Русские беглецы в Персии

Модераторы: Толстокосов, Лемурий, Scaevola

Русские беглецы в Персии

Сообщение LeGioner » 07 авг 2007, 20:49

Недели две назад купил я во Львове апрельский номер журнала "Русская старина" от 1876 года и нашел там интереснейшую статью автора Ад.П.Берже "Самсон Яковлев Макинцев" с подзаголовком "Русские беглецы в Персии". Этой статьи я в сети не нашел. Учитывая, что это старорусская грамматика с буквой ять и кучей твердых знаков, пришлось перепечатывать вручную. Текст очень большой, но очень интересный. О Персии первой половины 19 века как правило подавляющее число людей или вообще ничего не знает, или знает самый мизер.
Георграфические названия оставлены мною так, как они приведены в статье, имена тоже. Сноски автора будут выделены мной наклонным шрифтом.

Самсон Яковлев Макинцев

Русские беглецы в Персии

1
Справедливая и достойная оценка русского солдата в отзывах о нем Фридриха Великого и Наполеона I окончательно утвердила его громкую известность в Европе. И действительно, что может быть выше нашего солдата, олицетворяющего собой те именно качества боевой силы, которые составляют гордость и могущество любой армии. Но из поколения в поколение верный самому себе и всегда строгий исполнитель своего долга, он становится иногда выше того уровня, на которое его возвело общественное мнение. Таким он является преимущественно на Кавказе, где жизнь его достойна особенного, всестороннего изучения. Зачисленный в службу и оторванный от родной семьи, без всякой надежды на скорое к ней возвращение, а может быть и навсегда, он, с приходом в здешний край, всецело отдавался исполнению долга, с этих пор единственной руководящей его идее. В имя ее вступал он в нескончаемую борьбу с местностью, климатом и людьми, подвергался всякого рода лишениям и с презрением относился к встречавшимся ему на каждом шагу опасностям. Завоевывая каждый клочок земли ценою крови, он не останавливался в шествии своем и настойчиво пролагал через грозные горные трущобы и непроходимую чащу девственных лесов путь к внесению первых семян просвещения и цивилизации к враждебным нам племенам. Эта именно боевая жизнь, со всей ее обстановкой, и выработала из нашего солдата тот особый тип, который мы назовем типом кавказского солдата, превосходившего своего брата по оружию, вне пределов здешнего края, не только закаленностью в бою, опытностью и какой-то поразительной сметливостью, но, полагаем, более глубоким сознанием своего призвания, своего нравственного долга. Кончилась война, не стало и прежнего солдата, но остались его деяния, т.е. те именно элементы, из которых он снова воскреснет в чудной боевой эпопее Кавказа, чтобы вечно жить для славы России и русского народа.
Таков наш взгляд на прежнего кавказского воина, завоевавшего России одну из богатейших ее окраин, а с нею неувядаемую славу и полную признательность грядущего потомства. Но, усвоив себе такое убеждение, мы с тем более тяжким чувством обращаемся к тем отдельным личностям из кавказского военного сословия, которые, заклеймив память о себе гнусной изменой, передались чуждому им правительству, как бы в вечное посрамление и оскорбление своих соотечественников.
Подобные случаи современны первым годам нашего прихода в Закавказский край и повторялись, в большей или меньшей степени, до конца 1830-х годов. Главным притоном наших дезертиров была в особенности Персия, куда им легко было укрываться от заслуженного наказания за совершенные преступления, благодаря большому протяжению нашей границы с этой державой, необходимости содержать на разных ее пунктах или вблизи оттуда воинские команды и трудности усмотреть за переходом через сухую границу. Но, помимо страха от преследования законов, побеги наших солдат вызывались и другими причинами. Так, между прочим, лейб-гвардии Московского полка штабс-капитан князь Кудашев доносил графу паскевичу из Нахичевани от 26-го сентября 1828 года:
«Побеги из Тифлисского полка, сколько я мог узнать, происходили от того, что 1) полк.Волжинский не весьма может дать хороший дух полку и заботливо распоряжаться о выгодах солдата; 2) полк весьма обижается, что ваше сиятельство не взяли его в поход против турок; 3) полк некоторое время получал дурной хлеб, ибо сухари, оставшиеся в магазине, выдавались ему взамен муки; 4) полк не получил некоторых денег вовремя, а за разработку Кавказской дороги, где работы проводились в 1825 и 1826 годах, вовсе не получал; 5) во все лето в полку не отпускалась мясная и винная порции, отчегго солдаты почти все страдали жестокими недугами; 6) что когда пленные русские проходили из Тавриза, а особливо 42-го егерского полка, солдаты представили Тифлисского полка людям жизнь в Персию бежавших в обворожительном виде для солдата, и 7) некоторые солдаты мне открыли, что подсылаемые из Персии шпионы подговаривают их тайно побег прямо к Аббас-мирзе».
Но каковы бы ни были причины, вызывавшие наших солдат к совершению одного из гнуснейших преступлений, дело в том, что из них образовались в разных местах пограничных нам ханств Персии более или менее значительные зародыши русского населения, тем более для нас вредные, что они служили пагубным примером для других и облегчали им средства к побегу. Эта основа беглого населения увеличилась в последствии военнопленными, взятыми в 1827 году, в отряде генерала Красовского, в деле на р. Карасу, и пленными, не захотевшими воспользоваться разменом после заключения Туркменчайского трактата. Ниже мы увидим, каких правительству стоило трудов вывести большинство тех и других из Персии и положить предел злу, начинавшему принимать значительные размеры.


Продолжение следует...
История - продажная девка империализьму!
Аватара пользователя
LeGioner
Модератор
Модератор
 
