ГЛАЗАМИ ЛИНГВИСТА: ГАРАМАНТИДА В КОНТЕКСТЕ

[Analogopotom]

Североафриканской истории

А. Милитарев

Предлагаемый читателю сборник работ о гарамантах в своей основной переводной части отражает уровень гарамантоведения примерно до 1970 г., т. е. сразу после «рывка» в этой науке, произведенного главным образом усилиями археологов, в том числе авторов публикуемых здесь исследований. С тех пор в этой области как будто бы мало что изменилось, хотя в целом археология Северной Африки и Сахары сильно продвинулась вперед.
Наиболее пространной работой нашего сборника является трактат суданского арабского ученого М. Айюба "Гарама(из истории ливийской цивилизации)", который, наряду с детальным и добросовестным описанием археологических находок, сделанных автором в вади аль-Аджаль, географических особенностей Феззана (1) и тому подобной эмпирической и весьма ценной информацией, содержит рассуждения на историко-филологические темы и культурологические интерпретации, в которых есть ряд спорных и неверных положений (ниже мы рассмотрим некоторые из них достаточно подробно). Тем не менее составитель сборника пошел на публикацию этой работы (хотя и с некоторыми сокращениями) - и вот почему. Мухаммед Айюб представляет интерес не только (и иногда не столько) как исследователь и интерпретатор, но и как «информант». Если лингвист-руссист спросит человека, скажем с инженерным образованием, что тот думает о происхождении некоторых слов русского языка или о тонкостях русской грамматики, он услышит кое-какие, возможно, верные, но вполне тривиальные суждения из научно-популярных изданий, по настоящему же интересными с точки зрения лингвиста будут совсем «ненаучные» высказывания, 'отражающие представления этого человека как информанта, как рядового носителя данного языка: «по науке» спрашивающий сам много чего знает... Айюб в этом смысле необычайно ценный информант. Он носитель трех культурных традиций: арабской мусульманской, несколько провинциальной европейской (учился в Александрии, а потом уже «в поле» у английских археологов) и местной африканской, с ее чутким патриотизмом и восторженным вниманием ко всему африканскому - будь то древний Египет, фрески Сахары или современная негритянская музыка. Гарамантская история для него - животрепещущее прошлое его родины. Он, араб и африканец, ощущает себя, судя по всему, культурным потомком гарамантов. Весь этот сплав наряду с вполне серьезной информативной частью его работы создает у читателя большее ощущение сопричастности к прошлому загадочного народа, чем в меру академичные статьи европейских коллег М. Айюба.
Работы Ч. Дэниэлза "Гараманты Южной Ливии" и Р. Лоу "Гараманты и трассахарская торговля" особого комментария не требуют. Можно не соглашаться с отдельными положениями их авторов, с чересчур смелыми их гипотезами или, наоборот, с их чрезмерным скептицизмом в каких-то вопросах, но в целом это вполне доброкачественные исследования, с уравновешенной дозой нового и переложения уже известного материала.
Сборник «Гарамантида (африканская Атлантида)» - первая работа на русском языке, достаточно полно и «подробно раскрывающая перед читателем научную проблематику, связанную с гарамантами, ее сложности, противоречия, достижения и перспективы.

1. Я предпочитаю термин «Феззан» (соответствующий фазаний и, вероятно, гамфазантам античных источников, а также арабской транслитерации этого слова, которая, по всей видимости, следует за античной традицией) его более распространенному в русскоязычной литературе варианту «Феццан», возникшему, вероятно, в результате прочтения «z» в итальянской транслитерации как [ts], переданного русским «ц».

[Analogopotom]

Написано про гарамантов на удивление много. В серьезной литературе о них (ее не всегда легко отделить от несерьезной, тем более что в первой почти неизбежно встречаются элементы второй, о чем ниже) можно выделить пять направлений или, скорее, групп сюжетов и проблем, относящихся к достаточно удаленным друг от друга областям знания.
Во-первых, это - традиционные для исторической науки проблемы отбора и интерпретации письменных источников, из которых черпаются сведения о гарамантах и так или иначе соотносимых с ними народах. Эти источники — древнеегипетские, античные (древнегреческие, латинские), византийские, арабские — освоены в разной степени(2). Лучше всего изучены тексты античных авторов. Кажется даже, что они изучены лучше, чем следует: порой из них извлекается информация, которую они, по-видимому, не содержат, с другой стороны, почти во всех работах про гарамантов, которые мне довелось читать, цитируются и муссируются одни и те же отрывки: два противоречивых места из Геродота (Herod. IV, 174, 183), несколько фраз из Страбона (Strabo. II. 4, 33; XVII. 3. 19, 23); описание Плинием Старшим триумфа Корнелия Бальба (Plinius Secundus. V. 36—38 ); рассказ Тацита об участии гарамантов в восстании Такфарината и об их набеге на Лептис (Тас. Ann. III. 74; IV. 23—26); сообщение Клавдия Птолемея о походе гарамантов против эфиопов, в котором участвовал некий Юлий Матери (Ptolemaeus Claudius. I. VIII)... Разнообразие интерпретационных возможностей здесь невелико. Расхождения в характеристике гарамантов у Геродота объясняются либо опиской автора (или ошибкой переписчиков) в одном из отрывков (имелись в виду якобы не гараманты, а гамфазанты - другое ливийское племя), либо тем, что гараманты представляли собой конгломерат племен и в каждом из двух отрывков описываются разные из них; троглодитов, или «пещерных эфиопов», следует видеть в тубу с нагорий Тибести или же в негроидных племенах, обитавших в направлении р. Нигер(3). Создается впечатление, что возможности «внутренней» интерпретации ограниченного числа текстов исчерпаны, и хочется присоединиться к ламентациям итальянскою африканиста А. Гаудио по поводу того, что, например, эпическую поэму «Иоанниды» поздне-римского автора Кориппа(4) — эту «подлинную „Илиаду» североафриканской истории» (5) — до сих пор не взялся перевести и прокомментировать ни один из гарамантоведов.
Введенные к научный обиход упоминания о ливийцах в древнеегипетских источниках пока крайне малочисленны; камень преткновения здесь — идентификация египетских названий племен и мест, предположительно относящихся к ливийцам, их соотнесение с более поздними — дошедшими до нас от греков, римлян и арабов — и современными этнонимами и топонимами. Помимо объективных трудностей — огромного временного промежутка, фонетических изменений в названиях или полной их утраты - есть и субъективные: историки Гарамантиды не знают звуковых законов, по которым преобразуются слова египетского языка (языка этого они обычно тоже не знают) и тем более ливио-берберских языков. Аналогичны проблемы с многочисленными арабскими текстами, исключительно важными для восстановления поздних этапов гарамантской истории, хотя здесь виден отрадный прогресс, в том числе и в отечественной африканистике, которая за последние годы обогатилась целым рядом комментированных переводов с арабского, правда в основном относщихся к более позднему времени, чем то, которое нас интересует в связи с гарамантами. Следует отметить, как одно из главных достоинств помещенного в данном сборнике трактата М. Айюба, именно использование им некоторых ранее недоступных европейскому читателю арабских текстов, связанных с гарамантами и одними из их вероятных потомков — хорманами, сохранившими, по-видимому, в своем названии этноним их знаменитых предков.
Думается, что и византийские источники о гарамантах и других народах Северной Африки вряд ли ограничиваются «Христианской топографией» Космы Индикоплова и «Хроникой» Иоанна Бикларского, где говорится об обращении гарамантов в христианство. Интересующие нас сведения могут содержаться и в христианских сирийских источниках. Вероятно, не исчерпаны информационные кладези древнееврейской библейской этнонимики.

