамонову. Итак, Итиль как объект археологического поиска.

(с. 85-87).

[Ilik]

О МЕСТОПОЛОЖЕНИИ ИТИЛЯ

Точное расположение по источникам не определить. Постоянное упоминание в «Своде» восточной и западной части, иногда и острова, а также сообщения, что урожай везут не только на повозках, но и на судах, приводит меня к следующему заключению. Город находился в дельте Волги, и все его части оказываются островными, ибо дельта по сути скопление островов. Выделение источниками восточного и западного городов может указывать только на заметную ширину протоки между ними. И, вероятно, на то, что оба лежат на больших «островах», не занимая всю их площадь. Грод спрятан в дельте, она служила ему защитой больше, чем любые стены. Возможно, такая реконструкция поможет определить местоположение Итиля ещё до раскопок (в заливаемой пойме, периодически превращаясь в «острова», находились крепости Саркел и Семикаракорская, также кирпичные).

(с. 87)


О НАЧАЛЕ ИТИЛЯ

О начале Итиля фактически неизвестно ничего. Как мог выглядеть Итиль в момент переноса в него административного центра и кто мог быть первыми переселенцами? Вероятне всего, первыми прибыли для рекогносцировки военные отряды на заранее выбранное место, возможно, в небольшое поселение или их скопление (Заходер Б.Н. 1963. С. 197). Так начиналась Басра в первой половине VII в. Сначала арабские воины поставили лёгкие дома из камыша, затем сгоревшие. Их заменили глинобитными. При основании Куфы сначала были отведены места для центральной площади, мечети, точнее, места пятничных молитв (Большаков О.Г. 2002. С. 151, 152). Я думаю, эти примеры надо иметь ввиду, как и материал первых построек. Камыша и других пригодных для строительства травянистых растений в дельте Волги достаточно, как и глины. Не было камня, что и повлекло последующее строительство «дворца» царя из кирпича, возможно, и мечетей, и некоторых общественных строений, если не из обожженного, то из сырцового (широкое кирпичное строительство шло и в Халифате в равнинных безлесных районах). Что же касается городских стен, то не исключено использование в них кирпича сырцового (Петрухин В.Я. 2002. С. 307). Это весьма вероятно из-за большого объёма необходимого для городских стен строительного материала, ведь обжиг кирпича – процесс и дорогой, и длительный. Строительство печей и сбор камыша в качестве топлива для обжига значительно осложнили бы дело. Не может быть сомнений в том, что стены Итиля по протяжённости значительно превосходили стены Семикаракор и Саркела.

Итак, в самых нижних слоях памятника могут быть остатки наземных камышовых и глинобитных жилищ, но также и хорошо известных в салтово-маяцкой культуре каганата наземных и углублённых юртообразных. Вероятно, именно они могут попадать под определение «шатры». Несомненно, были и настоящие шатры, т.е. войлочные юрты, особенно у воинов, но от них в лучшем случае могли сохраниться только очажки-«тарелки». Возможно, сохранились и сырцовые оборонительные стены.

До раскопок определённо судить о преобладающем типе жилища невозможно, так как шатры упоминаются и у венгров, и у буртасов. У всех ли были одинаковые жилища? Восточные авторы не вникали в эти тонкости, называя так любое примитивное жилище. Правда, Ибн Хаукал сообщает о жилищах: «как бы шатры из дерева», но опять же это шатры, вероятно, как-то усовершенствованные, но не дома. Обатим внимание на «как бы». Автор не мог найти им точное определение.