Сообщения: 2325
Зарегистрирован: 23 июн 2006, 15:58
Откуда: КраЇна мрій

Сообщение LeGioner » 07 авг 2007, 20:52

2

Самым замечательным из русских беглецов, как по значению, так и по влиянию, приобретенному в Персии, был вахмистр Нижегородского драгунского полка ( в актах Кавказской Археологической комиссии «Борисоглебского», см. т.VI, ч.II, стр. 348) Самсон Яковлев Макинцев. По происхождению малороссиянин и уроженец Кавказской линии, он ушел за границу еще в 1802 году, в командование здешним краем князя Павла Димитриевича Цицианова (1802-1806). Мы не имеем достоверных известий об обстоятельствах, сопровождающих первые годы пребывания Макинцева в персии, но думаем, что они представляли мало утешительного. Не говоря уже о болезненно-нравственном его настроении в минуты, когда он мысленно переносился под родное небо или в среду своих боевых товарищей, ему предстояло свыкнуться с другим климатом, с новыми условиями жизни, наконец с населением, которому онни в чем не мог симпатизировать, а на все это требовалось не мало времени, а еще более характера и терпения. Кроме того, одною из важнейших его забот было изыскание средств к существованию. Нет сомнения, что он на первых порах, подобно другим беглецам, промышлял каким-нибудь ремеслом или прокармливался поденною работою у одного из зажиточных армян, но ни тот ни другой способ пропитания не мог долго соответствовать его природным наклонностям. Как человек боевой, он и в Персии задумал посвятить себя делу военному и с этой целью начал приискивать случайо пределиться на службу, что для него не могло представить особого затруднения, так как персидское правительство всегда охотно принимало в свои войска наших дезертиров, далеко превосходивших персиян знанием военного дела и дисциплиной. И действительно, старания Макинцева не замедлили увенчаться успехом. Представленный наследнику престола Аббас-мирзе, он, по приказанию его, был зачислен наибом (прапорщик) в эриванский полк, состоявший тогда под командою сартиба (генерал-майор) Мамед-хана. Недолго спустя, он был пожалован в чин султана (капитан).
С первого же времени поступления на службу Макинцев, или, как его обыкновенно называли, Самсон-хан, обратил особенное внимание на других беглецов наших, рассеяных по разным местам Персии, преимущественно же в эриванском ханстве, из которых некоторые, забыв веру праотцов, обратились к исламу. Прекратив эти случаи прозелетизма, он начал усердно их собирать и зачислять в свой полк, при чем, явившись покровителем и защитником своих единоверцев, не мог не обратить на себя внимание Аббас-мирзы, который на смотру, произведенном в полку в Тавризе, до того остался доволен обмундировкой и выправкой дезертиров, что пожаловал его майорскими погонами.
Прощло еще некоторое время и дезертиры, навербованные Самсон-ханом, достигли численности половины наличного состава в полку. Между последне поступившими было также несколько наших офицеров, большою частью из закавказских туземцев, как, например, Соломон Ениколопов, давид и Заал Сагиновы (Сагиновы бежали в Персию во время командования на Кавказе ген. Тормасова (1809-1811)) и пр., что не мало послужило к ослаблению в персидском войске влияния английских инструкторов. «Русские, - говорил Аббас-мирза, - соседи и враги наши; рано или поздно война с ними неизбежна, а потому нам ближе знакомиться с их боевым учением, чем с учением англичан».
Говорят, что Самсон-хана особенно смущало отсутствие в полку хороших музыкантов, так как состоявшими при нем и обученными англичанами он не мог быть доволен. Впрочем, к устранению этого неудобства представился вскоре случай. Из Александрополя бежало три музыканта, которых он немедленно представил Аббас-мирзе, при чем исходатайствовал им жалованье, с тем, чтобы они образовали хороший хор из 30-ти молодых людей, которых им поручит правительство. Как этою, так и другими услугами, направленной к явной пользе и возвышению полка, Самсон-хан снискал особенное уважение своих единоверцев, которые на вторичном смотре громко стали выражать перед Аббас-мирзою неудовольствие против своего командира Мамед-хана, ни по вере, ни по языку ими не терпимого, и открыто просить о назначении начальником их Самсон-хана, с производством его в серхенги (полковник). Аббас-мирза, хорошо понимавший силу и нравственное влияние Самсон-хана на его соотечественников, от которых многого мог ожидать в будущем, поспешил исполнить просьбу дезертиров, образовав из них, под командой его, особый полк, под именем бехадыран, т.е. богатырей. С этих пор Самсон-хан начинает вербовать к себе не только беглецов, но и молодых людей из местных армян и несториан, неусыпно заботится о своевременном удовлетворении их жалованьем, что в Персии всегда сопряжено с особенными трудностями, и обмундировывает всех на русский образец. Кроме того, одною из важнейших забот его было склонить их к семейной жизни; с этой целью он располагался полком то в Мараге, то в Урмии или Салмасе, т.е. в тех именно местностях, в которых преобладает христианское население. Эта последняя мера, помимо чисто нравственной пользы, имела и другое весьма важное значение, так как христианские семейства через такое родство приобретали, как себе, так и имуществу своему, защитников против насилий и грабежей персиян. Но как по пословице:»где ни пожил солдат, там и расплодился», то Самсон-хан не упустил из виду изыскать средство к предоставлению солдатским детям первоначального образования, приказывая отдавать их в армянские школы, при чем желавших посвятить себя в последствии военной службе зачислял в свой полк, других же отдавал для обучения ремесленникам, лично и строго следя за их поведением. И теперь еще можно встретить в персии потомков наших дезертиров, промышляющих с успехом тем или другим ремеслом.
Такая заботливость Самсон-хана о своих единоверцах много содействовала к увеличению личного состава полка новыми беглецами, хотя он в этих случаях не пренебрегал и некоторого рода насилием. «Причины побегов из Хойского отряда солдат, - писал князь Кудашев к графу Паскевичу, от 5-го октября 1828 года, - те, что бывший драгунского полка вахмистр и теперь находящийся при Аббас-мирзе при большой доверенности Самсон, стараясь сколько можно увеличить число русских беглых, посылает уговаривать солдат и, напаивая их вином, когда солдаты бывают в командировке, захватывает оных. Наши же солдаты, зная в какой доверенности у Аббас-мирзы сей, носящий генеральские эполеты Самсон и о выгодах бежавших к нему, соглашаются на сие при удобных случаях»…
