Вот документы касающиеся дела и комментарии к ним историков, взятые (кроме Бушковица) из Соловьва и Брикнера:
http://www.mubiu.ru/ogd/ISTORIA/11/Liter/Solov3.htm#ПРОДОЛЖЕНИЕ_ЦАРСТВОВАНИЯ_ПЕТРА_I_АЛЕКСЕЕВИЧА
http://www.kursach.com/biblio/0002000/304.htm
Петр-Алексею «Объявление сыну моему. Понеже всем известно есть, что пред начинанием сея войны, как наш народ утеснен был от шведов, которые не только ограбили толь нужными отеческими пристаньми, но и разумным очам к нашему нелюбозрению добрый задернули завес и со всем светом коммуникацию пресекли. Но потом, когда сия война началась (которому делу един бог руководцем был и есть), о коль великое гонение от сих всегдашних неприятелей ради нашего неискусства в войне претерпели и с какою горестию и терпением сию школу прошли, дондеже достойной степени вышереченного руководца помощию дошли! И тако сподобилися видеть, что оный неприятель, от которого трепетали, едва не вящщее от нас ныне трепещет. Что все, помогающу вышнему, моими бедными и прочих истинных сынов российских равноревностных трудами достижено. Егда же сию богом данную нашему отечеству радость рассмотряя, обозрюся на линию наследства, едва не равная радости горесть меня снедает, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного (ибо бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил, ниже крепость телесную весьма отнял: ибо хотя не весьма крепкой природы, обаче и не весьма слабой); паче же всего о воинском деле ниже слышать хощешь, чем мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают. Я не научаю, чтоб охочь был воевать без законные причины, но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить, ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона. Не хочу многих примеров писать, но точию равноверных нам греков: не от сего ли пропали, что оружие оставили и единым миролюбием побеждены и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в нескончаемую работу тиранам отдал? Аще кладешь в уме своем, что могут то генералы по повелению управлять; то сие воистину не есть резон, ибо всяк смотрит начальника, дабы его охоте последовать, что очевидно есть, ибо во дни владения брата моего, не все ли паче прочего любили платье и лошадей, а ныне оружие? Хотя кому до обоих дела нет; и до чего охотник начальствуяй, до того и все, а от чего отвращается, от того все. И аще сии легкие забавы, которые только веселят человека, так скоро покидают, колми же паче сию зело тяжкую забаву (сиречь оружие) оставят! К тому же, не имея охоты, ни в чем обучаешься и так не знаешь дел воинских. Аще же не знаешь, то како повелевать оными можеши и как доброму доброе воздать и нерадивого наказать, не зная силы в их деле? Но принужден будешь, как птица молодая, в рот смотреть. Слабостию ли здоровья отговариваешься, что воинских трудов понести не можешь? Но и сие не резон: ибо не трудов, но охоты желаю, которую никакая болезнь отлучить не может. Спроси всех, которые помнят вышепомянутого брата моего, который тебя несравненно болезненнее был и не мог ездить на досужих лошадях, но, имея великую к ним охоту, непрестанно смотрел и перед очми имел, чего для никогда бывало, ниже ныне есть такая здесь конюшня. Видишь, не все трудами великими, но охотою. Думаешь ли, что многие не ходят сами на войну, а дела правятся! Правда, хотя не ходят, но охоту имеют, как и умерший король французский, который не много на войне сам бывал, но какую охоту великую имел к тому и какие славные дела показал в войне, что его войну театром и школою света называли, и не точию к одной войне, но и к прочим делам и мануфактурам, чем свое государство паче всех прославил. Сие все представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощию вышнего насаждение и уже некоторое и возвращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что бог дал, бросил)! Еще ж и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо, сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому ж сколько лет, почитай, не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться, хотя от другой половины и все противно идет. Однакож всего лучше, всего дороже! Безумный радуется своею бедою, не ведая, что может от того следовать (истину Павел-святой пишет: како той может церковь божию управить, иже о доме своем не радит) не точию тебе, но и всему государству. Что все я, с горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину (богу извольшу) исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный».
Алексей-Петру «Милостивейший государь батюшка! Сего октября, в 27 день 1715 года, по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел, на что иного донести не имею, только, буде изволишь, за мою непотребность меня наследия лишить короны российской, буди по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать), и всеми силами, умными и телесными (от различных болезней), ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. ТОГО РАДИ НАСЛЕДИЯ (ДАЙ БОЖЕ ВАМ МНОГОЛЕТНОЕ ЗДРАВИЕ!) РОССИЙСКОГО ПО ВАС (ХОТЯ БЫ И БРАТА У МЕНЯ НЕ БЫЛО, А НЫНЕ, СЛАВА БОГУ, БРАТ У МЕНЯ ЕСТЬ, КОТОРОМУ ДАЙ БОЖЕ ЗДОРОВЬЕ) НЕ ПРЕТЕНДУЮ И ВПРЕДЬ ПРЕТЕНДОВАТЬ НЕ БУДУ, В ЧЕМ БОГА-СВИДЕТЕЛЯ ПОЛАГАЮ НА ДУШУ МОЮ И РАДИ ИСТИННОГО СВИДЕТЕЛЬСТВА СИЕ ПИШУ СВОЕЮ РУКОЮ. Детей моих вручаю в волю вашу; себе же прошу до смерти пропитания. Сие все предав в ваше рассуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».
Петр-Алексею «Последнее напоминание еще. Понеже за своею болезнию доселе не мог резолюции дать, ныне же на оное ответствую: письмо твое на первое письмо мое я вычел, В КОТОРОМ ТОЛЬКО О НАСЛЕДСТВЕ ВСПОМИНАЕШЬ И КЛАДЕШЬ НА ВОЛЮ МОЮ ТО, ЧТО ВСЕГДА И БЕЗ ТОГО У МЕНЯ. А ДЛЯ ЧЕГО ТОГО НЕ ИЗЪЯВИЛ ОТВЕТУ, КАК В МОЕМ ПИСЬМЕ? ибо там о вольной негодности и неохоте к делу написано много более, нежели о слабости телесной, которую ты только одну воспоминаешь. Также, что я за то несколько лет недоволен тобою, то все тут пренебрежено и не упомянуто, хотя и жестоко написано. Того ради рассуждаю, что не зело смотришь на отцово прощение, что подвигло меня сие остатнее писать; ИБО КОГДА НЫНЕ НЕ БОИШЬСЯ, ТО КАК ПО МНЕ СТАНЕШЬ ЗАВЕТ ХРАНИТЬ? ЧТО ЖЕ ПРИНОСИШЬ КЛЯТВУ, ТОМУ ВЕРИТЬ НЕВОЗМОЖНО для вышеписанного жестокосердия. К тому ж и Давидово слово: всяк человек ложь. Також хотя б и истинно хотел хранить, то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же чем воздаешь рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и, конечно, по мне разорителем оных будешь. ТОГО РАДИ ТАК ОСТАТЬСЯ, КАК ЖЕЛАЕШЬ БЫТЬ, НИ РЫБОЮ, НИ МЯСОМ, НЕВОЗМОЖНО; НО ИЛИ ОТМЕНИ СВОЙ НРАВ И НЕЛИЦЕМЕРНО УДОСТОЙ СЕБЯ НАСЛЕДНИКОМ, ИЛИ БУДЬ МОНАХ: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю. Петр»
Алексей-Петру «Милостивейший государь батюшка! Письмо ваше я получил, на которое больше писать за болезнию своею не могу. ЖЕЛАЮ МОНАШЕСКОГО ЧИНА И ПРОШУ О СЕМ МИЛОСТИВОГО ПОЗВОЛЕНИЯ. Раб ваш и непотребный сын Алексей».