Картина, нарисованная Б.Н.Заходером: «По сравнению с роскошными царскими дворцами из обожжённого кирпича общий вид городских жилищ представлял довольно унылое зрелище. По большей части это были шатры, вряд ли чем существенным отличавшиеся от шатров настоящих кочевников, да глинобитные, врытые в землю мазанки, не менее примитивные, чем сами шатры» (1962. С. 291). Б.Н.Заходер немного преувеличил роскошь дворцов (о них см. ниже), которой не преминули бы восхититься информаторы наших источников, а вот мазанки могли выглядеть как действительно унылые по виду шошала казахов или жилища из дёрна и двойного плетня, набиваемого землёй и навозом, у киргизов (Маргулан А.Х. 1964. С. 55. Харузин Н.Н. 1896. С. 55). То что все авторы говорят о шатрах в отстроенном Итиле, когда уже стоял «дворец», явное свидетельство отсутствия в нём регулярной застройки и подобия уличной планировки, свойственной городам. В ходе раскопок это будет выглядеть как самое рядовое поселение. Многие жилища окажутся в заброшенном состоянии. Примитивность жилищ неизбежно связана со свободным расположением, что подводит нас к вопросу о величине города, о размерах его площади.

(с. 87-89)

[Ilik]

Одна из глав, посвященных крепостному строительству в каганате:


ОбЪЁМЫ ФОРТИФИКАЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА В ХАЗАРИИ

Рассмотренная выше каменная Хумаринская крепость по своим размерам единственная крупная в Хазарском каганате. В связи с темой «города или крепости», во-первых, и прежде чем перейти к памятникам иного рода, очень кратко об одной проблеме, имеющей к ней прямое отношение. Хорошая по сравнению с другими белокаменными крепостями бассейна Дона сохранность Маяцкой крепости особенно заставляет обратить внимание на общие объёмы белокаменного строительства в этом обширном регионе Хазарского каганата (в ходе раскопок была возможность буквально зрительно представить вид и миниатюрные размеры Маяцкой крепости). Обсчитать кубатуру вытесанных для донских крепостей блоков задача не сложная и выполнимая, но и без этого виден буквально мизерный объём пошедшего на их сообружение «камня». Его попросту непозволительно сравнивать с громадными массами тёсаного камня, вырабатывавшегося в каменоломнях соседней Византии, где из него воздвигали не только фортификационные сооружения, но и храмы, общественные здания, дворцы, жилые дома. Вторично шел в дело материал построек предшествующих веков. О постройках из ломаного камня я уже и не говорю. Возьмём даже не всю Византию, но города таврии, Херсонес прежде всего.

Во-вторых, для крепостей Хазарии использовался непрочный и лёгкий в обработке белый известняк, лишь гораздо реже ракушечник, песчаник или другие более плотные породы строительного камня. Широкое применение ломаного, дополнительно не обработанного ракушечника и песчаника, зафиксировано только в Правобережной Цимлянской крепости, где плиты из этих пород использовались в основании стен и башен.

В-третьих, сами блоки были невелики. Наиболее крупные вполне могли подниять два-три человека. Большинство же маяцких блоков мог поднимать один человек (Афанасьев Г.Е. 1984. С. 30, рис. 3). Немногим крупнее блоки Верхне-Салтовской и Правобережной Цимлянской крепостей. Самый большой правобережный блок достигал в длину одного метра, и поднять его могли три-пять человек. Длина большинства правобережных блоков ограничивалась 60-80 см.

На фоне донских «белокаменных крепостей» Хумаринская выглядит громадной не только по длине периметра стен и количеству башен, но и по объёму обработанного местного камня, несравнимо более прочного, нежели в донских крепостях. Что конкретно вызвало строительство такой необычной крепости, пока неясно, но в общем понятно, что главной причиной могла быть только неспокойная, нестабильная военно-политическая ситуация в регионе.

Совершенно ничтожны объёмы производимого в Хазарском каганате кирпича, даже с учётом предположения об обширном строительстве из обожжённого кирпича в Итиле. Подсчёты саркельского кирпича не производились, а на строительство Семикаракорской крепости пошло около 2 млн. Штук кирпича, преимущественно сырцового (Флеров В.С. 2009а). Цифра не впечатляет, если вспомнить, что с I в. н.э. изготовлением обожжённого кирпича в Римской империи занимался чуть ли не каждый легион. Кроме этих двух кирпичных крепостей сегодня известна ещё одно очень небольшая (62 : 52 : 64 : 68 м), пока малоисследованная – Красная (городище Красное) на р. Тихая Сосна, притоке Среднего Дона (Воронежская обл.) (Красильников К.И. 1985). Только в ограниченных объёмах сырцовый кирпич известен на некоторых других городищах. Полагаю, объёма всего произведенного в бассейне Дона кирпича, сырцового и обожжённого, вряд ли хватило бы на сооружение одной Шелковской (Шелкозаводской) крепости в Чечне.