[Analogopotom]

Примечания:
2. Весьма удачным опытом публикации на русском языке ряда известных источников с квалифицированным комментарием представляется хрестоматия «История Африки» (М., 1979; 2-е изд. М.,1990).
3. Ср., например, обсуждение этих спорных вопросов в кн.: Поплинский Ю. К. Из истории этнокультурных контактов Африки и Эгейского мира. М., 1978.
4. Corippus Flavius Cresconius. lohannides seu de Bellis Lybces.— Monumenta Germaniae gerodot. Auctorum Antiquissimorum. T. III. P. II. Berolini, 1878.
5. Гаудио А. Цивилизация Сахары. М., 1985, с. 35.

[Analogopotom]

Вторая группа проблем связана с этнической историей народов Северной Африки и смежных регионов и с современными этнокультурными характеристиками некоторых из них. Эту область исследований можно было бы назвать «в поисках гарамантов». В ее рамках предпринимаются попытки «разглядеть» гарамантов, их предков и потомков, в тех народах, чья история или современный облик имеет черты общности с гарамантами — такими, какими мы их знаем по описаниям древних. Отталкиваясь от разумной посылки, что никакой народ не существует извечно, не может произойти ниоткуда, а также вряд ли может бесследно уйти в небытие, различные авторы выдвигают претендентов на «гарамантство». Наиболее распространенные гипотезы сводятся к следующему. В основу этноса гарамантов, сложившегося в последней трети II тысячелетия до н. э., легло одно из ливийских племен (или племенных объединений), соседствующих с Египтом (чаще всего называют этноним темху); толчком для его выделения из однородного ливийского массива, фактором, создавшим неповторимое «лицо» гарамантов, послужило частичное смешение этого ливийского племени с остатками разгромленных египтянами отрядов «народов моря», носителей крито-микенской культуры, выходцев из Восточного Средиземноморья, вторгшихся на территорию Северной Африки в конце XIV в. до н. э.
Заметим, что едва ли не главный аргумент в пользу этой точки зрения — наскальные изображения в Феззане боевых колесниц «эгейского» типа, встречающиеся и в других районах Сахары,— поставлен под сомнение одним из наиболее серьезных исследователей этногенеза ливио-берберов, французским ученым Г. Каном(6). Он сомневается в пригодности повозок подобной конструкции к передвижению по пустыне, что предполагает возможность чисто ритуального использования колесниц обитателями Сахары и символического характера их изображений; кстати, остатков самих колесниц в Сахаре как будто пока не обнаружено. Здравый смысл подсказывает: если колесницы крито-микенского «дизайна», изображенные на скалах, Феззана, этой древней вотчины гарамантов, были действенным средством передвижения по пустыне, то вероятность тесных культурных контактов гарамантов с группами, принесшими эти колесницы в Африку, высока (изготовлять такие машины и управлять ими понаслышке не научишься). Если же функция колесниц чисто ритуальная (сакральная, престижная и т. п.), то вполне возможно, что гараманты столкнулись с ними, а значит, и с носителями крито-микенской культуры лишь «по касательной»: к примеру, видели в действии боевые машины, столь потрясшие воображение воинственных жителей пустыни, что они надолго сохранились в их изобразительной традиции.

6. Camps G. Les civilisations prehistoriques de l’Afrique du Nord et du Sahara. P., 1974. (Фамилия этого автора, возможно, произносится как Кампс.)

[Analogopotom]