«Мой сын! Письма твои два получил, в которых только о здоровье пишешь; чего для сим письмом вам напоминаю. Понеже когда прощался я с тобою и спрашивал тебя о резолюции твоей на известное дело, на что ты всегда одно говорил, ЧТО К НАСЛЕДСТВУ БЫТЬ НЕ МОЖЕШЬ ЗА СЛАБОСТИЮ СВОЕЮ И ЧТО В МОНАСТЫРЬ УДОБНЕЕ ЖЕЛАЕШЬ; НО Я ТОГДА ТЕБЕ ГОВОРИЛ, ЧТОБ ЕЩЕ ТЫ ПОДУМАЛ О ТОМ ГОРАЗДО И ПИСАЛ КО МНЕ, КАКУЮ ВОЗЬМЕШЬ РЕЗОЛЮЦИЮ, ЧЕГО ЖДАЛ СЕМЬ МЕСЯЦЕВ; НО ПО СЯ ПОРЫ НИЧЕГО О ТОМ НЕ ПИШЕШЬ. ТОГО ДЛЯ НЫНЕ (ПОНЕЖЕ ВРЕМЯ ДОВОЛЬНО НА РАЗМЫШЛЕНИЕ ИМЕЛ), ПО ПОЛУЧЕНИИ СЕГО ПИСЬМА, НЕМЕДЛЕННО РЕЗОЛЮЦИЮ ВОЗЬМИ: ИЛИ ПЕРВОЕ, ИЛИ ДРУГОЕ. И БУДЕ ПЕРВОЕ ВОЗЬМЕШЬ, ТО БОЛЕЕ НЕДЕЛИ НЕ МЕШКАЙ, ПОЕЗЖАЙ СЮДА, ИБО ЕЩЕ МОЖЕШЬ К ДЕЙСТВАМ ПОСПЕТЬ. БУДЕ ЖЕ ДРУГОЕ ВОЗЬМЕШЬ, ТО ОТПИШИ, КУДЫ И В КОТОРОЕ ВРЕМЯ И ДЕНЬ (ДАБЫ Я ПОКОЙ ИМЕЛ В МОЕЙ СОВЕСТИ, ЧЕГО ОТ ТЕБЯ ОЖИДАТЬ МОГУ). А сего доносителя пришли с окончанием; буде по первому, то когда выедешь из Петербурга; буде же другое, то когда совершишь. О чем паки подтверждаем, чтобы сие конечно учинено было, ибо я вижу, что только время проводишь в обыкновенном своем неплодии».
Брикнер: В кружках иностранцев рассказывали, что Петр еще до отправления за границу, т.е. в самом начале 1716 года, сделал завещание в пользу царевича Петра Петровича. Так пишут де Лави и Вебер. Однако такого завещания вовсе не существовало. Не раньше как после возвращения царевича Алексея из-за границы Петр Петрович был объявлен наследником престола.
Соловьев: По рассказу известного нам императорского вице-канцлера графа Шёнборна, царевич явился к нему поздно вечером 10 ноября 1716 года и стал говорить ему с сильными жестикуляциями, с ужасом озираясь во все стороны и бегая из угла в угол: «Я прихожу сюда просить цесаря, своего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону. ЦЕСАРЬ ДОЛЖЕН СПАСТИ МОЮ ЖИЗНЬ, ОБЕСПЕЧИТЬ МНЕ И МОИМ ДЕТЯМ СУКЦЕССИЮ; отец хочет отнять у меня жизнь и корону, а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления. Один бог - владыка и раздает наследства, а меня хотят постричь и в монастырь запрятать, чтобы лишить жизни и сукцессии; но я не хочу в монастырь, цесарь должен спасти мне жизнь».
Донесение Плейера (посла в Петербурге) кайзеру: «Здесь все склонны к возмущению, и знатные, и незнатные только и говорят о презрении, с каким царь обходится с ними, заставляя детей их быть матросами и корабельными плотниками, хотя они уже истратились за границею, изучая иностранные языки, что их имения разорены вконец податьми, поставкою рекрут и работников в гавани, крепости и на корабельное строение»
Соловьев: 19 марта 1717 года приехал в Вену капитан гвардии Александр Румянцев с тремя другими офицерами: им велено было схватить Алексея и отвести в Мекленбург; а между тем Веселовский уже узнал, что молодой знатный русский, приехавший в Вену под именем Коханского, отправлен в тирольскую крепость Эренберг. Румянцев отправился в Тироль для обстоятельного разузнания, где Алексей, а Веселовский начал действовать дипломатическим путем. …. В апреле возвратился Румянцев из Тироля с известием, что царевич там, в крепости Эренберг. Тогда Веселовский на приватной аудиенции подал цесарю царскую грамоту и объявил, что царскому величеству очень чувствительно будет слышать, как цесарские министры отвечали, что известной особы в цесарских владениях нет и цесарь об ней не знает, а теперь получено достоверное известие, что особа живет в Эренберге на цесарском содержании; так не угодно ли будет цесарю по своему праводушию исполнить требование царского величества. Император отвечал, что ему не донесено о пребываний в его землях известной персоны. Потом началась проволочка времени: цесарь обещал отвечать сам на царскую грамоту и под разными предлогами не отвечал. …. В Вене предвидели это решение, предвидели следствия, опасность для Австрии со стороны раздраженного царя, И СПЕШИЛИ ОБРАТИТЬСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ К ВРАГУ ПЕТРА, ГЕОРГУ АНГЛИЙСКОМУ, ПРЕДЛОЖИТЬ ЕМУ ВОПРОС: НАМЕРЕН ЛИ ОН, КАК КУРФЮРСТ И КАК РОДСТВЕННИК БРАУНШВЕЙГСКОГО ДОМА, ЗАЩИТИТЬ ПРИНЦА? При этом выставлялось бедственное положение доброго царевича, ясное и постоянное тиранство отца, не без подозрения яда и подобных русских галантерей.