При обсуждении вопроса о «городах» Хазарского каганата метрические характеристики памятников должны учитываться наряду с прочими и не в последнюю очередь. В каганате не только мало «каменных» и кирпичных крепостей, но и общий объём изготовления строительных материалов не идёт ни в какое сравнение с картиной в Византии и Халифате. Как не вспомнить довольно прочную традицию ставить каганат в один ряд с ними, как одно из трёх мощных государств своего времени. Срвнение по объёму изготовления каменных блоков невозможно даже с Первым Болгарским царством. Подчёркиваю, в этом небольшом разделе я обращаю внимание не на социальные аспекты возникновения в Хазарии крепостей, но на сугубо производственную сторону вопроса, а она очень показательна.

(с. 124-126).

[Ilik]

Одна из не-археологических глав книги:


ЭКОНОМИКА КАГАНАТА

Почему в книге, посвященной в основном крепостям и крупным поселениям, появилась необходимость обратиться к проблеме кочевий, к самой ранней истории Хазарского каганата? Ими обозначен отправной пункт хазарской истории, если рассматривать её с позиций археологии.

Мы пришли к тому, что Хазарский каганат возникает как осёдлое образование условно раннегосударственного типа, минуя стадию длительного кочевания с её специфической экономикой, но к концу своей истории, создав самодостаточную экономическую основу и вполне развитую для своего времени и географического положения материальную культуру, так и не образует поселения высшего типа – города.

На первый взгляд каганат имел достаточно предпосылок для возникновения городов. Это собственная сырьевая база для развития ремёсел. В первую очередь следует назвать центр черной металлургии в районе Ютановского городища в Белгородской области. В районе Донбасса фиксируется добыча меди, а часть её с другими цветными металлами поступала с Кавказа. Чёрная металлургия обеспечивала сырьем и инструментарием разнообразные ремёсла, не в последнюю очередь оружейников. Подчеркнем высокий уровень гончарного ремесла. В VIII-IX вв. , когда соседнее славянство довольствовалось лепной посудой, в каганате повсеместно бытовали прочные горшки, сошедшие с ручного круга.

Нет сомнений в самообеспеченности населения каганата зерном разных культур и продукцией скотоводства. Стоит отметить, что встречающиеся изредка высказывания о зависимости каганата от поступления зерна из славянских земель ничем не подтверждены. Зерно от славян могло поступать в форме натуральной дани, но решающего значения оно не имело. Повсеместно встречающиеся на поселениях и городищах земледельческие орудия это подтверждают. Для земледельцев изготовляся полный набор сельхозорудий, включая наральники. Поступавшая от соседних полузависимых народов дань, в том числе от славян, лишь подпитывала экономику и благополучие каганата (Петрухин В.Я. 2005. С.167).

О хозяйстве каганата написано достаточно, и нет в данном случае необходимости прибегать к ссылкам на отдельные публикации; упомяну книги В.К.Михеева (1985), В.В.Колоды (1999б) и его же с С.А.Горбаненко (2010). В связи с хозяйством, особенно сельским,отмечу вполне благоприятные климатические и георафические условия (ср. С зонами пустынь или полупустынь, таёжных лесов, высокогорий). Неблагоприятными для земледелия были только некоторые юго-восточные территории (современной Калмыкии, Астраханской области). Даже климатические изменения в сторону аридности вряд ли могли серьезно отразиться на производительности сельского хозяйства при густой речной сети.
Есть иные предпосылки, которые обычно включаются в список необходимых для возникновения города. Я имею ввиду уровень культуры, среди разных проявлений которой важнейшей является письменность. Письменность в каганате была! Памятники рунического письма, пусть немногочисленные, обнаружены на всей территории каганата. Безусловно, руническая письменность не самая совершенная (ср. С греческой, латинской, арабской), допускающая разночтения у современных специалистов, но, надо полагать, обеспечивавшая потребности каганата. Как известно, при дворе каганов со времени обращения появляется письменность на иврите, который использовался для внешних сношений (еврейско-хазарская переписка).