В отношении возможных наследников и потомков гарамантов преобладает предположение о том, что ими являются туареги (чаще других называют туарегов Ахаггара) или теда (тубу, тиббу)—эфиопоидные обитатели нагорья Тибести на севере Чада, говорящие на языке сахарской ветви нило-сахарской семьи языков. Здесь не всегда четко проводится разграничение трех аспектов этой проблемы. Наиболее существенными отличительными признаками любого этноса считаются его язык, культура и физический (антропологический) тип. О языке гарамантов мы как будто не знаем ничего (коррекции к этому кажущемуся очевидным положению гарамантоведения я попытаюсь обосновать ниже), кроме его вероятной принадлежности к ливийским языкам и единственного сохранившегося от него слова — Гарама (и производного термина «гарамант»). Внешний облик гарамантов лишь очень предположительно реконструируется на основании их вероятного сходства с изображениями ливийцев в древнем Египте, скупых описаний античных авторов и довольно условных наскальных изображений человеческих фигур в Феззане и других районах Сахары, среди которых выделить типические черты весьма затруднительно. Что касается антропологического типа, то европеоидное происхождение гарамантов в целом не вызывает сомнений, а эфиопоидные и негроидные вкрапления в могильниках Феззана приписываются чернокожим рабам, членам низших социальных групп (таких же, как у туарегов). Больше всего информации и построенных на ней гипотез имеется о культурных особенностях гарамантов — именно они и сопоставляются с этнографическими описаниями туарегов и теда. Не следует забывать при этом, что язык, культура и антропологический тип не связаны между собой непосредственной и прямой связью и исторически складываются в любые, самые своеобразные комбинации. Поэтому в отношении теда можно предполагать лишь элементы культурной преемственности от гарамантов, но никак не языковой; теоретически не исключен и отток в Тибести эфиопоидных и негроидных групп, так или иначе связанных с гарамантами, после заката их цивилизации.
Туареги, напротив, представляются весьма вероятными претендентами на гарамантекое наследие в его целокупности. Иными словами, они могут быть прямыми биологическими потомками гарамантов, унаследовавшими их язык и культуру. Это как бы «максималистское» предположение. Вместе с тем, так как этнографические и культурные параллели между двумя этими народами обоснованы достаточно надежно, несомненно как минимум проникновение в среду «прототуарегов» отдельных гарамантских групп, принесших элементы более высокой культуры— при таком более осторожном варианте реконструкции биологическое, физическое участие гарамантов в формировании туарегского этноса может быть сколь угодно скромным, а генетические связи между двумя языками лишь отдаленными. В этом случае с лингвистической точки зрения остаются еще две возможности, обычно не рассматриваемые историками. Потомками гарамантов могут оказаться какие-либо из арабизованных берберских племен Феззана или соседних районов (например, хорманы,— по-видимому, именно это предполагает М. Айюб), утратившие в процессе исламизации память о своем «языческом» прошлом и культурные достижения предков (письменность, например) и постепенно выработавшие для себя вполне почтенную, скажем йеменскую, генеалогию, полностью редуцировавшись .до арабской бедуинской культурной традиции; речь тогда будет идти лишь о полной или- превалирующей -биологической преемственности. Другая возможность заключается в том, что потомками гарамантов— биологическими, культурными и, что самое главное, языковыми — окажутся немногочисленные берберо-язычные жители ливийских оазисов и населенных пунктов (Сокны, аль-Фуджахи, Ауджилы, Гадамеса и др.), диалекты которых составляют отдельную, восточную ветвь ливио-берберских языков.

[Analogopotom]

Обе эти возможности не исключают одна другую: носители восточноберберских диалектов, если они - лингвистические потомки гарамантов, могли частью перейти на арабский язык, частью сохранить родной. Что невозможно, так это чтобы гараманты были предками по языку одновременно и восточных берберов, и южных (туарегов) (7), если только не придерживаться той маловероятной точки зрения, что население Гарамантиды вообще не было изначально связано никакой особой языковой общностью, выделявшей его в отдельную группу из всей массы ливиоязычного населения Северной Африки.
Третья область исследования, влившая несколько десятилетий назад свежую кровь в гарамантоведение, - археологические розыски в Феззане, особенно интенсивные в предполагаемом сердце страны гарамантов— вади аль-Аджаль. За восторгами перед успехами археологов, открывших целое огромное кладбище в этом районе, не забудем все же о том, что название «гарамантское» было ему присвоено преимущественно на том основании, что оно обнаружено вблизи города Джермы, название которого ассоциируется (как мы увидим, не без трудностей) с Гарамой, древней столицей гарамантов. Дело, видимо, в том, что из-за специфических ограничений, накладываемых самим объектом исследования — люди ведь обычно не кладут в могилы бирок с этнической идентификацией, и извлечь подобные данные из .кухонных отбросов тоже мало шансов,— археологи вынуждены делать иногда слишком далеко идущие выводы ив достаточно «глухонемого» материала. Наиболее «говорящие» находки обычно связаны с письмом, и здесь обнадеживают найденные на предположительно гарамантских могильниках надписи ливийским письмом. Правда, их еще надо расшифровать...
Четвертое направление в изучении гарамантов — интерпретация наскальных изображений в Феззане и других районах пустыни. Сахарский «Музей древнего искусства» под открытым небом или под сводами пещер предоставляет ученым уникальнейшую возможность для исследования природных условий и истории народов Сахары на протяжении как минимум семи-восьми тысячелетий. Однако, как кажется, извлечение информации из наскального искусства ведется пока на довольно кустарном уровне. Только комплексный подход, предусматривающий тесное сотрудничество историков, искусствоведов, антропологов, зоологов, археологов, климатологов, этнографов, лингвистов, геологов, химиков, может дать результаты, достойные изучаемого объекта. Поясню это на примере, относящемся не столько к толкованию наскальных изображений, сколько к датировке наскальных надписей.
Московский зоолог и палеонтолог В. И. Жигалло любезно передал мне прорисовки нескольких надписей, сделанных ливийским письмом, которые он обнаружил, работая в нашей экспедиции в Ливии несколько лет тому назад. Надписи находились в тальвеге (долинном ложе между подошвами склонов сухого русла реки — вади) и перемежались с изображениями животных и человеческих фигур. Патина, поверхностный налет, образовавшийся на песчаниковой породе от времени, была на тех участках камня, где имелись надписи, почти неотличима от патины на выбитых в камне монохромных рисунках, т. е. столь же темной. Патина — один из трех главных критериев датирования изображений на каменной поверхности: грубо говоря, чем темнее или гуще патина, тем «старше» участок поверхности, который может быть нетронутым, искусственно окрашенным или сколотым, выбитым, процарапанным и т. п. в зависимости от техники нанесения изображения. Разница в тоне патины на обработанных и необработанных участках и позволяет строить относительную хронологию соседствующих или наложенных друг на друга изображений; это — критерий, так сказать, формальный. Другой, содержательный критерий — то, что изображено на скальной поверхности и как это изображено: здесь датировка — относительная и абсолютная — зависит от оценки зоолога, климатолога, археолога, историка, с одной стороны (до какого периода в этом районе пустыни могли обитать те или иные изображенные животные (?) с какого времени, по археологическим данным, встречаются в Сахаре лук со стрелами, которые держит в руке охотник с фрески? И т. д. и т. п.), и искусствоведа, специалиста по стилям и технике скальных изображений— с другой. Третий критерий — косвенный: анализ найденных возле фрески в пещере или на склоне вади возле каменной гравюры органических остатков (позволяющих применить радиоуглеродный метод), каменных орудий — отщепов, зернотерок и т. п.; здесь, однако, никогда нет гарантии, что эти находки относятся к тому же времени, что и изображение.