Бушковиц: В этот отчаянный момент, в августе 1717 года, французский офицер по имени Дюре вступил в контакт со шведским эмиссаром в Голландии Георгом Хайнрихом, бароном Герцем, являвшимся фактически премьер-министром Карла XII. Офицер доставил письмо на русском языке от царевича за собственноручной подписью последнего, в котором Алексей просил защиты у Швеции. Барон Герц сразу ухватился за этот шанс. Его цель состояла в том, чтобы «перекрыть» любое предложение, какое могла бы сделать царевичу Австрия, и этой цели он добился: он обязался от имени Швеции предоставить Алексею армию для вторжения в Россию и возведения царевича на престол, убеждая при этом, что Швеция гораздо более выгодно географически расположена для осуществления такового предприятия, нежели Австрия. Герц детально все описал в инструкциях, данных Станиславу Понятовскому (1676-1762, см. приложения, документ 3), польскому агенту Швеции, которого он избрал для установления связи с Алексеем. Карл XII поддержал этот проект [12]. Однако Понятовский опоздал, и несколькими неделями позже Алексей сдался и начал путь домой. Шведы, между тем, не оставляли надежд на то, что соглашение с царевичем позволит им вернуть былое величие. Шведский министр иностранных дел барон фон Мюллерн той же весной, когда Алексей уже находился в камере пыток, писал барону Герцу: «Я верю, что то, что, как Вы сообщали, было сделано в отношении царевича, останется выгодным для нас до тех пор, пока он жив» [13]. Хотя какая-то часть этих событий и была известна шведским историкам с середины XIX века, они никак не отражены в российской историографии. Об этих обстоятельствах не узнал и Петр . … Косвенным образом шведские договоренности с Алексеем подтверждают и наличие у него планов в отношении австрийской поддержки, поскольку в сообщении барона Герца своему королю подразумевается, что Швеция предлагает лишь улучшенную версию австрийского плана.
12 Svenska riksarkivet, Görtzska sammling E3794 (инструкции Герца Станиславу Понятовскому, f. 1-4, проект, декабрь 1717 г.). См. также f. 5-6 (Герц Карлу XII, проект, октябрь 1717 г.) и Kunliga koncepter/ utrikesexpeditions koncepter 43, 1717-18, 26 ноября 1717 г., Lund (обещание Карла Алексею и письмо с инструкциями Понятовскому). Первым и последним ученым, который полностью их изучил, был Stig Jägerskiöld, Sverige och Europa 1716-1718: Studier i Karl XII’s och Görtz’ utrikespolitik, (Ekenäs, 1937). P.230-233. Даже в такой обстоятельной работе, как K.J.Hartman, Ålandska kongressen och dess förhistoria, vols. 1-5/2, Acta academiae Aboenisis, Humaniora 2-5, 7-8, 1921-1932, оставлено без внимания желание Швеции использовать Алексея в 1717-1718 годах.
Понятовский, отец будущего польского короля Станислава Августа Понятовского (1764-1795), часто выступал в качестве шведского агента в деликатных дипломатических случаях: Andrzej Link-Lenczowski, «Poniatowski, Stanisław», Polski Słownik Biograficzny, Т. 27. (Wrocław-Warsawa, etc., 1982-1983). Р. 471-481.
13 Svenksa riksarkivet, Görtzska sammling, e 3800, Мюллерн Герцу, Лунд, 17 марта 1718 г.: «Vous scavés Monsieur, que l’on s’etoit bien attendu ici a la nouvelle de quelque mauvai traitement à essuyer pour le Czarowitz apres son arrivée en Russie; Je crois pourtant, que celui, que vouz avez fait mention de lui être fait, ne pourra que nous être favorable, pourvu qu’il demeure en vie».
Бушковиц: Виттрам также недооценил степень озабоченности австрийского правительства российской политикой в Северной Германии именно зимой 1716-1717 годов. Эта тревога в отношении России восходила к переговорам Петра с лидером венгерских повстанцев Ференцем Ракоши в 1707 году, но она значительно возросла после заключения договора между Петром и герцогом Карлом Леопольдом Мекленбург-Шверинским в апреле 1716 года. Петр не только выдал замуж за герцога свою племянницу, но и пообещал в заключенном договоре оказать военную помощь в случае угрозы его праву наследования, которая возникла вследствие конфликта герцога с мекленбургскими сословиями. Император Карл, хотя и не особо благосклонно относился к притязаниям благородных сословий на власть (например, в Венгрии), усмотрел в данном договоре угрозу потенциального российского вмешательства в имперские дела и реагировал довольно энергично .
Принц Евгений, вернувшийся в столицу после побед над турками при Петервардейне и Темишваре, полностью его поддержал. Он беседовал с английским посланником о своих опасениях в отношении возрастающей мощи российской державы и в мае 1717 года сказал императору Карлу, что в делах империи России следует опасаться больше, чем какой-либо другой державы, больше, чем Пруссии или Англии-Ганновера. Имперский вице-канцлер Шенборн вполне разделял такой взгляд на русскую угрозу, поэтому нет оснований заключать, что Шенборн или кто-то другой действовал на свой страх и риск, оставляя императора и принца в неведении . Возможно, что планы, обсуждавшиеся с Алексеем, формулировались самым общим образом, дабы позволить Австрии при необходимости легко выйти из игры, но источники по таким дополнительным деталям событий отсутствуют. Единственное, что можно утверждать с уверенностью – какого-то рода планы существовали и разрабатывались.
Виттрам также предполагает, что Карл XII и его советники считали, что им придется предоставить в распоряжение царевича крупные военные силы, но оснований делать подобное заключение нет. В 1715 году Петр был серьезно болен и в 1716 году посетил в поисках излечения различные европейские курорты на водах. В некоторых сообщениях болезнь царя преувеличивалась, и даже выдвигались мысли о его близкой кончине. Иностранные дипломаты писали о непопулярности Петра в России и нестабильности его правления. Например, Ла Ви, французский эмиссар в России, был уверен, что деятельность Петра в народе крайне непопулярна и потому его правительство неустойчиво. Он писал в Париж, что недовольство среди дворянства делает положение еще более нестабильным и что вполне обоснованы ожидания «великой революции». Ганноверский посол Ф.Х.Вебер придерживался такого же мнения. Но более важным обстоятельством для принятия решения в Вене являлись сообщения имперского посла Плейера, который передавал слухи о недовольстве в русской армии, преимущественно в гвардейских полках, уже с начала 1715 года. В январе 1717 года, докладывая о том, как побег царевича воспринимался в Санкт-Петербурге, он сообщает больше подробностей. По некоторым слухам, заговор против Петра существовал в гвардейских полках, расквартированных в Мекленбурге. Циркулировали также слухи, что Петр послал гвардию в Мекленбург, дабы она не объединилась с российским духовенством и не подняла бы совместно с ним восстания, о близости которого, по мнению Плейера, свидетельствовало все происходящее в стране («worzu alles alhier sehr geneigt ist»). По мнению императорского посла, последнее замечание отражает уже не слухи, а факты. В такой, якобы нестабильной, ситуации от Карла XII требовалось употребить сравнительно незначительные силы для получения значительного выигрыша. В описываемую эпоху такая практика была обычна. В 1708 году Людовик XIV послал в Британию всего пятитысячное войско для поддержки Иакова Эдуарда Стюарта. Малочисленность экспедиционного корпуса была обоснована ожиданием того, что Шотландия, а также, возможно, Англия и Ирландия готовы восстать против королевы Анны .
Петр-Алексею «Понеже всем есть известно, какое ты непослушание и презрение воле моей делал и ни от слов, ни от наказания не последовал наставлению моему; но, наконец обольстя меня и заклинаясь богом при прощании со мною, потом что учинил? Ушел и отдался, яко изменник, под чужую протекцию! Что не слыхано не точию междо наших детей, но ниже междо нарочитых подданных. Чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд отечеству своему учинил! Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чем тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от бога властию проклинаю тебя вечно; а яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем бог мне поможет в моей истине. К тому помяни, что я все не насильством тебе делал; а когда б захотел, то почто на твою волю полагаться? Что б хотел, то б сделал».