В наличии было ещё одно важнейшее условие: каганат принимает официальную общегосударственную ( в перспективе) религию; одновременно это и важнейшее политическое решение, хотя, вероятно, не лучшее.

Итак. Достаточно высокое во всех отношениях развитие не привело с неизбежностью к возникновению городов, хотя вроде бы все предпосылки для возникновения «хазарских городов» были налицо. В чём причина? Мой вывод может показаться парадоксальным, но иного я пока не нахожу. Полнота ресурсов, обеспеченность продуктами ремесла и сельского хозяйства в сочетании с хорошими природными условиями привели к обратному эффекту - Хазарский каганат останавливается на достигнутом уровне, удовлетворявшем потребности не слишком стратифицированного общества. Выпуск собственной монеты развития не получил и скорее имел декларативные цели, надо полагать, преобладал натуральный обмен, чему соответствует практика полюдья кагана (и бека?) и его окружения.

Были нужны дополнительные стимулы в сферее надстройки, политические, подтолкнувшие бы к активизации денежных отношений и внутреннего товарооборота, что в свою очередь создало бы условия для сдвигов в ремёслах, за которыми и могло последовать превращение некоторых крупных поселений в города, да и в целом общие преобразования в стране. Какие же стимулы были необходимы? Требовались централизация государства и подавление самостоятельности вождей. Усиление центральной власти, подчинение ею местной знати (часто в форме приведения к присяге на верность) – это переживала и Западная Европа в «хазарское время», а особенно с Х в. и позднее.

Не способствовало экономическому и политическому развитию каганата и ближайшее внешнее окружение,находившееся на безусловно более низком уровне, более слабое во всех отношениях – славяне, народы Поволжья и Северного Кавказа. И это также не стимулировало к внутренним преобразованиям, укреплению войска, сдвигам в военном деле (ср. Аладжов Ж. 1997).

Наконец, для целенаправленного осуществления преобразований нужно было появление «сильной личности» во главе каганата. Судя по ославблению каганата к Х в., такая не выдвинулась. Остаётся признать, что многое из истории каганата письменные источники не сохранили. О внутренней ситуации в каганате нам почти ничего не известно. Относительно легко было разгромлено восстание так называемых кабаров. Но в целом мелкие политические коллизии в Хазарии не затронули экономические основы. Борьба за власть, религиозные столкновения, по существу, не привели к переделам земель, хотя территориальные споры могли возникать между местными вождями. Не может не привлечь внимания появление в среднем течении Северского Донца группы мусульманского населения. Если это и вызвало какие-то столкновения, то местного масштаба.

*****
Чего же в целом не хватает для решения проблем стадиального уровня Хазарского каганата, включая и вопрос о городе? На сегодня разработана политическая история каганата (оставим в стороне бесплодные дискуссии по частным вопросам). Наступило время создания экономической истории. Какой бы невероятно сложной ни казалась поставленная задача, без её решения не обойтись. Для начала же надо наладить методику отбора источников и работы с ними. Не подходить к ним с заранее установленными критериями – важнейшее требование. А источники остаются прежними: постоянно пополняемые археологические. Экономическая информация, большей частью косвенная, содержится и в письменных источниках, но на открытие новых расчитывать особенно не приходится. Говоря о создании экономической истории, я, конечно, помню о достижениях нумизматов, но ставлю вопрос гораздо шире.

(с. 218-221).