7. Как будет видно из дальнейшего изложения, эти две ветви берберских языков разделились не позднее, чем три тысячелетия тому назад.

[Analogopotom]

Так вот, набор животных на скалах в вади, о котором идет речь, явно указывает на то, что все эти панно могли появиться только до рубежа III—II тысячелетий до н. э., т. е. до очередного этапа аридизации, высыхания Сахары, после которого в ней уже не могли обитать бегемоты, носороги, жирафы. Однако, если патина на наскальных надписях указывает на их синхронность изображениям животных или на лишь немногим более позднее происхождение этих надписей, возникают большие трудности с проблемой возникновения ливийского письма. Автор этих строк, занимаясь данной разновидностью алфавитной письменности, пришел к выводу о ее общем происхождении с древними семитскими консонантными письменностями — аравийской, финикийской и др.; судя по культурно-историческим, факторам и имеющимся датировкам ранних памятников, семитское письмо, естественно, следует считать первичным. Самые ранние читаемые памятники алфавитного семитского письма датируются концом II тысячелетия до н. э., некоторые ученые относят его возникновение к середине II тысячелетия. Получается, что ливийские надписи в нашем вади конкурируют по своей древности с семитскими, что, конечно, маловероятно. Но тогда остается предположить, что на состояние патины повлияли какие-то факторы, которые оценивать должны, по-видимому, не искусствоведы или археологи, а геологи и химики. И только с помощью гидрогеологов можно, наверное, объяснить, почему размыты края надписей, находящиеся ближе к самой низкой линии тальвега, и как надо датировать период, в который длительное высыхание пустыни сменилось некоторым временным увлажнением климата и вода в русле доходила до надписей, сделанных когда-то явно на сухой поверхности.
Пятая область исследования... На ней придется остановиться надолго — во-первых, потому что ее фактически еще нет и даже кажется, что и быть не может (этот самоочевидный вывод автор берется опровергнуть), а во-вторых, потому что ее неразработанность — причина многих нелепостей и ложных посылок, кочующих из одной работы в другую. Эта область — лингвистика, а именно лингвистические исследования вопросов, так или иначе связанных с гарамантами. Удивительное дело: вполне солидные историки, которые явно не примут всерьез работу, где смешиваются Тит Флавий с Иосифом Флавием или микролит объявляется археологической эпохой (.и на этих утверждениях строятся далеко идущие выводы, удостоверяющие, что дело тут не в случайной оговорке), могут позволить себе повторять не проверив не менее шокирующие высказывания на лингвистические темы, а иногда и строить на них свои гипотезы. Причиной такого печального явления представляется распространенная недооценка тога факта, что лингвистика, вернее, сравнительно-историческое языкознание, о котором у нас идет речь,— наука гуманитарная по своим целям и задачам, но точная (это не качественный эпитет, а классификационное отнесение к определенному кругу наук) по своим методам. Это, в частности, означает, что она располагает определенным набором данных, не являющихся объектом непосредственного наблюдения, а установленных в результате некоторых операций, причем операций достаточно сложных: оценить эти данные может лишь специалист, владеющий техникой подобных операций; всякие суждения, сделанные «на глазок», как правило, ложны. Безусловно, у «чисто гуманитарных» наук — истории, литературоведения и других — тоже есть свои методы исследования и своя техника, но оценить результаты исследований или даже высказать вполне разумные суждения в этих областях в принципе может и интеллигентный читатель-неспециалист, на которого, кстати, в большой степени рассчитаны многие публикации по данным наукам; материалы же, скажем этимологического словаря читатель-непрофессионал (даже лингвист) самого высокого интеллекта оценить не может и вынужден принимать на веру. Ниже я попытаюсь проанализировать ошибки, о которых идет речь как в предлагаемом читателю сборнике, так и в работах, отечественных и переводных, где так или иначе затрагиваются вопросы, связанные с гарамантами. Выбор именно этих работ объясняется только их доступностью для читателя: в целом они не ниже, а иногда и выше уровнем общей массы научной и научно-популярной литературы по истории Северной Африки (8 ). Искренне считая, что мы должны быть благодарны их авторам за кропотливый исторический труд, смелые научные гипотезы и увлекательную манеру изложения, я все же убежден, что отсев «плевелов» в науке — занятие хотя и неблагодарное, но совершенно необходимое.

8. Особенно это относится к наиболее часто цитируемой ниже работе Ю. Поплинского (ук. соч.), которая представляет собой явный шаг вперед в осмыслении афро-эгейских этнокультурных связей и гарамантской проблематики; некоторые положения этой книги подкрепляются полученными нами независимо от исторических соображений данными лингвистического анализа.

[Analogopotom]