Обращаясь к боевой службе наших дезертиров под начальством Самсон-хана, нельзя не упомянуть о тех заслугах, которые они оказали персидскому правительству в Курдистане, а в особенности в 1820 и 1821 гг. во время войны с Турцией, содействовав не мало к одержанию победы над сераскиром Чопан-оглы при Топрак-кале.
В последнюю войну нашу с Персией, Самсон-хан отказался сражаться против русских. «Мы клялись, - говорил он, - на святом евангелии не стрелять против своих одноверцев и клятвы нашей не изменим». Цель его была остаться в Тавризе под предлогом защиты города в случае его осады, но н в том не успел, так как Аббас-мирза его взял с собою в поход, с условием однако же, что полк его будет в резерве, а сам он состоять при нем в качестве советника. После взятия Сардар-абада и до самого вступления войск наших в Тавриз, Самсон-хан жил то в Мараге, тов Курдистане.
В 1832 году он с полком сопровождал Аббас-мирзу в поход против Герата. В одной из происшедших там вылазок афганцы потерпели сильное поражение, заставившее их укрыться в цитадель Роузэ-гах, известную гробницею чтимого ими святого. Взятие этого укрепленного места было поручено Самсон-хану, который овладел им без особенного труда, при чем навел панический страх на осажденных, испугавшихся, по словам Риза-кули-хана, известного правителя герата, «высоких и разноцветных султанов на киверах русского батальона, принятых ими за ослиные хвосты».
Дальнейшее пребывание Аббас-мирзы под Гератом не принесло никакой пользы и поход его, благодаря вмешательству английского поверенного Мак-Нила (Mac Nell) кончился также безуспешно, как и прежние экспедиции против этого города, стоившие персидским шахам громадных денег и многочисленного войска. Главной причиной этих неудач, как и в данном случае, всегда была недоверчивость и подозрительность английской политики, видевшей в Герате ключ к Индии и трепетавшей за целостность своих тамошних владений.
На возвратном пути из-под Герата, Аббас-мирза скончался в Мешхеде, 10-го октября 1833 года. В следующем году не стало и Фетх-Али-шаха: он умер в Испагани 8-го октября.
В Персии, как известно, смерть царствующего шаха всегда влечет за собою безпорядки и неурядицы, близкие к анархии. В такое время, по обыкновению, является несколько претендентов на престол, из которых каждый отстаивает свои права, при чем дело доходит до кровопролития. Такое положение дел, отражающееся главным и самым пагубным образом на населении, продолжается до тех пор, пока более сильная сторона не восторжествует и не упрочит за собой верховной власти. Почти то же случилось при восшествии на престол Мамед-мирзы, сына Аббас-мирзы и внука покойного шаха. Главным претендентом на этот раз явился Али-шах Зилли-султан, тем более опасный, что весть о смерти Фетх-Али-шаха, застав его в Тегеране, дала ему возможность захватить в свои руки все сокровища и деньги казны, тогда как Мамед-мирза, по званию правителя Азербайджана, находился в Тавризе и не располагал ровно никакими средствами. Говорят в это трудное время Самсон-хан со своим полком оказал важные услуги молодому государю, как охранением личной его безопасности, так и готовностью, в случае нужды, силою оружия отражать всякие неприязненные действия против него других соискателей короны. Были даже слухи, что он разбил под Зенганом Сейф-уль-мульк-мирзу, выступившего с войском против Мамед-мирзы (донесение ген.-м. Краббе барону Розену от 12 декабря 1834 года. – Сейф-уль-мульк-мирза – сын Зилли-султана Али-шаха), но они ничем не подтвердились и новый шах прибыл благополучно в Тегеран не встретив никакого сопротивления. Войска же, действительно высланные Зилли-султаном, встретив на пути Мамед-мирзу, тотчас же перешли на его сторону и вместе с жителями столицы признали власть своего законного государя. Зилли-султан был схвачен и заключен в Ардебильскую крепость, из которой в последствии бежал в Турцию, где и умер.
Воцарение нового шаха повлекло за собою возвышение новых временщиков. Сильный и ненавистный всей Персии каймакам Мирза-Абуль-Касим, сын известного в свое время Мирза-Безюрга, был умерщвлен по шахскому повелению и на сцену выступил первый любимец шаха Хаджи-Мирза-Агаси, облеченный в сан первого министра.
С переменой правительства положение Самсон-хана, однако же, не изменилось, что тем более удивительно, что Хаджи-Мирза-Агаси хорошо знал его ненависть к себе и те дурные отзывы, на которые тот не скупился на счет его. В последствии они, повидимому, сошлись и вот по какому случаю. Когда в 1837 году Мамед-шах по примеру деда и отца задумал экспедицию в Хорасан и, в числе других, вытребовал в Тегеран Самсон-хана, то на смотру войскам лично и несколько раз благодарил его за хорошее состояние командуемого им полка. Очень понятно, что те же одобрения и похвалы посыпались со стороны шахской свиты. Молчал один только Хаджи. На следующий день он послал за Самсон-ханом и, когда тот явился, приветствовал его следующими словами:
- «Знаешь ли, Самсон, почему я вчера на смотру отнесся к тебе с таким равнодушием?» - и тут же продолжал: «потому, чтобы моя признательность к тебе не слилась с признательностью других и чтобы сегодня благодарить тебя здесь, у себя, в вящее убеждение присутствующих в моем личном к тебе уважении и расположении».
Понятно, что такое внимание первого министра не могло не польстить самолюбию Самсон-хана. Затем Хаджи-Мирза-Агаси пригласил его к завтраку. Самсон-хан поклонился в знак согласия, но ни до чего не дотрагивался, отозвавшись тем, что не имеет привычки завтракать. Услышав это Хаджи сказал:
-«Обмокни, по крайней мере, палец в соль и докажи тем, что любишь меня».
Самсон-хан последовал приглашению и лизнул соли.
-«Ну, продолжал с самодовольным вмдом министр, теперь я убедился, что ты любишь меня; останемся же впредь искренними друзьями».
Произнеся это он приказал принести дорогую кашемирскую шаль и, накинув ее на плечи Самсон-хана, отпустил его.
Вскоре после этого свидания, Мамед-шах выступил против Герата, куда за ним последовал и Самсон-хан со своим полком. Из персидской истории Роузету-Сефа мы знаем, что, во время штурма этого города, на Самсон-хана, Мустафа-Кули-хана Семнанского и Вели-хана Тенгабинского была возложена атака со стороны так называемой Пепельной башни (Хакистери), но что движение это не имело успеха: Вели-хан был убит, а Самсон-хан ранен. Других сведений об участии Самсон-хана в этом походе не имеется. Но прежде чем мы проследим дальнейшую его судьбу в Персии, обратимся к прочим русским беглецам, во множестве рассеяным, в описываемое время, по разным местностям персидского государства и заслуживающих полного нашего внимания.