Соловьев: Император отдал трудное дело на рассмотрение троих министров - графа Цинцендорфа, графа Штаренберга и князя Траутсона. Министры, собравшись в тайной конференции, положили: 1) объявить Толстому, что царевича приняли, желая оказать услугу царю, чтоб Алексей не попался в неприятельские руки; обходятся с ним не как с арестантом, но как с принцем; отцовское письмо будет сообщено царевичу, и если он не захочет возвратиться, то позволено будет Толстому ехать в Неаполь для переговоров с ним. В этих пересылках и переписках выиграется время, и, смотря по тому, как кончится нынешний поход царя. можно будет говорить с ним смелее или скромнее. 2) Это происшествие очень важно и опасно, потому что царь, не получив удовлетворительного ответа, может с многочисленными войсками, расположенными в Польше по силезской границе, вступить в Силезию и там остаться до выдачи ему сына; а по своему характеру может ворваться и в Богемию, где волнующаяся чернь легко к нему пристанет. 3) Необходимо как можно скорее найти средство к отпору, особенно заключением союза с королем английским. 4) Наконец, не надобно терять ни минуты в бездействии.
Толстой-Петру «Сколько можем видеть, многими разговорами с нами только время продолжает, а ехать к вашему величеству не хочет, и не чаем, чтоб без крайнего принуждения поехал. Также доносим вашему величеству, что вицерой великое прилежание чинит, чтоб царевич к вашему величеству поехал, и сказал нам в конфиденции, что он получил от цесаря саморучное письмо, дабы всеми мерами склонять царевича, чтоб поехал к вашему величеству, а по последней мере куды ни есть, только б из его области немедленно выехал: понеже цесарь весьма нехочет неприятства с вашим величеством. Понеже, государь, между царевичем и вицероем в пересылках один токмо вицероев секретарь употребляется, с которым мы уже имеем приятство и оному говорили, обещая ему награждение, дабы он царевичу, будто в конфиденцию, сказал, чтоб не имел крепкой надежды на протекцию цесарскую, понеже цесарь оружием его защищать не будет и не может при нынешних случаях, понеже война с турками не кончилась, а с гишпанцами начинается, что оный секретарь обещал учинить».
Толстой: «Я ему то делать советовал, для того, чтоб царевич из того увидал, что цесарская протекция ему не надежна и поступают с ним против его воли. А потом увещал я секретаря вицероева, который во всех пересылках был употреблен и человек гораздо умен, чтоб он, будто за секрет, царевичу сказал все вышеписанные слова, которые я вицерою советовал царевичу объявить, и дал тому секретарю 160 золотых червонных, обещая ему наградить вперед, что оный секретарь и учинил. И, возвратясь от царевича, привез ко мне его письмо, прося меня, чтоб я к нему приехал один, что я немедленно и учинил. И, приехав, сказал ему, будто я получил от царского величества саморучное письмо, в котором будто изволил ко мне писать, что, конечно, доставать его намерен оружием, ежели вскоре добровольно не поедет, и что войска свои в Польше держит, чтоб их вскоре поставить на зимовые квартиры в Силезию, и прочая, что мог вымыслить к его устрашению; а наипаче то, будто его величество немедленно изволит сам ехать в Италию. И сие слово ему толковал, будто сожалея о нем, что когда его величество сюда приедет, то кто может возбранить его видеть и чтоб он не мыслил, что сему нельзя сделаться, понеже нималого в том затруднения нет, кроме токмо изволения царского величества: а то ему и самому известно, что его величество давно в Италию ехать намерен, а ныне наипаче для сего случая всемерно вскоре изволит поехать. И так сие привело его в страх, что в том моменте мне сказал, еже всеконечно ехать к отцу отважится. И просил меня, чтоб я назавтра к нему приехал купно с капитаном Румянцевым: «Я-де уже завтра подлинный вам учиню ответ». И с этим я от него поехал прямо к вицерою, которому объявил, что было потребно, прося его, чтоб немедленно послал к нему сказать, чтоб он девку от себя отлучил, что он, вицерой, и учинил: понеже выразумел я из слов его (царевича), что больше всего боится ехать к отцу, чтоб не отлучил от него той девки. И того ради просил я вицероя учинить предреченный поступок, дабы с трех сторон вдруг пришли к нему противные ведомости, т. е. что помянутый секретарь отнял у него надежду на протекцию цесарскую, а я ему объявил отцов к нему вскоре приезд и прочая, а вицерой - разлучение с девкою. И когда присланный от вицероя объявил ему разлучение с девкою, тотчас ему сказал, чтоб ему дали сроку до утра: «А завтра-де я присланным от отца моего объявлю, что я с ними к отцу моему поеду, пред-ложа им только две кондиции, которые я уже сего дня министру Толстому объявил». А кондиции те: первая, чтоб ему отец позволил жить в его деревнях; а другая, чтоб у него помянутой девки не отнимать. И хотя сии государственные кондиции паче меры тягостны, однакож я и без указу осмелился на них позволить словесно. А когда мы назавтра к нему с капитаном Румянцевым приехали, он нам тотчас объявил, что без прекословия едет купно с нами, и притом нас просил, чтобы мы ему исходатайствовали у отца той милости, дабы повелел ему на оной девке жениться, не доезжая до С.-Петербурга. О сем я его величеству мое слабое мнение доношу: ежели нет в том какой противности, чтоб изволил ему на то позволить, для того что он тем весьма покажет себя во весь свет, еже не от какой обиды ушел, токмо для той девки; другое цесаря весьма огорчит, и уже никогда ему ни в чем верить не будет; третие, что уже отъимет опасность о его пристойной женитьбе к доброму свойству, отчего еще и здесь небезопасно. Мне мнится, что сие ничему предбудущему противно не будет, но и в своем государстве покажется, какого он состояния. А когда благоволит бог мне быть в С.-Петербурге, уже безопасно буду хвалить Италию и штрафу за то пить не буду; понеже не токмо действительный поход (царя), но и одно намерение быть в Италии добрый ефект их величествам и всему Российскому государству принесло».
Алексей-Петру «Всемилостивейший государь батюшка! Письмо твое, государь милостивейший, через господ Толстого и Румянцева получил, из которого, также изустного, мне от них милостивое от тебя, государя, мне, всякие милости недостойному, в сем моем своевольном отъезде, будет я возвращуся, прощение, о чем со слезами благодаря и припадая к ногам милосердия вашего, слезно прошу о оставлении мне преступлений моих, мне, всяким казням достойному. И, надеяся на милостивое обещание ваше, полагаю себя в волю вашу и с присланными от тебя, государя, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в С.-Петербург. Всенижайший и непотребный раб и недостойный назватися сыном Алексей».
Петр-Алексею «Письмо твое я здесь получил, на которое ответствую: что просишь прощения, которое уже вам пред сим чрез господ Толстова и Румянцева письменно и словесно обещано, что и ныне подтверждаю, в чем будь весьма надежен. Также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которые также здесь вам позволятся, о чем он вам объявит. Петр».
