От такого cogito Декарт в гробу не переворачивается?
И, признаюсь со всей скромностью, вы все-таки поторопились записать меня в Зевесы литведческого Олимпа (если Шолохов и титан, то никелированный, из общепитовской забегаловки).
И, даже если позабыть о Крюкове, факт плагиата Шолохова все равно установлен. Давно и не мной.
Марат Тимофеевич Мезенцев (1938-1994) в книге «Судьба романов» (Самара, 1998) обнаружил заимствование в восьмой части ТД, где в главе XVIII читаем первые ее такие строки:
«Ранней весной, когда сойдет снег и посохнет полегшая за зиму трава, в степи начинаются весенние палы…»
А вот из "Записок ружейного охотника Оренбургской губернии" С.Т. Аксакова:
"Рано весной, как только сойдет снег и станет обсыхать вётошь, то есть прошлогодняя трава, начинаются палы или степные пожары…"
(Зеев Бар-Селла позже расширил поле исследования и показал, почему тут не «реминисценция», а плагитат.
http://www.newparadigma.ru/engines/NPfo ... x?m=112481
Это именно Восьмая часть, которую Крюков написать не мог. (А писал тот, для кого лазоревый цвет – красный или желтый.)
С клинической картиной тифа – да в 1918–1920-м половина Дона переболела «тифцом» (ваше словечко, на мой взгляд, не особенно уместное, когда речь о народной беде такого масштаба; ведь не «сифон» и не «трипец», не правда ли?). Кроме того, вы забыли, что Крюков умел книжки не только писать, но и специальную литературу читать (филолог и историк с университетским образованием), к тому же работал при военном госпитале в Германскую войну. И сам переболел тифом, а умер, как утверждают, от вторичного тифа.
Ну а автор Восьмой части просто перекатал с Крюковского текста.
Теперь другому моему «оппоненту»:
ЦИТАТА:
«Интересная деталь. В романе "ТД" дважды описывается развитие тифа у героев. Сначала, как известно, переболела Аксинья, потом Григорий. Причём, г-ном Черновым второй случай объявлен "калькой" с первого».
Тут всё – вранье. Вранье -- потому что именно переврано: и последовательность, и причины/следствия. И во всём – полное отсутствие к уважения к тексту (не к моему, это пожалуйста, а к тексту ТД).
Тифу посвящена вся Седьмая часть.
Первой заболела Наталья (выздоравливает «на второй день Троицы»; IV глава).
Григорий заболевает тифом в конце ноября (XXIV и XXV главы).
XXVI глава – заболевает Аксинья. Григорий оставляет ее помирать у прижимистого крестьянина.
XXVII глава – в конце января 1920 года при отступлении на Кубань умирает Пантелей Прокофьевич. Григорий его хоронит. У Григория возвратный тиф. Оправится он только в Екатеринодаре.
Выздоровление Аксиньи, списанное с выздоровления Григория – это уже начало Восьмой части. Отсюда и начинается мутная водица третьеразрядной прозы (с плагиатом из Аксакова, Пушкина, плагиатом из первых книг ТД). Главная идеологическая цель этой главы – морально разоружить побежденное казачество, добить его нравственно (и, в конечном счете, заставить Ильиничну принять в семью убийцу своего первенца).
Обратим внимание и на такую малозаметную подробность:
Наталья выздоравливает «на второй день Троицы».
Что это за датировка?
СПРАВКА:
В следующий за Пятидесятницей (Троицей) понедельник совершается праздник в честь Святого Духа. Этот праздник был установлен Церковью ''ради величия Пресвятаго и Животворящего Духа, яко един есть (от) Святыя и Живоначальныя Троицы''…
Святой Дух един с Отцом и Сыном во всем, посему Он и совершает с Ними все, будучи самовластным, всесильным и благим. Через Него подается всякая мудрость, жизнь, движение, Он – источник всякой жизни.
То есть Наталья возвращается к жизни в Духов День. (Чего ни Шолохов, ни редакторы не поняли.) Это текст глубоко верующего христианского писателя.