Продолжение следует...
История - продажная девка империализьму!
Аватара пользователя
LeGioner
Модератор
Модератор
 
Сообщения: 2325
Зарегистрирован: 23 июн 2006, 15:58
Откуда: КраЇна мрій

Сообщение LeGioner » 07 авг 2007, 20:55

3
Пребывание дезертиров в Персии было, само собою разумеется, далеко не в видах нашего правительства и еще генерал Ермолов, отправленный в 1817 году в качестве чрезвычайного посла ко двору Фетх-Али-шаха, употребил все старание к возвращению их в Россию; но усилия его, кроме неприятных объяснений по этому предмету с персидскими властями, других последствий не имели. Точно так же безуспешны были домагательства ближайших его преемников по званию главнокомандующего на кавказе, графа Паскевича и барона Розена. Да и можно ли было рассчитывать на благоприятный исход этого дела, когда сами персияне под разными предлогами старались удерживать как наших дезертиров, так и пленных, подвергая тех и других, в случае малейшей с их стороны попытки к возвращению, самым тяжким оскорблениям.
Вот что, между прочим, доносил гр.Паскевичу наш консул в Тавризе Амбургер от 15 мая 1828 года:
«Я употребил сильнейшие настояния касательно выдачи пленных, но до сих пор безуспешно. Персияне не повинуются предписаниям начальства и скрывают пленных, доставшихся им в продолжение последней войны, может быть потому, что сам наследник и прочие принцы к тому подают пример. Я подал на сей счет ноту Мамед-мирзе, заведующему всеми делами по случаю отъезда Аббас-мирзы и присоединил к сильнейшему требованию о выдаче пленных подобное же – о возвращении нам беглых солдат, опираясь на V-ю статью прибавочных к Туркменчайскому трактату статей, относящихся до временного занятия нашими войсками областей персидских, и усилил оную изъявлением воли вашего сиятельства задержать знатнейших персидских чиновников, находящихся у нас в плену.
Если я не в точности исполнил ваше предписание и приобщил к требованию о выдаче пленных подобное же о выдаче беглых солдат, то я к сему был почти вынужден наглостью, с которой здесь поступают относительно последних. Их водят публично по улицам прежде бежавшие солдаты, состоящие ныне в сарбазах в бехадыранском полку и правительство персидское нимало не старается скрывать такое постыдное поведение свое. На счет сей я еще прежде сделал письменное замечание его высочеству, как равно и о носимых оными беглыми российских знаков отличия и офицерами оного полка русских эполетов. На сие последнее получил я отзыв, что ношение таковых знаков уже строжайше запрещено и я заметил, что эполеты действительно сняты. Чувство сильного негодования при виде сих беглых всегда на улицах Тавриза, заставило меня превзойти предписание вашего сиятельства и я прошу на сей счет вашего извинения».
В ноябре того же 1828 года на уклончивость персидского правительства от выдачи нам беглецов жаловался и Грибоедов, объясняя это сколько медлительностью его в подобных делах, столько же всегдашним желанием отклоняться от всякого справедливого нашего требования. Тем не менее, он не отчаивался в достижении полного удовлетворения и уже заручился было обещанием о выдаче нам Самсон-хана, но неожиданно приключившаяся ему смерть, нарушившая приязненные наши отношения с Персией, отсрочила решение вопроса о дезертирах до восстановления прежних добрых отношений с этой державой.
В 1830 году, при преемнике покойного Александра Сергеевича, кн. Н.А.Долгорукове, последовало всемилостивейшее прощение русских дезертиров с дозволением им вернуться на родину.
«Всемилостивейшее прощение это – пишет кн.Долгоруков (Секретное донесение его из Тавриза от 22-го мая 1830 года) графу Паскевичу, - было объявлено некоторым из наших солдат консулом нашим Амбургером; тоже самое сделал ия по возвращении моем в тавриз. Все они уверяли о желании, как своем, так и большей части дезертиров возвратиться на родину, но вместе с тем объявили, что на одно словесное обещание положиться не могут; а если миссия будет принимать их в свой дом и отправлятьпостепенно в Россию, то они примут сие за явный знак всемилостивейшего прощения и немедленно оставят службу Персии; переходить же отсюда тайным образом не решаются, ибо страшатся быть схваченными и подвергнуться жесточайшей участи, тем более, что уже двое из них, покусившиеся на побег из Мараги, были пойманы и строгим образом наказаны.
О таковом отзыве русских дезертиров, подающем весьма малую надежду на возвращение их в отечество, я, долгом почитая довести до сведения вашего сиятельства, имею честь присовокупить, что всемилостивейшее прощение хотя и объявлено им со всевозможной осторожностью, легко может сделаться гласным и дойти до сведения Аббас-мирзы, что может дать повод к весьма неприятным объяснениям; почему я нахожусь в необходимости просить покорнейше снабдить меня подробным к сему делу наставлением и удостоить предписанием, не угодно ли войти в прямое сношение с персидским правительством о находящихся здесь наших дезертирах в особенности, или вообще о постановлении взаимных условий касательно передачи беглецов».
Но всякое открытое распоряжение к отправлению в Россию дезертиров противоречило политике нашего правительства, так как, будучи несогласно с туркменчайским трактатом, оно могло произвести неприятные распри и повредить во многом другом нашим делам, особенно же той доверенности, которую мы успели приобрести со стороны тегеранского двора. А потому решено было вовсе от того воздержаться, предоставив миссии нашей тайным образом оказывать дезертирам, буде они, чистосердечно раскаясь, изъявлять желание возвратиться в Россию, возможное пособие к переходу границы, но не массами, а отдельно. (Отношение графа Чернышева к барону Розену от 7-го июля 1832 года).
На этом дело, повидимому, до времени и остановилось. Между тем случаи возвращения к нам дезертиров были по прежнему весьма редки, но зато уменьшились в закавказских войсках и новые побеги, что в особенности должно было отнести к попечительности отдельных отрядных начальников. (Отношение барона Розена к гр. Чернышеву от 15 июля 1833 года).
Но вот наступил 1837 год, ознаменовавшийся путешествием императора Николая на Кавказ и посещением, между прочим, Эривани, куда Мамед-шах, находившийся тогда под Гератом, выслал для приветствия своего августейшего соседа наследного принца (нынешнего шаха) Наср-Эддин-мирзу с Эмир-Низамом Мамед-ханом. В разговоре с последним государь выразил непременное желание, чтобы батальон, составленный в Персии из наших дезертиров и военнопленных был распущен и чтобы русские солдаты были возвращены в их отечество, с воспрещением впредь принимать в персидских владениях наших беглецов. Содержание этого разговора, по высочайшему повелению, было передано тогдашним главнокомандующим на Кавказе бароном Розеном полномочному министру нашему в Персии, графу Симоничу, с тем, чтобы он склонил Мамед-шаха исполнить означенное требование государя. Вскоре после того графу Симоничу было сообщено, что Самсон-хан, по высочайшему повелению, не только будет изъят из всякого наказания, но что ему назначится денежное вознаграждение, если он успеет привести батальон из наших дезертиров на русскую границу и сдать его там подлежащим военным властям. Что же касается возвращения самого его, то государь, принимая в соображение 30-ти летнее пребывание его в Персии и заведенные там связи, предоставляет ему на выбор: возвратиться в Россию или остаться в Персии. В заключение депеши было сказано, что если бы персидское правительство отказало в даче разрешения на вывод дезертиров, с чем граф Симонич уполномачивался обратиться к нему официально, то государь разрешает ему оставить свой пост со всеми членами миссии, не ожидая дальнейших по настоящему делу инструкций. (Депеша графу Симоничу от 5-го февраля 1838 года). Для большего же успеха в нашем требовании, графу Симоничу было разрешено лично отправиться под Герат в лагерь шаха.
Между тем шах, как и следовало ожидать, изъявил полное согласие на исполнение желания, выраженого государем, в доказательство чего тогда же передал графу Симоничу, для отправления к нашему консулу в Тавриз, два дести-хата или собственноручные повеления на имя правителя Азербайджана Кахраман-мирзы и Эмир-низама Мамед-хана, коими им предписывалось собрать всех наших перебежчиков, живущих во вверенной им области, и передать русскому консулу. Для лучшего же успеха в этом деле граф Симонич просил генерала Головина, сменившего на Кавказе барона Розена, прислать опытного офицера для вывода дезертиров в наши границы. Выбор ген. Головина пал на капитана Альбранда. (Альбранд, Лев Львович, родился в семействе бедных дворян Херсонской губернии и получил скудное домашнее воспитание. В 1819 г. он был принят на службу в штат канцелярии херсонского военного губернатора и в первые 13 лет часто переходил из одного ведомства в другое. Так, в 1823 г. он определился в канцелярию попечителя керченской и бугазской торговли с черкесами и абазинцами; в 1828 г. поступил в канцелярию управлявшего полевым комиссариатом бывшей 2-й армии и, в качестве чиновника этого ведомства, участвовал в тогдашнем турецком походе; в 1830г. он перешел в канцелярию главнокомандующего 1-ю армиею, где и оставался до ноября 1831г., т.е. до увольнения его в отставку по болезни. В 1832 г. Альбранд прибыл на Кавказ в чине титулярного советника, из которого в том же году был переименован в штаб-ротмистры за дело под Гимрами, где ранен тремя пулями в грудь; в 1834г. он принимает участие в делах на правом фланге; занимает должность старшего адъютанта при штабе в Тифлисе; в 1836г. находится на Лабинской линии и за дело на Малом Зеленчуке, в Хасаутском ущелье, награжден чином капитана; в 1837г. участвует в экспедиции барона Розена на северо-восточный берег Черного моря.)
История - продажная девка империализьму!
Аватара пользователя
LeGioner
Модератор
Модератор
 