Вотум Шенборна кайзеру Карлу, 21 декабря 1717 года (по поводу – отпускать царевича, или не отпускать): ... как известно Вашему Императорскому Величеству: для царевича, бежавшего к Вашему Величеству, было сделано все, как того и требовали Ваши Императорские достоинство и могущество, как и Христианская любовь и близкое семейное родство, но все это было им самим отвергнуто и поставлено под угрозу, и потому услуга не может быть навязана человеку, ее не желающему, осуществление ее в ситуации с неустойчивым принцем сопряжено с величайшей опасностью и не принесет стране в итоге ровно ничего, кроме проституирования и преступлений. Русская держава уже почти готова захватить наши земли, но между тем для нас не является невозможным добиться определенных успехов в землях самого Царя, т.е. поддерживать любые восстания, но нам в действительности известно, что этот царевич не имеет ни достаточной храбрости, ни достаточного ума, чтобы извлечь какую-либо реальную выгоду или пользу из этих [восстаний].
Приговор Петра об отречении Алексея от наследования: «Наши посланные употребляли все способы уговорить его к возвращению, как обнадеживаниями, так и угрозами, что мы его вооруженною рукою будем отыскивать и что цесарь из-за него с нами войны вести не захочет. НО ОН НА ВСЕ ЭТО НЕ ПОСМОТРЕЛ И НЕ ЗАХОТЕЛ К НАМ ЕХАТЬ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА, ВИДЯ ЕГО УПОРСТВО, ЦЕСАРСКИЙ ВИЦЕРОЙ ЦЕСАРСКИМ ИМЕНЕМ ЕМУ ПРЕДСТАВИЛ, ЧТОБ ОН ЕХАЛ, ИБО ЦЕСАРЬ НИ ПО КАКОМУ ПРАВУ ЕГО УДЕРЖИВАТЬ НЕ МОЖЕТ И ПРИ НЫНЕШНЕЙ С ТУРКАМИ И ИСПАНЦАМИ ВОЙНЕ С НАМИ ЗА НЕГО В ССОРУ ВСТУПАТЬ НЕ МОЖЕТ. ТОГДА, ОПАСАЯСЬ, ЧТОБ НАМ НЕ ВЫДАЛИ ЕГО И ПРОТИВ ВОЛИ, СОГЛАСИЛСЯ К НАМ ЕХАТЬ. И хотя он, сын наш, за такие противные поступки, особенно за это перед всем светом нанесенное нам бесчестие чрез побег свой и клеветы, на нас рассеянные, как злоречащий отца своего и сопротивляющийся государю своему, достоин был смерти, однако мы, соболезнуя о нем отеческим сердцем, прощаем его и от всякого наказания освобождаем. Однако в рассуждении его недостоинства не можем по совести своей оставить его после себя наследником престола российского, зная, что он своими непорядочными поступками всю полученную по божией милости и нашими неусыпными трудами славу народа нашего и пользу государственную утратит, которую с таким трудом мы получили и не только отторгнутые от государства нашего провинции возвратили, но и вновь многие знатные города и земли получили, также и народ свой во многих воинских и гражданских науках к пользе государственной и славе обучили - то всем известно. Итак, сожалея о государстве своем и верных подданных, дабы от такого властителя в худшее прежнего состояние не были приведены, мы властию отеческою, по которой по правам государства нашего и каждый подданный наш сына своего волен лишить наследства и другому сыну передать, и, как самодержавный государь, ДЛЯ ПОЛЬЗЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ЛИШАЕМ СЫНА СВОЕГО АЛЕКСЕЯ ЗА ТЕ ВИНЫ И ПРЕСТУПЛЕНИЯ НАСЛЕДСТВА ПОСЛЕ НАС ПРЕСТОЛА НАШЕГО ВСЕРОССИЙСКОГО, ХОТЯ Б НИ ЕДИНОЙ ПЕРСОНЫ НАШЕЙ ФАМИЛИИ ПО НАС НЕ ОСТАЛОСЬ. И определяем и объявляем по нас престола наследником другого сына нашего, Петра, хотя еще и малолетнего, ибо иного возрастного наследника не имеем, и заклинаем сына нашего Алексея родительскою клятвою, дабы того наследства ни в какое время себе не претендовал и не искал. Желаем же от всех верных наших подданных духовного и мирского чина и всего народа всероссийского, дабы по сему нашему изволению и определению от нас назначенного в наследство сына нашего Петра за законного наследника признавали и почитали и обещанием пред св. алтарем, над св. евангелием и целованием креста утвердили. Всех же тех, кто сему нашему изволению в которое-нибудь время противны будут и сына нашего Алексея отныне за наследника почитать и ему в том вспомогать станут и дерзнут, изменниками нам и отечеству объявляем»
Соловьев: На другой день, 4 февраля, царевичу были предложены письменные пункты о сообщниках: «Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побегу и прочего тому подобного; а ежели что утаено будет, то лишен будешь живота; на что о некоторых причинах сказал ты словесно, но лучше очистить письменно по пунктам. ВСЕ, ЧТО К СЕМУ ДЕЛУ КАСАЕТСЯ, ХОТЯ ЧТО ЗДЕСЬ И НЕ НАПИСАНО, ТО ОБЪЯВИ И ОЧИСТИ СЕБЯ, КАК НА СУЩЕЙ ИСПОВЕДИ; А ЕЖЕЛИ ЧТО УКРОЕШЬ И ПОТОМ ЯВНО БУДЕТ, НА МЕНЯ НЕ ПЕНЯЙ: ПОНЕЖЕ ВЧЕРАСЬ ПРЕД ВСЕМ НАРОДОМ ОБЪЯВЛЕНО, ЧТО ЗА СИЕ ПАРДОН НЕ В ПАРДОН».
Соловьев: Она (Ефросинья) была допрошена и показала, что царевич в Эренберге писал письма по-русски, писал к цесарю с жалобами на государя; говорил ей, что в войске русском бунт, об этом пишут в газетах; что около Москвы волнение - это из прямых писем. СЛЫША О СМУТЕ, ЦАРЕВИЧ РАДОВАЛСЯ, ГОВОРИЛ: «АВОСЬ ЛИБО БОГ ДАСТ НАМ СЛУЧАЙ С РАДОСТЬЮ ВОЗВРАТИТЬСЯ». Из Неаполя также царевич часто писал цесарю жалобы на отца; а перед приездом Толстого писал к архиерею письмо по-русски; а первые письма писал к двум архиереям не в крепости Эренберге, а еще на квартире…Письмо к архиереям писал для того, что в Петербурге их подметывать, а иные и архиереям подавать.
Письмо Алексея к сенаторам, приведенное Соловьвым: «Думаю, вас и всех удивил мой безвестный отъезд, к которому меня принудило великое озлобление и непорядок, особенно когда в начале прошлого года едва меня не постригли в монахи; но бог дал случай мне уехать, и теперь НАХОЖУСЬ ПОД ОХРАНОЮ НЕКОТОРОГО ВЕЛИКОГО ГОСУДАРЯ (КОТОРЫЙ ОБЕЩАЛ МЕНЯ НЕ ОСТАВИТЬ И В НУЖНЫЙ ЧАС ПОМОЧЬ), пока господь не повелит возвратиться, при котором случае прошу, не забудьте меня. Если услышите от людей, желающих изгладить обо мне память, что меня в живых нет или случилось со мною какое-нибудь другое несчастие, то не извольте верить».
