Что бы мы не говорили о царевиче Алексее и Петре, рано или поздно все равно дискуссия возвращается к предшественникам Петра и в частности, к князю В.В. Голицыну. Фигура последнего представляется одной из ключевых в 1682 – 1689 гг., в период регентства Софьи, когда князь, будучи «Царственныя большия печати и государственных великих посольских дел оберегатель», фактически возглавил русскую внешнюю и внутреннюю политику.
Однако, на наш взгляд, прежде чем приступать к оценке его деятельности, необходимо рассмотреть ситуацию в стране в 80-х гг. XVII века в целом и тогда, на общем внутри- и внешне политических событий, дворцовых интриг, возможно будет дать более или менее определенную оценку деятельности князя, его успехов и неудач.
Сразу необходимо отметить, что по отношению к истории России во времена регентства царевны Софьи в историографии как отечественной, так и зарубежной, существует две основных линии – апологетическая (пребывающая не то чтобы в меньшинстве, а в полной «мизерности»), которая расценивает деятельность правительства Софьи исключительно в розовых тонах, и пропетровская, резко критическая, практически отрицающая какие-либо успехи в ту эпоху. Последняя продолжает господствовать и до сих пор, хотя в целом можно отметить, что наметились определенные попытки пересмотреть отношение к политике правительства Софьи и В.В. Голицына.
Прежде чем касаться деятельности собственно князя Голицына как главы правительства, необходимо отметить своеобразие его положения при дворе. Правление Софьи началось с мятежа 1682 г. (кстати говоря, в нем приняли участие не только московские стрельцы, но солдаты московских выборных полков) и закончилось переворотом 1689 г. Оба этих события были показателем той политической нестабильности, характерной для всей истории России последней четверти XVII в. Скоропостижная смерть царя Федора Алексеевича, не оставившего наследника мужского пола, до предела обострила противоречия между боярскими группировками при дворе. Старая знать была крайне недовольна засильем нового поколения знати, поднявшейся наверх после того, как Алексей Михайлович вторично женился на «медведице» Наталье Кирилловне Нарышкиной. На традиционную борьбу бояр за власть наложились еще и противоречия между сторонниками продолжения начатых при Алексее Михайловиче и углубленных правительством Федора Алексеевича преобразований и консерваторами (одни из вождей «партии» консерваторов был патриарх Иоаким). Вообще, проблема реформ, осуществленных или задуманных при Федоре Алексеевиче – страница, малоизученная в отечественной историографии.
Хотелось бы обратить внимание именно на практически не изученный вопрос о борьбе вокруг трона, которая шла все эти семь лет. Возвышение Голицына началось еще при Федоре Алексеевиче, но пика своего могущества он достиг во времена регентства царевны Софьи. В принципе, мало кто сомневается в том, что его возвышение было связано не только тем, что он был к 1682 г. опытным администратором, дипломатом и военачальником, но еще и его близостью к царевне (я не буду касаться вопроса о том, насколько близок был князь к царевне).
Однако именно в этой близости к царевне и крылся главный корень всех проблем князя. Он мог быть (а мог и не быть) каким угодно государственным деятелем – да хоть русским Ришелье, однако он с самого начала «поставил не на ту лошадь». Как отмечала автор единственной полноценной биографии царевны Софьи Л. Хьюз, «…внутренняя политика Софьи затрагивала в основном те же аспекты, что и политика ее предшественников… Как и на протяжении всего столетия, военные нужды продолжали оставаться главной заботой властей. Если при этом учесть «временный» характер правительства Софьи, которое действовало от имени «малолетних» законных государей, то возможности проведения радикальных социальных и политических реформ покажутся крайне ограниченными». Пожалуй, лучше не скажешь о тех условиях, в которых пришлось действовать князю Голицыну – он оказался во главе правительства, имея связанные руки. И далее Хьюз указывала, что «…в мае 1682 г. Софья пришла к власти с тем, чтобы навести порядок и восстановить stаtus quo, а не проводить реформы…» (Хьюз Л. Царевна Софья. СПб., 2001. С. 142).