Сообщения: 2325
Зарегистрирован: 23 июн 2006, 15:58
Откуда: КраЇна мрій

Сообщение LeGioner » 07 авг 2007, 20:57

4

Поручение, возложенное генералом Головиным на капитана Альбранда, было столько же трудное, сколько и опасное. Не говоря уже о том, что его отправляли в Персию без всякой вооруженной силы для вывода оттуда целой толпы необузданных и погязших в преступлениях дезертиров, он в данном случае ничем не был обеспечен и в отношение своей личной безопасности. Все, на что он мог и должен был рассчитывать, заключалось в глубоком знании нашего солдата и в умении силою слова пробудить в нем те святые чувства любви к родине, которые никогда не остывают в русской груди. На какую-либо существенную, невынужденную услугу со стороны персидского правительства, как мы увидим ниже, было мало надежды.
Прибыв 19-го июля 1838 года в Тавриз, он немедленно был представлен генеральным нашим консулом Кодинцем принцу Кахраман-мирзе, который, в виду предъявленных ему шахских дести-хатов, тотчас же распорядился, через Эмир-низама Мамед-хана, отправить во все деревни вверенной его управлению Азербайджанской области нарочных с строгим подтверждением старшинам безотлагательно выслать всех русских дезертиров в уджан, - поляну с загородным дворцом Аббас-мирзы, в 50-ти верстах от Тавриза, куда Кахраман-мирза с войском выступал в лагерь на летние месяцы. Выбор Уджана, как сборного пункта, обуславливался тем, что в Тавризе, при занимаемой им, с садами, площади в несколько миль и с населением в 75 т. душ мало обузданных фанатиков, встретилось бы более неудобств к усмирению дезертиров на случай каких-либо между ними безпорядков, или же к собранию их, если бы они вздумали разбежаться. Но мера эта, при всей ее предусмотрительности, далеко не могла быть принята за ручательство в искренности персидского правительства. Оно напротив, с самого прибытия Альбранда в Тавриз, пустило в ход ту подпольную против него интригу, которая создала ему целый ряд затруднений, тем более неудобных к устранению, что они большею частью вызывались недоброжелательною и коварною к России политикою англичан. Последние, в полном убеждении, что осада Герата, руководимая самим шахом, есть дело нашего правительства, в неудовольствии своем, пользуясь неудачами персиян и требованием нашим о выдаче дезертиров, старались уверить всех в нашей неблагонамеренности. «Русские, - говорили они, - вызвавшие экспедицию шаха против Герата, от чего мы (англичане) старались отклонить его, берут своих дезертиров в то самое время, когда они более всего могли бы принести пользы и причиняют тем самым зло Персии, которая полагается на дружбу их». Само собо. Разумеется, что, кроме Эмир-низама, лично объяснявшегося с государем в Эривани о выдаче нам дезертиров, все прочие охотно верили подобным разглашениям англичан и смотрели на нас с крайним неудовольствием. Не мог сочувствовать выводу из Персии русских и сам Мамед-шах, дороживший расположением их, а особенно состоявших при нем под Гератом дезертиров, на которых он возлагал лучшие надежды при штурмах и в делах решительных. Неопровержимым тому доказательством может служить выражение в собственноручном его повелении Кахраман-мирзе о выдаче нам дезертиров: «сделать это без принуждения»; другими словами, ограничиться выдачею нам лишь тех, кто изъявят добровольное желание возвратиться в Россию.
После сказанного не может не быть понятна та безустанная бдительность и напряженное внимание, с которыми Альбранд и наш консул должны были следить за точным исполнением упомянутого выше распоряжения Кахраман-мирзы. Этой именно заботливости их следует приписать, что к концу июля в Уджане собралось 170 дезертиров. 30-го числа того же месяца Альбранд обратился ко всем вообще русским в Азербайджане, число которых доходило до 1000 человек, с следующим приказом:
«Государь император, любя храбрых воинов своих, как родных детей, приезжал в прошлом году на Кавказ, чтобы узнать нужды солдат, братьев ваших, служащих Богу и отечеству верою и правдою. Милосердный государь не забыл и вас, бежавших от своих знасен, влачащих безславную жизнь в Персии, крае чуждом, где у вас нет ни матери, ни брата, где вы гибнете как Богом отверженные люди. Великий государь, жалея о вас, как о заблудших детях своих, в неизреченном милосердии своем даровал вам полное и совершенное всемилостивейшее прощение, потребовал от персидского шаха, чтобы он ему отдал вас. Шах согласился и персияне нам выдают вас.
Командир отдельного кавказского корпуса ген.-лейт. Головин командировал меня для объявления для объявления вам всемилостивейшего прощения и для принятия от персидского правительства тех из вас, которые, приняв милосердие благословенного государя нашего, как дар Бога, добровольно возвратятся в Россию.
Объявляя вам о милосердии государя императора, даровавшего вам полное и совершенное прощение и о том, что я прибыл в Тавриз, зову с собою в Россию тех из вас, ребята, которые еще не потеряли веру в Бога и любовь к благословенному государю и отечеству и которые желают спасения души; с твердым упованием на великое царское слово прийдите, ребята; я, израненный в боях отведу на Русь святую, где вас ожидают милосердие и прощение, где кровные ваши.
Но те из вас, которые, утратив веру в Бога и любовь к славному, великому государю нашему, отвергнут его милосердие, те нечестивые злодеи пусть не являются ко мне; персияне силою приведут их на границу нашу и там, вместо милосердия и прощения, постигнет их заслуженная казнь; родина отвергнет их, как Богу ненавистных чад, и как говорит священное писание: «возвратятся грешники во ад, еси языцы забывающие Бога».