Брикнер: Тут узнали о многих неосторожных речах Алексея, так что эти показания любовницы и слуг царевича служили важным дополнением к тому, что было сообщено им самим. Так, например, прежнее показание царевича, будто имперский чиновник Кейль принуждал его писать в Св.-Эльмо письма к сенаторам и архиереям, оказалось ложным. Ефросинья показала, что царевич при этом действовал по собственной инициативе.
Соловьев (по показаниям Ефросиньи): Читая в газетах о каких-нибудь видениях или известия, что в Петербурге тихо и спокойно, говаривал, что видения и тишина недаром: «Может быть, отец мой умрет ИЛИ БУНТ БУДЕТ; отец мой не знаю за что меня не любит и хочет наследником сделать брата моего, а он еще младенец, и надеется отец мой, что жена его, моя мачеха, умна и когда, сделавши это, умрет, то будет бабье царство! И ДОБРА НЕ БУДЕТ, И БУДЕТ СМЯТЕНИЕ: ИНЫЕ СТАНУТ ЗА БРАТА А ИНЫЕ ЗА МЕНЯ». Когда Толстой приехал в Неаполь, то царевич хотел из цесарской протекции уехать к папе римскому, но Афросинья его удержала. Когда уже решился ехать к отцу, отдал ей письма черные, которые писал к цесарю с жалобами на отца, и велел их сжечь; а когда еще те письма не были сожжены, приходил к царевичу секретарь вицероя неаполитанского, и царевич из тех писем сказывал ему некоторые слова по-немецки, и он, секретарь, записывал и написал один лист, а писем было всех листов с пять. Эти показания дали другой оборот делу. Царевичу были выставлены неполнота и неправильность его прежних показаний. Алексей дал дополнительные показания, указал известные нам лица, к нему расположенные, на которых он надеялся. Петр спрашивал сына: «Когда слышал, будто бунт в Мекленбургии в войске, радовался и говорил: бог не так делает, как отец мой хочет; а когда радовался, то, чаю, не без намерения было: ежели б впрямь то было, то, чаю, и пристал бы к оным бунтовщикам и при мне?» Алексей отвечал: «Когда б действительно так было, БУНТ В МЕКЛЕНБУРГИИ, И ПРИСЛАЛИ БЫ ПО МЕНЯ, ТО БЫ Я С НИМИ ПОЕХАЛ; а без присылки поехал ли или нет, прямо не имел намерения; а паче и опасался без присылки ехать. А чаял быть присылке по смерти вашей для того, что писано, что хотели тебя убить, и, чтоб живого тебя. отлучили, не чаял. А ХОТЯ Б И ПРИ ЖИВОМ (Петре I) ПРИСЛАЛИ, КОГДА Б ОНИ СИЛЬНЫ БЫЛИ, ТО Б МОГ И ПОЕХАТЬ».
Резюме Петра: Бог - сердцеведец и судья вероломцам. Я хотел ему (Алексею) блага, а он всегдашний мой противник
Объявление Петра духовенству: «Понеже вы ныне уже довольно слышали о малослыханном в свете преступлении сына моего против нас, яко отца и государя своего, и хотя я довольно власти над оным по божественным и гражданским правам имею, а особливо по правам российским (которые суд между отца и детей и у партикулярных людей весьма отмещут), учинить за преступление по воле моей, без совета других; однакож боюсь бога, дабы не погрешить: ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в их. Також и врачи: хотя б и всех искуснее который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает других. Подобным образом и мы сию болезнь свою вручаем вам, прося лечения оной, боясь вечной смерти. Ежели б один сам оную лечил, иногда бы, не познав силы в своей болезни, А НАИПАЧЕ В ТОМ, ЧТО Я С КЛЯТВОЮ СУДА БОЖИЯ ПИСЬМЕННО ОБЕЩАЛ ОНОМУ СВОЕМУ СЫНУ ПРОЩЕНИЕ И ПОТОМ СЛОВЕСНО ПОДТВЕРДИЛ, ЕЖЕЛИ ИСТИННО СКАЖЕТ. НО ХОТЯ ОН СИЕ И НАРУШИЛ УТАЙКОЮ НАИВАЖНЕЙШИХ ДЕЛ, И ОСОБЛИВО ЗАМЫСЛУ СВОЕГО БУНТОВНОГО ПРОТИВ НАС, ЯКО РОДИТЕЛЯ И ГОСУДАРЯ СВОЕГО; НО, ОДНАКОЖ, ДАБЫ НЕ ПОГРЕШИТЬ В ТОМ, И ХОТЯ ЕГО ДЕЛО НЕ ДУХОВНОГО, НО ГРАЖДАНСКОГО СУДА ЕСТЬ, КОТОРОМУ МЫ ОНОЕ НА ОСУЖДЕНИЕ БЕСПОХЛЕБНОЕ ЧРЕЗ ОСОБЛИВОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ НЫНЕ ЖЕ ПРЕДАЛИ, ОДНАКОЖ МЫ, ЖЕЛАЯ ВСЯКОГО О СЕМ ИЗВЕСТИЯ И ВОСПОМИНАЯ СЛОВО БОЖИЕ, ГДЕ УВЕЩЕВАЕТ В ТАКИХ ДЕЛАХ ВОПРОШАТЬ И ЧИНА СВЯЩЕННОГО О ЗАКОНЕ БОЖИИ, КАК НАПИСАНО ВО ГЛАВЕ 17 ВТОРОЗАКОНИЯ, ЖЕЛАЕМ И ОТ ВАС, АРХИЕРЕЕВ, И ВСЕГО ДУХОВНОГО ЧИНА, ЯКО УЧИТЕЛЕЙ СЛОВА БОЖИЯ, НЕ ИЗДАДИТЕ КАКОВЫЙ О СЕМ ДЕКРЕТ, но да взыщете и покажете о сем от св. писания нам истинное наставление и рассуждение, какого наказания сие богомерзкое и Авессаломову прикладу уподобляющееся намерение сына нашего по божественным заповедям и прочим св. писания прикладам и по законам достойно. И то нам дать за подписанием рук своих на письме, дабы мы, из того усмотря, неотягченную совесть в сем деле имели. В чем мы на вас, яко по достоинству блюстителей божественных заповедей и верных пастырей Христова стада и доброжелательных отечествия, надеемся и судом божиим и священством вашим заклинаем, да без всякого лицемерства и пристрастия в том поступите».
Объявление светскому суду «разнилось от приведенного только окончанием» (Соловьев), вот это окончание: «Прошу вас, дабы истиною сие дело вершили, чему достойно, не флатируя (или не похлебуя) мне и не опасаясь того, что ежели сие дело легкого наказания достойно, и, когда вы так учините осуждением, чтоб мне противно было, в чем вам клянуся самим богом и судом его, что в том отнюдь не опасайтеся, також и не рассуждайте того, что тот суд ваш надлежит вам учинить на моего, яко государя вашего, сына; но, несмотря на лицо, сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшного испытания и отечество наше безбедно!»