Но не только этим были связан князь Голицына – имея массу врагов, недовольных его стремительным восхождением наверх, он мог действовать, только имея за спиной поддержку царевны. Однако «административный ресурс» князя в данном случае был не в пример меньше, чем у Данилыча, того же Бирона или, к примеру, Потемкина. На дворе был XVII век с его вполне традиционным, домостроевским мировоззрением, и хотя определенные подвижки уже имели место, тем не менее, женщины, и в особенно царевны, в московском обществе были существами все-таки неполноправными, «теремными» затворницами, «зазорными лицами». Представить себе, что женщина будет управлять государством – это было слишком для московского общества того времени, не взбаламученного и перевернутого с ног на голову стремительными петровскими преобразованиями. Естественно, у князя В.В. Голицына не было надежного тыла, опираясь на который он мог бы беспрепятственно осуществлять свои замыслы. «…Голицын являлся одним из первых русских «официальных» фаворитов, что воспринималось тогда необычно и резко…» – отмечал автор биографического очерка о князе А.М. Лавров, и далее отмечал, что «…власть фаворита редко бывает долговечнее власти его покровителя. Здесь бессильными оказываются самые блестящие государственные способности. Печать такой незавершенности, заранее отмеренных сроков лежит на всей деятельности Голицына» (Лавров А.С. Василий Васильевич Голицын // Вопросы истории. № 5. 1998. С. 66.). Сравнивать Голицына с Потемкиным или с Бироном бессмысленно, так как они действовали в совершенно разных условиях и имя принципиально разную поддержку.
И еще, представляется заслуживающим внимания мнение А.П. Богданова, который в своем очерке о внешнеполитическом курсе В.В. Голицына писал, что «…завоеванное им положение было результатом хитроумного маневрирования между группировками Боярской думы. Для более решительных действий у князя просто не было сил и влияния. Правительство Софьи и Голицына держалось постольку, поскольку именно оно оказалось способным «утишить» Московское восстание 1682 года и продолжать «умиротворение» служилого по прибору и городского населения. Однако именно успехи этого курса, укрепление самодержавной власти, рост уверенности «верхов» в своей силе вели к падению ненужного более правительства регентства» («Око всей великой России». М., 1989. С. 218-219).
Таким образом, оценивая деятельность князя, мы должны исходить не из того, что он не сделал, а из того, что ему удалось сделать вопреки такому шаткому положению. А сделать ему и его правительству удалось, на наш взгляд, немало. Ряд проведенных правительством Голицына и Софьи реформ позволил «утишить» общество, дать ему передышку, накопить силы и определенный запас прочности. И, что на наш взгляд, представляется наиболее ценным, подготовить в известном смысле Россию к петровским реформам. Редакция русского издания истории Петра Великого, написанной Р.К. Масси, отмечала в примечаниях, что «…не следуeт относиться пренебрежительно к внутренней политике правительства Софьи. Оно обеспечивало стабильность в стране, не перегружало население налогами, поощряло развитие торговли и промышленности. Благодаря спокойным 80-м гг. XVII в. русское общество накопило тот относительный запас прочности, который позволил ему долгое время выдерживать страшное напряжение петровских реформ…» (Масси Р.К. Петр Великий. Т.1. Смоленск, 1996. С. 141). Последняя мысль мне представляется весьма ценной. Действительно, если бы Петр начал бы свои стремительные и взбалмошные преобразования на голом месте, он неминуемо и очень быстро потерпел бы полный крах – экономика и финансы страны, практически не имевшие на протяжении более чем четверти столетия (с 1654 по 1681 гг.) передышки, рухнули бы под напряжением новой тяжелой войны с одновременными и весьма затратными реформами.
Кроме того, Софья и Голицын разгромили последнюю возможную реальную оппозицию – старообрядцев, лишив их связи со стрельцами и московскими выборными солдатскими полками. Наконец, Голицын широко открыл двери для иностранцев, приток которых в годы регентства в Россию увеличился, да и вообще культурная, интеллектуальная жизнь русского общества в эти годы начала быстро изменяться.
Заслуживает внимания и еще одни аспект деятельности Голицына, остающийся дискуссионным и вместе с тем показывающий. В каком направлении могли бы двигаться реформы, если бы переворот 1689 г. не ликвидировал бы правительство регентства. К сожалению, собственноручных планов или записок о предполагаемых действиях Голицын не оставил, но о его намерениях сообщил француз де Невилль в своих записках. Последний вообще высокое оценивал деятельность князя, однако дадим слово мемуаристу.