А вот авторская концовка романа (конец Седьмой части):
«Английский дредноут "Император Индии", покидая берега союзной России, развернулся и послал из своих двенадцатидюймовых орудий пачку снарядов. Прикрывая выходившие из бухты пароходы, он обстреливал катившиеся к окраинам города цепи красно-зеленых, переносил огонь на гребень перевала, где показались красные батареи. С тяжким клекотом и воем летели через головы сбившихся на пристани казаков английские снаряды.
Туго натягивая поводья, удерживая приседающего коня, Богатырев сквозь гул стрельбы кричал:
– Ну и резко же гавкают английские пушки! А зря они стервенят красных! Пользы от ихней стрельбы никакой, одного шума много...
– Нехай стервенят! Нам зараз все равно. – Улыбаясь, Григорий тронул коня, поехал по улице.
Навстречу ему из-за угла, пластаясь в бешеном намете, вылетели шесть конных с обнаженными клинками. У переднего всадника на груди кровенел, как рана, кумачный бант».
Всё. Ничего к этому дописывать не надо. Да и просто невозможно.
Григорий сам поехал под обнаженные клики, пластающихся в намете врагов. Кровенеющий кумачовый бант – это последнее, что он увидел в жизни.
И, вероятно, последнее, что в жизни написал Крюков, даты, места и обстоятельств смерти которого мы не знаем. Ясно только, что это весна 1920-го. (Но свидетелей нет. Только слух: «Гомер казачества» и самый знаменитый донской писатель умер при эвакуации в Новороссийск.) Это может быть апрель, а не март, может быть одна или другая екатеринодарская станица, может быть тот же Новороссийск. Может быть возвратный тиф, а может и насильственная смерть. Не знаем, и гадать можно долго.
Только сундучок с черновиками романа о жизни казачества, над которым Крюков работал с начала 1910-х (а рукописи возил с собой) исчезает.
А потом проходит несколько лет, и на Дону начинается странная история, которую в конце XX века по частям реконструировали донские краеведы.
Некоего красного фининспектора низшего звена Мишку Шолохова арестовывают и судят в 1922 году за приписки и подчистки в финансовых документах. Арестовывают не просто, а по доносу его коллеги Марии Громославской (причина доноса – ревность к другой женщине).
Финиспектор идет по расстрельной статье, но ему делают справку о том, что он не 1903 года рождения, а 1905-го, то есть на момент преступления он был несовершеннолетним.
Вытаскивает этого Мишку-воришку некто Петр Громославский, отец доносчицы на Шолохова, а в начале XX века (еще «при старом прижиме») – мелкий, но благодаря придуманной и внедренной им системе взяток ставший знаменитым на всю Россию атаман-коррупционер.
Условие освобождения Шолохова – женишься на моей доно…, то есть дочери: тем более, ты уже ее соблазнил, и ничего, нос не воротил, хотя она тебя и старше. И еще: вместе с ней будешь работать на меня: мы тебя в Москву направим к кому следует, там подучим кой-чему и сделаем из тебя красного Льва Толстого. Рукописи у меня уже готовы, там только кое-что подправить надо.
(Вполне вероятно, что на первых порах Шолохов мог и не знать, что рукописи не Громославского, а Крюкова; мог не знать и самого имени Федора Крюкова.)
Кто же этот Петр Громославский? Да подчиненный Крюкова по донской газете, который и сопровождал писателя (Крюкова, а не Шолохова) в том отступлении белых к Новороссийску. И врал, как он его, болезного, хоронил.
С этого и начинается то, что Зеев Бар-Селла назвал «литературным котлованом». И показал, что «Донские рассказы» также лепились из материала Крюкова, когда Шолохов проживал в Москве, а курировал его один славный чекист.
…Имена, пароли, явки – не все, конечно, но в том объеме, который достаточен для суда истории, давно установлены.
Но будет, господа и вполне земной суд -- с лишением М.А.Шолохова звания академика и символической передачей Нобелевской премии тому, кто и впрямь написал "Тихий Дон".
И еще много интересного будет.