Начнем с начала — с самих терминов «Гарама» и «гарамант». «Имеется лишь одно слово,— пишет Ю. Поплинский,— о котором можно с уверенностью сказать, что оно исконно гарамантское. Это слово – «Гарама» — название столицы и страны. Сейчас ни один из специалистов-языковедов не сомневается в его гарамантском происхождении» (Поплинский Ю. К. Из истории этнокультурных контактов, с. 152). И в другом месте: «Об участии эгейцев в складывании гарамантской общности свидетельствует, на наш взгляд, сам этноним «гарамант». Все исследователи, принимающие не подлежащую сомнению посылку о местном ливо-берберском генезисе терминов „Гарама» и «гарамант», признают пеласгическое происхождение суффикса -ант в слове «гарамант». Правда, они считают, что оформление местного корня «гарама» при помощи суффикса принадлежит уже грекам, в язык которых этот суффикс вошел. Мы же склоняемся к предположению, что слово «гарамант» возникло в конце II тысячелетия в ходе формирования гарамантской общности из ливо-берберского этнического ядра и постепенно адаптировавшихся в нем эгейцев» (там же, с. 126).
Все здесь так, да не совсем. Во-первых, для того, чтобы утверждать с уверенностью, что данное слово относится к данному языку, знания этого языка в объеме одного слова (да еще того самого, чью принадлежность мы и пытаемся установить!) как-то недостаточно. Во-вторых, вряд ли можно считать Гараму названием целой страны. В-третьих, боюсь, что никаких серьезных «специалистов-языковедов» среди авторов обсуждаемых здесь высказываний не водилось, а «все исследователи», признающие пеласгическое (происхождение суффикса -ант и считающие, что этот суффикс вошел в греческий язык (откуда? видимо, из «пеласгического» языка?), в этих вопросах не очень компетентны. Суффикс -нт (а не -ант) — греческий суффикс причастий, с его же помощью греки нередко образовывали этнонимы от иноязычных топонимов; к заимствованиям из языка пеласгов, о котором практически ничего не известно, относят — да и то чисто условно — только некоторые малообъяснимые явления греческого языка (9). Таким образом, ни о каких пеласгах суффикс в слове «гарамант» не свидетельствует. Никаких нет оснований и для предположения о том, что этот этноним возник в конце II тысячелетия. Утверждать мы можем только одно: термин «гарамант» образован греками от негреческого топонима Гарама с помощью суффикса -нт и известен с V в. до н. э., когда его приводит Геродот.
Каково же происхождение слова Гарама? «Установленное нами ливо-берберское происхождение гарамантов (факт, до сих пор не использовавшийся лингвистами),— утверждает Ю. К. Поплинский,— придает гораздо большую убедительность выводам ученых о том, что слово «Гарама» берберское» (с. 152). Это утверждение странно. Ведь не считая бездоказательных предположений вроде тех, что гараманты — это филистимляне или одно из колен Израилевых, никаких серьезных альтернатив естественному взгляду на гарамантов как на одно из ливийских племен никогда и не выдвигалось. Кем же еще могут быть европеоидные обитатели восточной Сахары конца II—середины I тысячелетия до н. э., как не ливийцами? Современные берберы — биологические культурные и, главное, языковые потомки ливийцев. Топоним «Гарама» в Феззане, заселенном гарамантами,— скорее всего ливийского происхождения. Но чтобы подвести основание под это предположение, необходимо найти разумную этимологию для нашего топонима. Искать ее, естественно, надо не среди того скудного языкового материала, который дошел до нас от ливийцев, а в лексике современных берберских языков, о которых известно очень многое. Ю. Поплинский цитирует три этимологии слова «Гарама», считая, что сам по себе факт попыток этимологизировать это слово из берберских языков является «сильным аргументом в пользу принадлежности языка гарамантов к группе автохтонных берберских языков» (с. 153).

9. Не будучи индоевропеистом, автор консультировался по этому вопросу с Л. С. Баюн и В. Э. Орлом, которым и выражает свою признательность.

[Analogopotom]

На самом деле, две из этих попыток скорее могут скомпрометировать саму идею. Что касается одной из них, то автор ссылается на Ш. Сабатье, сравнившего слово «Гарама» со словом «гарамедден» («пастухи «гара»,— поясняет он; гара — называются скальные массивы особого вида, часто встречающиеся в Сахаре» — там же). Трудность, однако, в том, что слово это — гара — арабского происхождения (из qara с диалектным произношением g вместо q). Арабы, как известно, появились в Северной Африке в VII в. н. э., и слово Гарама, лежащее в основе этнонима «гарамант», засвидетельствованного с V в. до н. э., никак не может быть арабским! Вторая же часть этнонима «гарамедден» - медден, что в большинстве берберских языков означает «люди». Таким образом, гарамедден - это люди горного района, называющегося арабским словом гара. Вторая этимология, принадлежащая Ф. Р. Родду, связывает корень «герм» в названии туарегского племени «игермаден» с Гарамой; куда при этом девается часть корня -ад- (префикс и- в сочетании с суффиксом -ен передает в берберских языках множественное число) - не объясняется. На самом деле, игермаден — вариант этнонима гарамедден. С таким же успехом Гараму можно сопоставлять с Германией, гаремом или гармонистом.
Третья этимология, на которую ссылается Ю. К. Поплинский, а в предисловии к настоящему сборнику М. Рощин,— единственная реальная из всех известных попыток объяснить происхождение слова «Гарама». Ее предложили итальянский берберолог Ф. Бегвинот и французский ученый Г. Мерсье (последний, по-моему, раньше, чем первый,— в работе 1924 г.). Однако этимология эта, почему-то не снабженная ее создателями соответствующим комментарием (возможно, они и сами не заметили содержащегося в ней подвоха) и простодушно цитируемая историками, создает для лингвиста определенные трудности. Речь идет о слове ауэгэт «населенный пункт, поселение (часто укрепленное)», имеющем общеберберское, а не только туарегское распространение. Не вызывает сомнений семантическая сторона вопроса: название «Гарама» вполне могло первоначально означать «поселение, город». Трудности здесь с фонетикой. Очевидно, что название «Джерма» относится к тому же самому городу и является арабизованным вариантом старого топонима «Гарама». Но дело в том, что арабский звук <dž (дж, в латинской транскрипции обычно ğ или žd) происходит из g и может только его и передавать; иными словами, арабское звучание Džerma может отражать лишь старое звучание Gar (а) та (с начальным «g»). В берберских языках звук g, конечно, есть. Но в слове ауэгэт первый согласный не g, а γ (увулярный спирант, похожий по звучанию на грассированное французское «г»). Этот звук должен был передаваться очень похожим на него арабским согласным, обозначаемым буквой «гайн», менее вероятно — арабским согласным q («каф»), перешедшим во многих арабских диалектах Северной Африки, в частности в ливийском арабском, в звонкий g, но уж никак не в žd (10).

10. Мне не знакомы случаи двойного перехода (q>g>ğ) в магрибских арабских диалектах, когда известное из классического арабского слово с q передавалось бы, пройдя стадию ğ, как аффриката g (дж). Такие случаи, однако, как сообщила мне лингвист-арабист А. Г. Белова, ğ засвидетельствованы в восточно-аравийских диалектах: rafIq>rafig>rafiğ «товарищ».