Итак, де Невилль писал, что «…он (т.е. Голицын – Thor) приказал построить великолепное каменное здание учебной коллегии, вызвал из Греции около 20 ученых и выписал множество прекрасных книг; он убеждал дворян отдавать детей своих учиться и разрешил им посылать одних в латинские училища в Польшу, а для других советовал приглашать польских гувернеров, и предоставил иностранцам свободный въезд и выезд из страны, чего до него никогда не было.
Он хотел также, чтобы местное дворянство (la noblesse du pais) путешествовало, чтобы оно научилось воевать за границей, поскольку его целью было превратить в бравых солдат толпы крестьян, чьи земли остаются необработанными, когда их призывают на войну. Вместо этой бесполезной для государства службы он предполагал возложить на каждого умеренный налог, а также содержать резидентов (les ministres) при основных дворах Европы и дать свободу совести.
Он уже принял в Москве иезуитов, с которыми часто беседовал; они были изгнаны на следующий же день после его опалы с объявлением Царей Императору и Польскому королю, которые их прислали, что они никогда не будут допущены в страну. Так они и поступили, отказав в марте прошлого 1690 г. польскому послу, просившему от имени своего короля и императора о разрешении на проезд через их владения отцу Гримальди, который ныне находится в Польше по делам китайского императора.
Если бы я захотел письменно изложить здесь все, что я узнал об этом князе, то я никогда бы не смог сделать этого: достаточно сказать, что он хотел заселить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов — в храбрецов, а пастушеские хижины — в каменные дворцы.
… Он также приказал построить дом для иностранных послов, что ввело во вкус как знать, так и народ, так что за время его правления в Москве было выстроено более трех тысяч каменных домов. Это не столь удивительно, если учесть, что в этом городе 500 тысяч жителей и что он состоит из трех городов, один в другом, каждый из которых окружен большой стеной (первый называется Кремль (Kzim), второй — Белгород (Bialogrod), или белый город, и третий — Новгород (Novogrod) или новый город)*, и большим рвом, наполненным водой, чтобы препятствовать набегам татар и поляков.
…Князь Голицын приказал также построить на этой реке, именуемой Москва (Moskova), которая впадает в Оку (d'Occa) каменный мост с двенадцатью пролетами, необычайно высокий по причине наводнений. (Это единственный каменный мост во всей Московии. Его архитектором был польский монах.)…» (Де ла Невилль. Записки о Московии. М.,1996. С. 165-167).
Вокруг этих слов французского мемуариста уже не одно столетие идет дискуссия относительно того, чего же на самом деле хотел князь Голицын (спектр интерпретаций очень широк – вплоть до того, что князь предполагал, по мнению ряда историков, отменить или существенно урезать крепостное право по типу редукций, которые были осуществлены шведской короной в прибалтийских землях примерно в тоже время. Кр. Анализ мнений см.:
http://www.vostlit.info/Texts/rus6/Nevi ... ext8.htm#5). Лично мне импонирует мнение В.О. Ключевского, который полагал, что «…в основании их лежал широкий и, по-видимому, довольно обдуманный план реформ, касавшийся не только административного и экономического порядка, го и сословного устройства государства и даже народного просвещения…» (Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. III. М., 1988. С. 333-334 ). Не согласен с маститым историком я в том, что он полагал эти планы были всего лишь мечтами – а почему, собственно, они не могли быть исполнены? Другое дело, что история не дала Голицыну шанса реализовать свои замыслы, но это было не в его власти – выше я уже отмечал всю сложность положения князя, его зависимость от Софьи.