Ответ духовенства: «Вся же сия превысочайшему монаршескому рассуждению с должным покорением предлагаем, да сотворит господь, что есть благоугодно пред очима его: аще по делом и по мере вины восхощет наказати падшего, имать образцы, яже от Ветхого завета выше приведохом; аще благоизволит помиловати, имать образ самого Христа, который блудного сына кающегося восприят; жену, в прелюбодеянии яту и камением побиения по закону достойную, свободну отпусти, милость паче жертвы превознесе. Милости, рече, хощу, а не жертвы. И усты апостола своего рече, милость хвалится на суде. Имать образец и Давида, который гонителя своего сына Авессалома, хотяше пощадети, ибо вождям своим, хотящим на брань противу Авессалому изыти, глаголаше: пощадите ми отрока моего Авессалома. И отец убо пощадети хотяше, но само правосудие божие не пощадило есть того. Кратко рекше: сердце царево в руце божии есть. Да изберет тую часть, а може, рука божия того преклоняет».Подписались: Стефан, митрополит Рязанский; епископы: Феофан псковской, Алексий сарский, Игнатий суздальский, Варлаам тверской, Аарон корельский; два греческих митрополита: ставропольский Иоанникий и фиваидский Арсений; четыре архимандрита, два иеромонаха.
Соловьев (комментарий к приговору): Было ясно, что духовенство указывало на прощение, выставляя тут пример наивысший, пример спасителя; НО ДУХОВЕНСТВО НЕ ЗАБЛАГОРАССУДИЛО НИЧЕГО СКАЗАТЬ НАСЧЕТ ОБЕЩАНИЯ, ДАННОГО ЦАРЕМ СЫНУ, ТОГДА КАК НА ОСНОВАНИИ ЭТОГО ОБЕЩАНИЯ ЦАРЕВИЧ ВОЗВРАТИЛСЯ, И ПЕТР ИМЕННО УКАЗЫВАЛ НА ОБЕЩАНИЕ СВОЕ, ТРЕБУЯ ОЧИЩЕНИЯ СОВЕСТИ.
Соловьев: Светские чины, приглашенные определить наказание, хотели уяснить для себя преступление. Им нужно было прежде всего удостовериться, действительно ли Алексей виновен в возмутительных замыслах против отца-государя. Для этого царевич 17 июня приведен был из крепости (где уже содержался с 14 июня) в Сенат. Здесь Алексей показал, что цесарский резидент Плейер писал к имперскому вице-канцлеру графу Шёнборну в Вену: призывал его, Плейера, Абрам Лопухин и спрашивал, где обретается ныне царевич и есть ли об нем ведомость. Причем объявил: за царевича здесь стоят и заворашиваются уже кругом Москвы, потому что об нем разных ведомостей много. Плейерово письмо было приложено к письму графа Шёнборна к царевичу; Алексей, прочтя письмо, сжег его, и когда говорил Афросинье о вестях от Плейера, то об Абраме Лопухине промолчал. Потом царевич объявил, что надеялся на чернь, слыша от многих, что его в народе любят, именно от сибирского царевича, от Дубровского, Никифора Вяземского и от духовника Якова, который ему говаривал, что его в народе любят и пьют про его здоровье, называют его надеждою российскою. Потом, отведя в сторону князя Меншикова, Шафирова, Толстого и генерала Бутурлина, царевич сказал им: «Я имел надежду на тех людей, которые старину любят так, как Тихон Никитич (Стрешнев); я познавал их из разговоров, когда с ними говаривал, и они старину хваливали; а больше ему в том подали надежду слова князя Василья Долгорукого: «Давай отцу своему писем отрицательных от наследства, сколько он хочет»; к тому же говорил мне, что я умнее отца моего и что отец мой хотя и умен, только людей не знает, а я умных людей знать буду лучше. На архиерея рязанского надеялся по предике, видя его склонность к себе. А о Петербурге пьяный говаривал: «Когда зашли далеко в Копенгаген, то чтоб не потерять, как Азова».
Соловьев: 19 июня Алексея пытали: дано ему 25 ударов. Он объявил: на кого он в прежних своих повинных написал и пред сенаторами сказал, то все правда, ни на кого не затеял и никого не утаил. При этом дополнил, как был у него в Петербурге духовник его Яков Игнатьев и на исповеди он сказал ему, Якову: «Я желаю отцу своему смерти»; и духовник отвечал: «Бог тебя простит; мы и все желаем ему смерти». Также, будучи теперь в Москве, духовнику своему Варлааму на исповеди сказал, что отцу своему в повинных сказал не все и желал отцу своему смерти. Варлаам отвечал: «Бог тебя простит; а надобно тебе отцу своему правду сказать».
Петр – Толстому 22 июня: Сегодня после обеда съезди (в крепость) и спроси (у царевича) и запиши не для розыску, но для ведения: 1) что причина, что не слушал меня и нимало ни в чем не хотел делать того, что мне надобно, и ни в чем не хотел угодное делать; а ведал, что сие в людях не водится, также грех и стыд? 2) Отчего так бесстрашен был и не опасался за непослушание наказания? 3) Для чего иною дорогою, а не послушанием хотел наследства (как я говорил ему сам) и о прочем, что к сему подлежит, спроси»
Ответ Алексея на приведенные вопросы
1) моего к отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, хотя и ведал, что того в людях не водится и что то грех и стыд, причина та, что со младенчества моего несколько жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, и больше научился ханжить, к чему я и от натуры склонен …….
2) А что я был бесстрашен и не боялся за непослушание от отца своего наказания, и то происходило ни от чего иного, токмо от моего злонравия (как сам истинно признаю): понеже хотя и имел я от отца моего страх, однакож не такой, как надлежит сыну иметь, но токмо чтоб от него отдалиться и волю его не исполнить.
3) А для чего я иною дорогою, а не послушанием хотел наследства, то может всяк легко рассудить, что я уже когда от прямой дороги вовсе отбился и не хотел ни в чем отцу моему последовать, ТО КАКИМ ЖЕ БЫЛО ИНЫМ ОБРАЗОМ ИСКАТЬ НАСЛЕДСТВА, КРОМЕ ТОГО, КАК Я ДЕЛАЛ И ХОТЕЛ ОНОЕ ПОЛУЧИТЬ ЧРЕЗ ЧУЖУЮ ПОМОЩЬ? И ЕЖЕЛИ Б ДО ТОГО ДОШЛО И ЦЕСАРЬ БЫ НАЧАЛ ТО ПРОИЗВОДИТЬ В ДЕЛО, КАК МНЕ ОБЕЩАЛ, И ВООРУЖЕННОЮ РУКОЮ ДОСТАВАТЬ МНЕ КОРОНЫ РОССИЙСКОЙ, ТО Б Я ТОГДА, НЕ ЖЕЛАЯ НИЧЕГО, ДОСТУПАЛ НАСЛЕДСТВА, А ИМЕННО: ЕЖЕЛИ БЫ ЦЕСАРЬ ЗА ТО ПОЖЕЛАЛ ВОЙСК РОССИЙСКИХ В ПОМОЩЬ СЕБЕ ПРОТИВ КАКОВА-НИБУДЬ СВОЕГО НЕПРИЯТЕЛЯ ИЛИ БЫ ПОЖЕЛАЛ ВЕЛИКОЙ СУММЫ ДЕНЕГ, ТО Б Я ВСЕ ПО ЕГО ВОЛЕ УЧИНИЛ, ТАКЖЕ И МИНИСТРАМ ЕГО И ГЕНЕРАЛАМ ДАЛ БЫ ВЕЛИКИЕ ПОДАРКИ. А ВОЙСКА ЕГО, КОТОРЫЕ БЫ МНЕ ОН ДАЛ В ПОМОЩЬ, ЧЕМ БЫ ДОСТУПАТЬ КОРОНЫ РОССИЙСКОЙ, ВЗЯЛ БЫ Я НА СВОЕ ИЖДИВЕНИЕ И, ОДНИМ СЛОВОМ СКАЗАТЬ, НИЧЕГО БЫ НЕ ЖАЛЕЛ, ТОЛЬКО ЧТОБЫ ИСПОЛНИТЬ В ТОМ СВОЮ ВОЛЮ».