[Analogopotom]

Возможно, слово «Гарама» произносилось местными жителями не с γ, а с g (тогда его происхождение из ауэрэт исключается), однако мне не удалось найти в берберских языках ни одного подходящего слова с корнем grm или двух компонентов, составляющих сложное слово с такой же последовательностью согласных, которое могло бы послужить этимоном для Гарамы. В какой-то степени в пользу первоначального γ говорит и название арабизованного племени хорманов, связанного с историей Джермы: звук х (арабское и берберское h) может в некоторых случаях передавать берберское γ (но не g); примеры чередования h/γ встречаются и в самих туарегских языках: ахаггар mehuter, aur mehiter — тауллеммет meγuter «нуждаться».
Пожалуй, единственное объяснение, которое позволяет сохранить этимологию Гарамы из ауэгэт ла сегодняшнем уровне наших знаний об исторической фонетике ливио-берберских языков, с одной стороны, и арабских диалектов Магриба - с другой, следующее. Арабоязычное население, превратившее Гараму в Джерму, унаследовало название города от некоей аборигенной, с точки зрения завоевателей-арабов, группы, которая произносила это название не по-берберски (или, что то же самое, не по-гарамантски) — с начальным Y, а на каком-то ином языке — с начальным g. Что это мог быть за язык? Переберем наиболее вероятные по историческим соображениям варианты. Это мог быть греческий язык: в слове гараманты у Геродота начальный согласный передается «гаммой», что довольно естественно, так как в греческом не было звука, более похожегона берберский γ Это мог быть латинский язык — римские авторы передают слова «Гарама», «гараманты» через g. Это, наконец, мог быть один из арамейских диалектов, в котором у, вероятно, передавалось бы как g. Как видно хотя бы из работ, включенных в иастоящий сборник, влияние римской культуры на население Гарамы можно считать доказанным. Носителями этого влияния могли быть латино- или грекоязычные купцы и ремесленники одного из прибрежных городов Триполитании — Лептис Магны, Сабраты, Эи; вполне вероятно существование и целой колонии такого рода в Гараме. Через нее, кстати, могли осуществляться и попытки христианизации гарамантского населения. Другая возможность — существование в Гараме еврейской торгово-ремесленной колонии, говорящей по-арамейски; прямых исторических свидетельств в пользу этой гипотезы нет, хотя в литературе встречаются глухие упоминания о ранних берберо-еврейских связях.

[Analogopotom]

Еще меньше повезло другим этнонимам, обозначающим различные ливийские племена, особенно так называемым «темху». Ю. Поплинский, называя их почему-то «туимах», отождествляет их с адирмахидами Геродота. А в одной лингвистической работе о них сказано следующее: «Египетские источники упоминают племя tmh, название которого соблазнительно сопоставляется с названием языка туарегов tamahaq. Однако точных Сведений для этого периода нет»(11). Здесь скрыта двойная ошибка. Начнем с того, что никаких «темху», а тем более «туимах» в природе нет. Есть встречающийся в египетских текстах Старого царства этноним čmh (tmh в условной египтологической транслитерации) «ливиец»(12), который по сегодняшним научным представлениям о египетской фонетике отражает произношение čimh или čumh из более древнего *kimh или *kumh. Прочтение «ч» как «т» («темху»), принятое в исторических работах, - чистая условность, основанная либо на позднем произнесении «ч» как «т» в эллинистическом Египте (эта фонетическая черта могла каким-то образом сохраниться в греческой и латинской исторической традиции), либо на обычном недоразумении. Естественно, «чимх» — «кимх» нисколько не похоже по звучанию на этноним «адирмахиды»— сложное слово, вторая часть которого, возможно, сопоставима с общетуарегским a-mәγid «вассал», «подчиненное племя или группа людей». Совсем никуда не годится сопоставление «темху» (на самом деле «чимх» из «кимх») с туарегским языком «тамахак». Разберемся заодно с названиями туарегских диалектов, которые разные авторы называют то «тамашек», то даже «томашек», то «тамахак», полагая, что так называется туарегский язык как таковой. Это неверно.
Tamažeq, tamâšeq, tamâhaq (но не фантастическое tamahag! h и h — разные звуки, и в египетском čmh стоит как раз h) — названия разных туарегских диалектов, этимологически соответствующие общеберберскому tamazγt, названию языка народа imazien, как именуют себя сами берберы. Различие в составе согласных в этих названиях (ž/š/h/z) объясняется различием в произношении в разных берберских языках праберберского *z. Развитие этого звука в ларингальный h в одной из групп туарегских диалектов (племен кель ахаггар, кель аджер и нескольких других) — явление сравнительно позднее, относящееся к I тысячелетию н. э. Таким образом, «чимх» из «кимх» с консонантным корнем kmh, засвидетельствованное в III тысячелетии до н. э., не имеет ничего общего с tamahaq из tamazryt с консонантным корнем mz (префикс t- и суффикс -t, или так называемый конфикс t...t, обозначает женский род, в котором обычно стоят названия берберских языков).

11. Завадовский Ю. Н. Берберский язык. М., 1967, с. 8.
12. Нет оснований считать этот этноним относящимся к предкам современных тубу-теда, как это делает М. Айюб.
13. Завaдовский. Берберский язык, с. 7. К сведению читателя: покойный Юрий Николаевич Завадовский был замечательным знатоком языков Северной Африки и человеком широкой научной культуры, но он не был этимологом, а как видно из множества приводимых здесь примеров, вероятность ошибки в высказывании неспециалиста (даже лингвиста) на темы, связанные с этимологией, почти стопроцентна.

[Analogopotom]