Однако, безусловно, наибольших успехов князь добился во внешней политике. Очевидно, что во многом это было обусловлено тем, что во внешнеполитическом ведомстве Голицыну удалось везде посадить своих людей и никто не мог противостоять его курсу. От предшественников ему досталось не самое лучшее наследство. Бахчисарайский мир 1681 г., закрепивший за Россией окончательно Киев и Левобережье, был, по существу перемирием, который турки соблюдать не собирались. Напряженными оставались и отношения с Речью Посполитой, где лишившаяся богатых украинских владений магнатерия была вовсе не склонна считать результаты Андрусовского перемирия 1667 г. окончательными. Об этом свидетельствовали результаты переговоров, которые начались после завершения 13-летнего Андрусовского перемирия. Лишь хитроумное маневрирование Голицына не только позволило России закрепить за собой Киев и Левобережье, но сделать Россию важным фактором европейской политики – как противовес Швеции и Турции (кстати говоря, тогда же были заложены основы русско-австрийского союза и в известной степени – русско-прусского, которые определяли внешнеполитический курс России и расстановку сил в Европе с перерывами на протяжении большей части XVIII и XIX вв.). Фактически Россия со 2-й половины XVII в. стала неотъемлемой частью европейского концерта.
Однако здесь крылись и подводные камни. Одним из условий Вечного мира 1686 г. было вхождение России в состав Священной лиги и вступление в войну с Турцией и Крымом. Редакция русского издания 3-томника Р.К. Масси о Петре Великом предложила оригинальную трактовку Крымских походов, которая мне представляется заслуживающей внимания (Масси Р.К. Петр Великий. Т. 1. Смоленск, 1996. С. 144): «…Причина этой первой войны России с Турцией заключалась отнюдь не в достижении одной из двух главных целей, обыкновенно приписываемых русской экспансии в этом регионе. За ней не стояло стремление приобрести незамерзающий порт (действительно, а что могла предложить неразвитая русская экономика, в которой только-только начали развиваться товарно-денежные отношения и рынок, Западу или Востоку. Через южные порты просто-напросто нечего было бы вывозить – Thor), и она не являлась крестовым походом ради освобождения Константинополя от неверных. Это была скорее война, в которую Россия вступила против воли, выполняя тягостное для себя обязательство договора с Польшей. Фактически, Россия впервые атаковала Турцию не затем, чтобы получить Константинополь, но чтобы добиться неоспоримых прав на Киев…». Идея тоже представляется интересной, во всяком случае, по Журавинскому миру 1676 г. Речь Посполитая отказалась от прав на большую часть Правобережья (Подолье, Брацлавщина, значительная часть Киевского воеводства) в пользу Турции, и проблему Киева и Украины нужно было решать теперь не столько с Варшавой, а с османами. А нужна ли была эта война России, когда у нее была масса внутренних проблем?
Вопрос – а насколько нужна была России в то время эта обещавшая быть тяжелой и изнурительной война? На мой взгляд, Голицын отнесся к ней как к неизбежному «малому» злу, нарушавшей ход задуманных им реформ. Естественно, что и сама война должна была носить соответствующий характер – «Вам нужна война – вы ее получите!». Другое дело, что к 1687 г. положение правительства Софьи и самой регентши начало стремительно ухудшаться. Стоявшая за спиной Петра боярская группировка все настойчивее предъявляла свои претензии на власть, выдвигая вперед фигуру Петра. Возможно, что Софья полагала – военный успех позволит ей удержаться у власти и заткнуть рты недовольным. Здесь, как ни странно, ее интересы сошлись с интересами ее противников. Последние желали удалить Голицына из Москвы, возложив на него руководство войсками, точно также и Софья полагала, что если Голицын нанесет решительное поражение крымчакам, то его влияние возрастет и положение правительства укрепится.