Две недели спустя после отдачи приказа, а именно 13-го августа, кап.Альбранд, в сопровождении Кодинца, отправился в уджан, где лично объявил окружившим его в буйном беспорядке дезертирам о дарованном им государем прощении и долго уговаривал их покинуть чуждую им Персию. Толпа мало по малу стала утихать, при чем отделившиеся от нее 35 человек объявили готовность возвратиться в Россию; все прочие и в том числе 48 человек, принявших мусульманскую веру, упрямо отказались от милосердия государя; двое же из них даже предложили нанести Альбранду и консулу оскорбление. Такая неслыханная дерзость, повлекшая за собой, по настоятельному требованию Альбранда, арест главных возмутителей, вместе с тем не замедлила обнаружить, что причиною встреченного со стороны дезертиров упорства было само персидское правительство. Заключение это мы выводим из того: 1)что местное начальство, перед самою сдачею дезертиров, прямо им объявило, что оно выдаст нам только желающих возвратиться в Россию; прочие же, остающиеся под покровительством Персии, получат приличное вознаграждение; 2) требование Кахраман-мирзы выпустить из-под ареста всех тех дезертиров, которые пожелают остаться в Персии, и 3) письма первого министра Хаджи-мирза-агаси к Эмир-низаму Мамед-хану, которым он строго приказывал обратить особенное внимание на выражение в собственноручном повелении шаха: «сделать это без принуждения», давая тем понять волю его величества.
Но, не смотря на все эти препятствия, Альбранд настойчиво и твердо продолжал порученное ему дело. Убедившись, благодаря влиянию, приобретенному им на большинство дезертиров в Тавризе, что главные причины, удерживающие их от возвращения на родину, заключаются в нежелании женатых расстаться с семействами и в уверенности тех из них, которые страшились наказания за прежние проступки, что персидское правительство не только не принудит их силою возвратиться, но поощрит сопротивление их, - он устранил первое неудобство исходатайствованием у генерала Головина средств к выводу семейств (в Салмасе, Хое, Урмии и в деревне Каравиране насчитывалось до 200 семейных дезертиров) женатых солдат, а второе – настоятельным и энергичным требованием ареста самых закоренелых беглецов, через что явно было доказано, что персидское правительство решилось в точности исполнить желание государя императора.
Кроме того, капитан Альбранд, вследствие желания, выраженного ему дезертирами, имеет, в большее себе успокоение, напечатанную и подписанную корпусным командиром бумагу с избражением высочайшей воли о возвращении их в Россию, испросил себе у генерала Головина предписание следующего содержания:
«Государь император высочайше повелеть соизволил:
Всем чинам батальона шахской гвардии, составленного из русских дизертиров, а так же и прочим, живущим в Персии, объявить всемилостивейшее прощение за побеги и прежние их проступки, буде оны не сопряжены с смертоубийством.
Офицеров батальона уволить на родину их, без всякого наказания, прежними чинами.
О таковой милости августейшего монарханашего к воинам нашим, увлекшимся заблуждением в Персию, предписываю вам объявить им.
Скажите им, что великодушный государь наш хорошо знает русского солдата; знает, что хотя он и впадает иногда в проступки, но никогда не угасает в его сердце теплая вера в Бога, преданность к законному царю, любовь к своей родной русской земле. Изъясните им, что Его И.В-во на границе своего царства встречает их прощением, как в святом божественном нашем евангелии сказано о чадолюбивом отце, встретившем на пороге своего дома блудного сына; подобно ему, с искренним раскаянием и твердым упованием на великое царское слово, пусть и они смело придут на родную землю, под кров общего нашего отца, великого государя императора».
Таким образом Альбранду удалось выслать из Тавриза к концу октября с усердным помощником своим, штабс-капитаном Дудинским, 143 чел., в числе коих было 64 женатых, так что всех с женами и детьми, он склонил к выходу 315 душ, которых и отправил к Араксу, где для приема их был назначен подполковник князь Баратов.
Вслед затем Альбранд получил приказание ехать в Тегеран для вывода оттуда батальона, только что возвратившегося из-под Герата, который спасся от занятия персиянами, благодаря настойчивости Потинджера, посланного лордом Оуклендом (Auckland) вместо войска на помощь Яр-Мамед-хану.


Продолжение следует...
История - продажная девка империализьму!
Аватара пользователя
LeGioner
Модератор
Модератор
 
Сообщения: 2325
Зарегистрирован: 23 июн 2006, 15:58
Откуда: КраЇна мрій

Сообщение LeGioner » 07 авг 2007, 21:01

5

Капитан Альбранд прибыл в Тегеран 8-го ноября 1838 года вместе с полковником Дюгамелем, преемником гр.Симонича по званию полномочного министра. 13-го числа того же месяца он обратился к батальону с приказом, во всем сходным с отданным в Тавризе, но с прибавлением в заключении следующих слов:
«… Ребята! Я 17 лет служу Богу и отечеству верою и правдою; я пролил кровь мою за родину святую; я брат ваш по сердцу и как братьев моих, прошу вас не накликать на себя гнева царского, но милосердие его и прощение за побег и прежние проступки принять как дар Бога. Не верьте, ребята, тем безбожным злодеям, которые совращают вас: они без сожаления будут смотреть на вашу гибель, когда милосердный государь в гневе своем потребует вас силою оружия и когда, вместо прощения, вы получите тяжкое наказание. Не думайте укрыться побегом: на дне Персии и Турции отыщут вас и силою доставят в Россию. Шах персидский и султан турецкий дали слово нашему государю отнюдь вас не держать у себя на службе и выдать вас, - знайте это».
Но трудности, которые Альбранду удалось так скоро и успешно преодолеть в Тавризе, были ничто в сравнении с теми, какие он встретил в шахской резиденции. Подробности о выводе отсюда батальона наших дезертиров довольно обстоятельно изложены в небольшой, ныне весьма редкой, брошюре нашего известного и уважаемого ученого Н.В.Ханыкова «Очерк служебной деятельности генерала Альбранда», из которой мы себе позволяем извлечь относящийся до этого дела рассказ:

«Перебежчики наши составляли здесь (в Тегеране) уже не разрозненные клочки населения, неознакомившиеся друг с другом и неуспевшие приготовиться к сопротивлению; напротив, они образовали здесь значительную и довольно хорошо вооруженную горсть людей, преданных своему начальнику Самсон-хану, и сильных безнаказанностью своего дерзкого своеволия между населением, смотрящего на них как на людей, пользующихся особенною милостию их слабого, но страшного своею жестокостью, правительства.
К тому же, самый состав батальона, где полки имели и численный, и нравственный перевес, враждебные внушения иностранных агентов, действовавших на легковерие перебежчиков несбыточными обещаниями содействия их сопротивлению и даже, в случае нужды, дарования им верного убежища в Багдаде (Англичане обещали даже сформировать из них там легион, дать им знамя и производить лучшее содержание. Известно также и то, что они подговорили некоторых бежать в Кабул, от чего они были удержаны графом Симоничем.), и, наконец, справедливое опасение Самсон-хана потерять свое значение с выводом батальона из Персии, - все это делало мало вероятным успех поручения Альбранда, где нельзя было надеяться на искреннюю помощь со стороны персиян, боявшихся смелости наших солдат и не желавших лишиться этой лучшей части своих регулярных войск. Альбранд сознавал эти затруднения, но решился побороть их.
Скоро после приезда его в Тегеран, пришла к нему первая горсть беглецов; в переднем ряду их стоял угрюмый старик, очевидно командовавший толпою; они недоверчиво смотрели на Альбранда, когда тот говорил им о милостивом забвении, коему государь император предал их прошлую вину, когда он старался пробудить в них заснувшую на чужбине любовь к родине и, когда буйная толпа порывалась перебить Альбранда, старик повелительным взглядом принуждал ее к молчанию; но, по выражению мускулов бледного лица его и по зловещему блеску впалых глаз, видно было, что не почтение руководило им в этом случае, но что он молча копил в душе яд желчного ответа на речь Альбранда. Дав ему докончить, он выступил на шаг вперед и голосом, дрожащим от полноты чувства, высказал ему все трудности (солдатской на Руси) службы, и, сравнив их с льготами настоящего положения, заключил: «И ты затем пришел сюда, чтобы сладкою речью выманить нас на муку; так знай же, что не сдобровать тебе у нас!» и при этом слове он коснулся рукоятки кинжала. Альбранд вспыхнул. Больно ему было слышать вдали от родины хулу на нее; больно ему было видеть горькое заблуждение старика, выливавшееся из страдальческой души его в диких и сильных словах; он быстро подошел к нему, распахнув грудь свою и сказал:

- Старик, ты вздумал стращать меня; ты думаешь, что мне дорога жизнь, которою я не раз жертвовал в честном бою?.. Так вот тебе моя грудь: пронзи ее, - но умирая, я заклеймлю тебя проклятием за то, что ты отступил от веры своей, забыл царя и святую родину и что слова твои не от Бога, а от сатаны, который губит тебя!
Как ни просты были эти слова, но, увлечение Альбранда, обнаженная грудь его, на которой кровавым пятном горела славная гимринская рана, подействовали сильнее всякого красноречия на слушателей его. Старик отступил назад и затрясся. Очевидно было, что сердце его отозвалось на молодецкий поступок Альбранда: темный пламень глаз его исчез, в них выступили слезы, он упал на колени, крепко обвил руками ноги Альбранда и долго рыдал, не могши произнести ни одного слова; наконец, едва внятным голосом он простонал: «прости или зарежь меня». Альбранд хотел вырваться из судорожных объятий его, но это было невозможно. Старик прильнул к нему и, не поднимая лица от земли, повторял с настойчивостью отчаяния тоже самое. Расстроганный до слез драматичностью этого положения, Альбранд наклонился к старику и, положив ему руки на голову, простил его. Прощение это осветило угрюмые дотоле лица всех других беглецов; увлеченные примером своего вожака, они бросились к Альбранду, целовали его руки, плакали и в один голос вызывались идти с ним на край света.
Таким образом, первый шаг был сделан. Но сколько трудностей оставалось еще преодолеть. Одною из главных было противодействие Самсон-хана, - противодействие тем более опасное, что персидское правительство не могло и даже не хотело употреблять никаких мер, чтобы ослабить его вредное влияние; а потому Альбранд решился видеться с ним и попробовать над ним силу убеждения. С большой недоверчивостью принял его Самсон-хан в своем богатом доме, окруженный приближеннейшими людьми своего батальона. Альбранд хорошо знал, что этого человека, составившего себе в новом своем отечестве имя, связи и богатство, почти невозможно склонить к возвращению в Россию, где он длжен будет потерять непременно два первые преимущества; но вместе с тем он знал также, что, не смотря на долгое пребывание между мусульманами, Самсон-хан сохранил горячее чувство любви к родной вере и что, для проявления этого чувства, он жертвовал достоянием своим и даже рисковал навлечь на себя негодование персидского правительства, соорудив в одной из азербайджанских деревень своих христианский храм, которого золотой купол поражал необычайностью своею в Азербайджане, среди населения, не терпящего явного или, лучше сказать, гласного исповедывания никакой другой религии, кроме шиитского толка мусульманской веры; посему, если оставалась надежда склонить его к возврату, то не иначе, как действуя на это религиозное убеждение.
Альбранд представил ему тягость греха, принимаемого им на свою душу удержанием стольких христиан от исполнения обязанностей их веры; показал ему опасность, которой он подвергает их вовсе отступиться от христианства, увлекшись, по человеческой слабости, обманчивыми наущениями врагов исповедывания христа, и, наконец, привел к его сознанию, что все это он делает не из какого-либо чистого, бескорысного побуждения, а просто с тем, чтобы несколько последних лет жизни провести в тщеславном довольствии и копя богатства, которые не спасут его ни от мук последнего раскаяния, ни от страшного последнего ответа за гробом. Самсон-хан не ожидал нападения с этой стороны своего заветного чувства и потому его не трудно было поколебать. Он в начале горячо и даже грубо спорил с Альбрандом, желая его вывести из спокойствия и заставить сказать что-либо могущее служить предлогом к прекращению разговора, из которого он чувствовал, что не выйдет победителем; но альбранд видел это и отстранил от себя, напав на живую струну этого старого сердца. Тогда Самсон-хан перестал возражать: долго молча слушал убеждения Альбранда и кончил тем, что просил его остановиться и не растравлять рану позднего сожаления о побеге из родины, куда ему нет возможности возвратиться, и поклялся не мешать более выводу батальона из Персии, уклонившись от прямого содействия этому делу только потому, чтобы не возбудить против себя гнева правительства, в службе которого он полагал еще оставаться.
После этого команда альбранда стала быстро прибывать, но тогда персидское правительство, не верившее в начале возможности вывода перебежчиков, стало заботиться о том, чтобы помешать ему, и шах, опасавшийся прямого сопротивления этой мере, на которую он изъявил согласие, косвенно побуждал батальон не соглашаться на возвращение, объявив торжественно на смотру, что силою он к тому не будет принуждать. Наконец, когда все это не помогло и у Альбранда собралось 153 человека, адъютант-баши (ген.-адьют.) Хусейн-хан, желая угодить своему правительству, подговорил 40 человек из них к побегу из Тегерана с оружием и со всею амунициею, думая, что этот пример подействует и на остальных и увлечет их отказаться от объявленного желания идти на родину. Но замысел этот не удался и, вместо того, чтобы повредить успеху дела, он ускорил его. Нравственное влияние, приобретенное Альбрандом на перебежчиков, было так велико, что они сами открыли ему заговор своих товарищей и не только заставили их отказаться от исполнения его, но и арестовали их. В то же время Альбранд и сам, и через поручика Яневича, присланного к нему из Тифлиса, старался действовать на поляков (говорили, что они старались пробраться в Индию). Он доказал им ненадежность защиты, обещанной им иностранными агентами, примерами прошедшего, где все усилия чужеземных правительств не могли преодолеть твердой воли России и изменить ее предначертаний; указал им на Индию, где денежные выгоды составляют главную цель завоевателей и, наконец, разительным примером влияния своего на русский отдел батальона убедил польские роты, что им нечего смотреть на персиян и ждать от них покровительства. Упорство их поколебалось и они скоро затем изъявили также согласие идти в Россию.
Таким образом, к декабрю, весь батальон, состоявший из 4 холостых и одной женатой роты, в составе 385 человек, добровольно подчинился Альбранду. 6-го декабря, в день тезоименитства государя императора, в доме, занимаемом батальоном, совершено было армянским священником молебствие в присутствие полномочного министра нашего, полковника Дюгамеля, и всех членов миссии, после чего, за обедом, данным солдатам, Альбранд произнес им речь, которая окончательно укрепила их в добром их намерении: воодушевление слушателей его не знало границ, прошедшее для них как-будто не существовало и они со слезами радости благодарили Альбранда за то, что он помог им развязаться с тяжким впечатлением сделанного ими проступка. Этим расположением людей надобно было пользоваться и Альбранд решился выступить, не теряя времени и несмотря на позднее время года и на трудность достать провиант и перевозочные средства, при явном нежелании правительства помочь этим заготовлениям. Но успех развивает энергию и в слабых натурах, а у Альбранда не было недостатка в этом качестве: с помощью самих перебежчиков и при ревностном содействии полковника Дюгамеля, он устранил все затруднения и, выступив 22-го декабря из Тегерана, 5-го иарта следующего 1839 года благополучно прибыл со всею командою в Тифлис.»


Так закончилось это трудное поручение. Вывод 597 дезертиров, 206 жен и 281 детей, а всего 1084 душ, стои казне 19971 р.с., суммы относительно весьма не значительной. В рапорте, при котором Альбранд представил отчет о сделанных им расходах, он, между прочим, говорит: «Не персидское правительство мне сдало дезертиров и вывело их на наши границы, - я их увлек, увел в Россию. Действуя не силою войска, но нравственною силою, я не мог обойтись без издержек, но издержки эти ничтожны в сравнении с теми, которые нужно было сделать, чтобы принудить их вооруженною рукою к возврату».
Дальнейшая судьба дезертиров следующая: еще в июле 1838г. граф Чернышев сообщил ген.Головину, что государю императору угодно было повелеть всех возвратившихся из Персии дезертиров определить на службу в финляндские линейные и архангелогородский гарнизонный батальоны. В последствии, по хадайтству ген. Головина, последовало высочайшее повеление об обращении всех семейных дезертиров в кавказское линейное казачье войско и об увольнении 30 чел. Русских стариков на родину. Что же касается принявших мусульманскую веру, то их велено было подвергнуть только церковному покаянию «за вероотступление, вынужденное долговременным пребыванием в Персии и крайностью» (См. отношения гр. Чернышева к генералу Головину от 23-го июля 1838 г. и 29-го января 1839 года.
Вот дальнейшая судьба Альбранда: в январе 1839г., за успешный вывод наших дезертиров из Персии, произведен в майоры; в марте того же года – в подполковники и, наконец, за участие в экспедиции ген. Головина в Дагестан – в полковники. В следующем 1840 г. Альбранд зачислен в отряд, действовавший на правом фланге, а в 1841 г., по расстроенному здоровью, отправляется сначала в Петербург, а потом за границу. По возвращении в Россию, он, по высочайшему повелению, был прикомандирован к образцовому кавалерийскому полку, а затем назначен дежурным штаб-офицером штаба корпуса путей сообщения. При назначении гр. Воронцова наместником, он снова возвращается на Кавказ, принимает деятельное участие в даргинской экспедиции 1845г., в которой лишился руки. В 1846 г. он находился в походе при построении Ачхоевского укрепления, за что произведен в следующем году в ген.-майоры и назначен начальником 2-го отделения черноморской береговой линии. Осенью того же года он уехал в Петербург, где получил назначение коменданта в Шлиссельбург. Но ему не жилось на севере и он с радостью принял предложение гр. Воронцова – возвратился в Закавказье в качестве эриванского военного губернатора. Прибыв в конце 1849 года в Тифлис, он немедленно отправился к месту назначения, но, простудившись в дороге, сильно заболел и 13-го декабря 1849 г. скончался в эривани, где и предан земле).


Продолжение следует, но позже... заколебался набирать текст... :lol:
История - продажная девка империализьму!
Аватара пользователя
LeGioner
Модератор
Модератор
 
Сообщения: 2325
Зарегистрирован: 23 июн 2006, 15:58
Откуда: КраЇна мрій


Вернуться в Новое время

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 21

cron