Коснемся еще нескольких научных «микромифов» вокруг самоназвания берберов. «Самоназвание, которое они (берберы.— А. М.) чаще всего себе дают, это amasiγen, что значит "люди". Язык же свой они называют людским, в чем не меньше гордости и презрения к неберберам, чем у римлян, которые называли их варварами»(13). И у другого автора: «Самоназвание туарегов — имохаг (или имаджирхен), что значит «свободные» («независимые»)»(14). И в другом месте: «Свободолюбие туарегов, отраженное уже в их самоназвании — «имохаг»... напоминает о гарамантах, отстаивавших свою независимость» (15). На самом деле, imaziγean— самоназвание берберов (и его варианты у южных берберов — туарегов) — не переводится ни как «люди», ни как «свободные». Термин этот существует не менее 2,5 тысячелетия — он довольно надежно идентифицируется с Maksyes Геродота и Mazikes, Mazices других античных источников и действительно, как предполагает Ю. К. Поплинский, сопоставим с этнонимом msws «ливиец» египетских текстов XIX и XX династий (второе š здесь может передавать h, как это часто происходит в египетском языке этого периода, т. е. mšwš<*mšwh; - hсоответствует здесь ливио-берберскому у), обозначая одно из ливийских племен и ничего более. Самая правдоподобная этимология для amaziy, мн. ч. imaziyan, была предложена Т. Сарнелли: он реконструировал его как прилагательное «красный» с обычным префиксом m- из общеберберского глагола *i-zway «быть красным». Название народа по цвету (волос, кожи или традиционной одежды) — явление не уникальное(16). Развившееся в туарегских диалектах дополнительное значение этого этнонима — «свободные» — указывает не на свободолюбие туарегов или их стремление к независимости от каких-то внешних «угнетателей», а, напротив, на их собственный статус свободных, господ по отношению к зависимым от них этническим группам неевропеоидного типа и неберберского происхождения.
Необоснованно фонетически и сопоставление авсеев Геродота с египетским термином, который Ю. Поплинский передает как «хэс» (17) и который транслитерируется как h;s-ty, означая жителей b;s-t— пустынной и гористой местности за пределами Египта. Это слово восходит к форме *b»s-, в точности соответствуя семитскому * hurs- (аккадск. hurs-an-, угаритск. hrs-n, древнееврейск. horas «гора»).
Аналогичную ошибку делает Р. Лоу в настоящем сборнике, когда пишет о другом племени, упоминаемом Геродотом,— атарантах: «Если догадка о том, что их название происходит от распространенного берберского слова «адрар» или «атар», означающего „нагорье», правильна, они должны были жить в горной местности». Историку, не интересующемуся закономерностями языкового развития, все кажется похожим: адрар, атар... Основа «атар» с прибавлением греческого суффикса -нт (как в слове «гарамант»), конечно, хорошо объяснила бы этноним «атарант» как «горец», если бы не тот факт, что такого слова в берберских языках нет; есть слово «адрар» — «гора», но оно плохо сопоставляется с «атарантами» фонетически. Кстати, аккуратнее сопоставил слова Анри Лот, тоже историк и этнограф, вполне правдоподобные идентификации которого («Алазит» с современным Илези, «Балса» с Абалессой, «Дасибари» с сонгайским названием Нигера — Да Иса Бари «Большая река Да») Р. Лоу классифицирует как «всего лишь догадки». Этимологизация этнонимов и топонимов — дело вообще очень тонкое, а то и гадательное, даже если мы твердо знаем, в каком языковом ареале следует искать этимоны, так как на одно такое название обычно приходится несколько слов с похожими корнями и соблазнительно подходящими значениями; совсем плохо, когда догадки основываются на элементарном непонимании процедуры сравнения.

14. Поплинский. Из истории этнокультурных контактов, с. 160.
15. Там же, с. 169.
16. Другая, значительно менее вероятная этимология, предложенная Ф. Никола, производит amaziγ, imaziγean от глагола ežžeγ «шествовать надменно, с гордым видом», засвидетельствованного в туарегском диалекте восточный тауллеммет.
17. Поплинский. Из истории этнокультурных контактов, с. 92.

[Analogopotom]

Еще один этноним, о котором пойдет речь,— «туарег». «Гарама превращается в Джерму,— рассказывает известный итальянский исследователь Сахары Аттилио Гаудио о периоде арабского завоевания Северной Африки,— ее население — в таварга, хэввара, тарака и, наконец, в тарга; со временем это слово примет форму „тарги», которая во множественном числе звучит как «туареги»»(18 ). Распространенную в литературе этимологию слова «туареги» приводит Ю. Поплинский: «Название „туарега» им (т. е. соответствующему берберскому племени.— А. М.) дала арабы во время завоевания Северной Африки и насаждения ислама, поскольку они дольше других сопротивлялись новой религии, оттесненные в горные области Сахары. За это и получили название «туарег»— «отвергнутые богом» (ед. ч.— тарги)» (19). O6а процитированных отрывка — прекрасный образец так. называемой «народной этимологии», в данном случае возникшей среди североафриканских арабов и повторяемой современными учеными; другая этимология такого рода — объяснение термина «туарег» из арабск. ţaraqa «стучать (в дверь), приходить, к кому-либо ночью». Действительно, «туарегами» (tewâŗeg в арабских диалектах Магриба) берберо-язычных кочевников Сахары называют арабоязычные бедуины и за ними—все остальные: сами «туареги» зовут себя, как мы видели выше, иначе. Однако слово это не арабского происхождения. Что касается «отвергнутых богом», то это просто недоразумение: в классическом арабском есть глагол taraka «отвергать, оставлять, отказываться», из которого никак, не могла получиться форма с g на конце(20).
Крупнейший специалист по туарегским языкам датский профессор Карл-Густав Прассе считает, что tewâŗag— множественное число от реконструируемой, арабской диалектной формы taŗgi, образованной арабами от Tarğa, современного ахаггарского и, возможно, старого ливио-берберского названия Феззана. Литературную арабскую форму этнонима «туареги» - ţawaŗiq (от ед. числа ţariqiyy) - Прассе считает «обратным» образованием из диалекта по аналогии: как указывалось выше в связи с проблемой: идентичности топонимов Гарама-Джерма, диалектное арабское g соответствует классическому и литературному арабскому q. Эта этимология, приведенная еще гениальным «апостолом пустыни» Шарлем де Фуко в его аххагарско-французском словаре, лучшем труде по африканской лексиографии, вполне правдоподобна. Однако мы позволим себе предложить альтернативное объяснение. Арабский историк XIV в. Ибн Халдун, пересказывая генеалогические предания берберских племен Феззана, упоминает некоего Ауригха (Awriγ), отца Хавара. Хавар — эпоним племени хаввара, о котором шла речь выше. Ауригх же — предок современного «благородного» туарегского племени урагхен (ûraγen), обитающего между нагорьем Тассили-н-Аджер и районом к северо-востоку от оазиса Гат. Форма женского рода единственного числа, в которой стоит название языка туарегов урагхен,— tûraq (<*t-awraγ-t). Это — точное соответствие этнониму «туарег» с диалектным арабским произношением q как g. Первоначально, по-видимому, называли себя ûraγen, а свой язык tûraq только берберы imûhaγ, из языка которых развились севернотуарегские диалекты группы tamahâq («тамахак»), т. е. те диалекты, в которых общеберберское *z перешло в h. Позднее, когда за каждым выделившимся из праязыка группы tamahâq диалектом и говорящим на нем племенем (кель ахаггар; кель аджер, или кель ажжер; тайток и др.) закрепилось отдельное самоназвание, старое «родовое» название осталось только за одним из диалектов — tûraq, языком племени ûraγen. Этим названием арабы стали именовать всех представителей южноберберской языковой ветви — «туарегов». Таким образом, термин этот, некогда обозначавший одну из групп южных берберов, в языке аборигенов Сахары сузился до обозначения только одного племени (ûraγen), а в языке арабов, наоборот, расширился до обозначения всех южных берберов — туарегов.