Вряд ли сам Голицын не понимал этого. Вместе с тем он прекрасно понимал и другое – трудности организации марша огромной массы войск через безводную и безлюдную степь к Перекопу. Воевать на карте намного проще, нежели в реальности – «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Об этом забывают и многие из тех, кто жестоко критикует Голицына за результаты походов. Опыта подобных мероприятий в то время не было в принципе – ни у европейцев, ни у самих русских. Для того, чтобы представить себе масштабы проблемы, достаточно указать несколько цифр. Расход продовольствия на 1 пехотинца составлял примерно 3 фунта в день (грубо – 1,2 кг). При том, что он мог нести не более 80 фунтов амуниции, оружия и продовольствия, получалось, что при 10-дневном запасе продовольствия на оружие и амуницию оставалось не более 50 фунтов. Поскольку в день тяжелонагруженный пехотинец мог проходить не более 12 миль (при миле в 1,6 км – около 20 км), то за 10 дней (пока не иссякнет носимый 10-дневный запас продовольствия) пехота могла преодолеть не более 120 миль. Всадник с 50-75 фунтами амуниции и оружия реально весил примерно столько же, сколько могла поднять одна лошадь (кстати говоря, средняя русская лошадь практически ничем не отличалась от низкорослых татарских лошадей и ее физически возможности были ниже, чем у более высокорослых европейских лошадей). Следовательно, что переноски необходимого груза фуража и продовольствия для боевой лошади и всадника нужны были не менее 2-х вьючных лошадей. Почему? Дело в том, что вьючная лошадь могла поднять примерно 250 фунтов груза – примерно 10-дневный запас для всадника и его лошади (при норме расхода 23 фунта в день на всадника и на лошадь). Получается, что вторая вьючная лошадь должна была нести на себе запас фуража для себя и 2-й вьючной лошади. Естественно, что большие массы конницы, обремененные еще и обозом, могли делать в день переходы от 18 до 30 миль (не более 50 км). За 10 дней они могли преодолеть максимум 500 км.
Таким образом, оперативный радиус действий европейской армии составлял 5 дней – максимум 60 миль перехода (не более 100 км). При этом необходимо учитывать, что армия нуждалась еще и в хороших источниках воды – пехотинец потреблял в день не менее 2 л. воды в день, лошади и того больше – до 30 или даже больше. Отрыв же от источников воды мог составлять для пехоты не более 2 дней, а для конницы – 1 день.
Обоз не слишком спасал положения – он еще более сковывал передвижения огромной массы войск, требовал надежной охраны и ровной местности для передвижения. Самые минимальные расчеты показывают, что при 1 повозке, способной поднять 1400 фунтов груза (но возница и 2 лошади потребляли в день 43 фунта) радиус действий пехоты повышался вдвое – до примерно 100-120 миль. Однако при этом неизбежно снижалась скорость марша – хотя бы потому, что лошади нуждались хотя в 1-й дневке каждые 7 дней (Расчеты приведены по: Chase K. Firearms. A Global History to 1700. Cambridge, 2003. P. 17-18).
Таким образом, организация победного похода представляла собой на то время практически неразрешимую задачу. Можно, конечно, было ограничиться организацией набега на Крым, однако это не устроило бы союзников России по Священной Лиге. Так что уклонится от похода, на мой взгляд, было невозможно, и выиграть его также было невозможно. Оставалось провести крупномасштабную демонстрацию. Здесь я согласен с мнением А.П. Богданова, который полагал, что Голицын еще во времена Чигиринских походов пришел к выводу, что «… война есть инструмент политики, подчиняется политике, а не определяет ее. То, что с точки зрения военного, является бесчестным, для политика может быть единственно верным шагом…» (Око всей великой России. М.. 1989. С. 191).
Если рассматривать Крымские походы не с точки зрения генерала (которым, конечно, хотелось бы штурмом взять Перекоп, вступить в Крым – а вот что потом?), а с точки зрения политика, тогда необходимо признать, что Голицын своей цели добился. А.В. Артамонов (кстати, сторонник петрофильской исторической школы) по этому поводу писал, что «…в военном отношении походы 1687-89 гг. были несвоевременными и потому неудачными, но они стали наглядной демонстрацией мощи допетровской России. Это были первые опыты преодоления степного пространства большой армией. С этого времени вплоть до присоединения в 1783 г. ханы Крыма никогда не могли избавиться от призрака угрозы с севера» (Артамонов А.В. Россия, Речь Посполитая и Крым 1686-1699 гг.// Славянский сборник. Вып. 5. Саратов, 1993. С. 18). Кстати, он же отмечал, что польский король Ян Собесский вынудил русских согласиться на поход в Крым по «почти непроходимой для большой армии степи» (Там же. С. 5).
Однако совсем другое дело – результат походов не соответствовал развернутой вокруг него пропагандистской кампании и ожидаемым результатам – полного подчинения крымского хана Москве. Естественно, что это несоответствие в глазах критиков выглядело как безусловное поражение Голицына и должно было быть использовано и было использовано для того, чтобы свергнуть правительство регентства и самого Голицына. Голицын оказался в ситуации классического цугцванга – любой его ход только ухудшал ситуацию, что и произошло в конечном итоге.