Соловьев: 24 июня БЫЛА ВТОРАЯ ПЫТКА: дано 15 ударов.
24 июня, приговор суда: «Сенат и стану воинского и гражданского по неколикократном собрании, по здравому рассуждению и по христианской совести, не посягая и не похлебствуя и несмотря на лица, по предшествующим голосам единогласно и без всякого прекословия согласились и приговорили, что он, царевич Алексей, за все вины свои и преступления главные против государя и отца своего, яко сын и подданный его величества, достоин смерти: потому что хотя его царское величество ему, царевичу, в письме своем обещал прощение в побеге его, ежели добровольно возвратится; но как он и того себя тогда ж недостойна сочинил, о том довольно объявлено в выданном от царского величества прежнем манифесте, и именно, что он поехал недобровольно. И хотя его царское величество, милосердствуя о нем, сыне своем, родительски, при данной ему на приезде с повинною на Москве 3 числа февраля аудиенции обещал прощение и во всех его преступлениях, однакож то учинить изволил пред всеми с таким ясным выговором, что ежели он, царевич, все то, что он по то число противного против его величества делал или умышлял и о всех особах, которые ему в том были советниками и сообщниками или о том ведали, без всякой утайки объявит; а ежели что или кого-нибудь утаит, то обещанное прощение не будет ему в прощение; что он, по-видимому, тогда принял с благодарными слезами, обещал клятвенно все без утайки объявить, и то потом и крестным и св. евангелие целованием в соборной церкви утвердил. Но он, царевич, на то в ответном и повинном своем письме ответствовал весьма неправдиво, и не токмо многие особы, но и главнейшие дела и преступления, а особливо умысл свой бунтовный против отца и государя своего и намеренный из давних лет подыск и произыскивание к престолу отеческому и при животе его, чрез разные коварные вымыслы и притворы, и надежду на чернь, и желание отца и государя своего скорой кончины утаил; по которым его, царевичевым, всем поступкам и изустным и письменным объявлениям и по последнему от 22 июня сего году собственноручному письму явно, что он, царевич, не хотел с воли отца своего наследства прямою и от бога определенною дорогою и способы по кончине отца своего государя получить; но, чиня ему все в противность, намерен был против воли его величества по надежде своей не токмо чрез бунтовщиков, но и чрез чужестранную цесарскую помощь и войска, которые он уповал себе получить, и с разорением всего государства и отлучением от оного того, чего б от него за то ни пожелали, и при животе государя отца своего достигнуть. И явно по всему тому, что он для того весь свой умысл и многие ему в том согласующиеся особы таил до последнего розыску и явного обличения в намерении таком, чтоб и впредь то богомерзкое дело против государя отца своего и всего государства при первом способном случае в самое дело производить. И тем всем царевич себя весьма недостойна того милосердия и обещанного прощения государя отца своего учинил, что и сам он как в прибытии отца своего государя, при всем вышеупомянутом всех чинов духовных и мирских и всенародном собрании признал, так и потом, при определенных от его величества нижеподписавшихся судьях, и изустно и письменно объявил. И так по вышеписанным божественным, церковным, гражданским и воинским правам, которые два последние, а именно гражданские и военные, не токмо за такое уже чрез письмо и действительные происки против отца и государя, но хотя б токмо против государя своего, за одно помышление бунтовное, убивственное или подъискание к государствованию казнь смертную без всякой пощады определяют, коль же паче сие, сверх бунтовного, малоприкладное в свете, богомерзкое двойное родителей убивственное намерение, а именно вначале на государя своего, яко отца отечествия, и по естеству на родителя своего милостивейшего, таковую смертную казнь заслужил. Хотя сей приговор мы, яко раби и подданные, с сокрушением сердца и слез излиянием изрекаем, в рассуждении, что нам, яко самодержавной власти подданным, в такой высокий суд входить, а особливо на сына самодержавного всемилостивейшего царя и государя своего оный изрекать не достоило было; но, однако ж, по воле его то сим свое истинное мнение и осуждение объявляем с такою чистою и христианскою совестию, как уповаем, не постыдно в том предстать пред страшным, праведным и нелицемерным судом всемогущего бога, подвергая, впрочем, сей наш приговор и осуждение в самодержавную власть, волю и милосердое рассмотрение его царского величества всемилостивейшего монарха». Подписали: князь Меншиков, граф Апраксин (генерал-адмирал), граф Головкин (канцлер), князь Яков Долгорукий, граф Мусин-Пушкин, Тихон Стрешнев, граф Петр Апраксин (сенатор), Петр Шафиров, Петр Толстой, князь Дмитрий Голицын, генерал Адам Вейде, генерал Иван Бутурлин, граф Андрей Матвеев, князь Петр Голицын (сенатор), Михайла Самарин (сенатор), генерал Григорий Чернышов, генерал Иван Головин, генерал князь Петр Голицын, ближний стольник князь Иван Ромодановский, боярин Алексей Салтыков, князь Матвей Гагарин (сибирский губернатор), боярин Петр Бутурлин, Кирилла Нарышкин (московский губернатор) и еще сто три человека менее высоких чинов.
Соловьев: Петр в рескриптах к заграничным министрам своим так велел описать кончину сына: после объявления сентенции суда царевичу «мы, яко отец, боримы были натуральным милосердия подвигом, с одной стороны, попечением же должным о целости и впредь будущей безопасности государства нашего - с другой, и не могли еще взять в сем зело многотрудном и важном деле своей резолюции. Но всемогущий бог, восхотев чрез собственную волю и праведным своим судом, по милости своей нас от такого сумнения, и дом наш, и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня (писано июня 27) его, сына нашего Алексея, живот по приключившейся ему по объявлении оной сентенции и обличении его толь великих против нас и всего государства преступлений жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии. Но хотя потом он и паки в чистую память пришел и по должности христианской исповедался и причастился св. тайн и нас к себе просил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми нашими зде сущими министры и сенаторы пришли, и он чистое исповедание и признание тех всех своих преступлений против нас со многими покаятельными слезами и раскаянием нам принес и от нас в том прощение просил, которое мы ему по христианской и родительской должности и дали; и тако он сего июня 26, около 6 часов пополудни, жизнь свою христиански скончал».