18.Гаудио А. Цивилизация Сахары, с. 35.
19.Поплинский Ю. Ук. соч., с. 161.
20.Находящийся в цепи «превращений» у А. Гаудио этноним
«хэввара» здесь тоже ни при чем: hawwâra этимологически точно
соответствует другому этнониму — ахаггар (ăhaggar); gg в языке
ахаггарских туарегов происходит из ww. Это косвенный, но сильный аргумент в пользу того, что туареги кель ахаггар — потомки племени хаввара, локализуемого, по арабским источникам (Ибн Халдун), на территории современной Ливии.

[Analogopotom]

Мы рассмотрели сейчас пример того, как исконному ливио-берберскому слову, реальная история которого может помочь восстановлению хотя бы некоторых деталей прошлого, приписывается арабское происхождение с вытекающими отсюда «фантазиями на исторические темы». Приведем примеры и обратного явления — так сказать, «архаизации» арабизмов.
Немногие работы, посвященные туарегам Ахаггара, обходятся без рассказа про барабан «табол»— «священный атрибут» вождя кель ахаггаров, носящего титул «аменокаль»(21). Вот как пишет о нем.: Ю. Поплинский (ук. соч., с. 163—164): «...особый барабан... прикасаться к которому без особого разрешения аменокала никто не имеет права. «Табол» туареги всегда брали с собой в военные походы. Кстати говоря, словам «табола» обозначается также мать аменокала, первая дочь в семье ахаггаров, обеспечивающая ему право быть вождем. (Сама привилегия претендовать на этот титул тоже обозначается термином «табол».)» За всеми подобного рода: описаниями как бы просвечивает особая архаичность «табола», его связь с древними обычаями матриархата (мать аменокала!). Этот сакральный предмет выплывает из таинственного прошлого кель ахаггаров, где смутно вырисовывается облик загадочной Гарамантиды... Думаю, что восторги историков и этнографов перед «таболом» несколько потускнели бы, если бы они, заглянув в словарь Фуко, узнали, что слово это — заимствование из арабского, да еще позднее,: с ассимилированным арабским артиклем al- (eţţebal; из 'al-tabl).

21. Анри Лот (а за ним Ю. Поплинский — ук. соч., с. 143). так объясняет происхождение этого термина: «На языке тамашек „аменокаль» означает „хозяин земли» («ам»— приставка, означающая «владение», «акаль» — «земля»» (Лот А. Туареги Ахаггара. М., 1988, с. 30); по Ю. Поплинскому, это даже «ама-н-окал» «властелин страны», «господин земли». Мне не удалось найти элемента am с семантикой владения, обладания, ни тем более слова аmа со значением «властелин, господин» ни в ахаггаре, ни в других берберских языках. Слово «страна, земля» звучит как «акал», а не «окал»; в ахаггарском диалекте «вождь» произносится как «аменукал» («аменокал» — в диалектах восточного тауллеммета). Это важно, так как гласные «у» и «о» закономерно чередуются в туарегских диалектах, но «акал» вряд ли могло развиться в «укал» или «окал». Тем самым идея с «хозяином земли», похоже, не проходит. Можно предложить другую этимологию amenûkal — как сложного слова, состоящего из существительного этап «вода» (собств. «воды» во множ. ч.; это-слово есть во всех берберских языках) и императива глагола ukal (так в ахаггарском; в других туарегских — ukkal) «заботиться о чем-либо или ком-либо». В этом случае amenûkal дословно означало бы «(о) воде заботься». К.-Г. Прассе приводит в своей «Туарегской грамматике» сложные слова аналогичной структуры с той только разницей, что императив глагола (который Прассе считает древней формой отглагольного имени) предшествует в его примерах имени (я также благодарен за консультацию в этом вопросе берберологу-грамматисту А. Ю. Айхенвальд). Соблазнительно, конечно, интерпретировать это туарегское название вождя как «ответственного за воду» (за распределение ее? за содержание фоггаров?) в древности, перебрасывая отсюда еще один мостик к гарамантам.

[Analogopotom]

Аналогичная история — с белыми пришельцами в страну теда. Она заслуживает длинной цитаты. Ю. К. Поплинский пишет: «...ясно... что «белые люди» — гараманты — прожили здесь достаточно долго, Появление светлокожих северян традиция связывает с великой Миграцией. По-видимому, культурное значение гарамантов, принесших с собой в район Тибести свою высокую культуру, было велико. Об этом можно судить хотя бы по тому, что воспоминание об их гробницах, которые известны в Тибести и в наши дни как гробницы «белых» (назарах), сохраняется спустя почти тысячелетие.
Видимо, тоже гарамантского происхождения загадочные руины неизвестного города в южном Борку (около Айн Галакка). Такого рода постройки в этом; районе больше нигде не встречаются. Местные жители сохранили воспоминание о том, что они сооружены теми же «белыми людьми» — назарах. Зная о высокоразвитом градостроительстве у гарамантов и о их многочисленных городах, мы вправе со вниманием отнестись к этому свидетельству традиции» (22)
Со вниманием отнесясь к рассуждениям историка, не могу не сказать, что «насара» или «назара» (23) в каком бы языке в пределах зоны арабской экспансии это слово ни находилось, в значении «белый человек» может быть только арабским nāşāra «христиане» (24) и ничем иным. Иоханнес Лукас в своем исследовании «Язык тубу в Центральной Сахаре» приводит это слово в двух диалектных формах: Nasár и Nesara — в значении «европеец». Факт арабского происхождения названия «белых людей» ставит новые вопросы. Назывались ли эти люди «насаpa» в те времена, когда они, по преданию тубу, сооружали свои гробницы и загадочные постройки (менее тысячи лет назад? Для гарамантов поздновато...)? Или заимствованное впоследствии у арабов слово «христианин, европеец» просто является описательным термином для каких-то людей европеоидного типа, пришедших в район Тибести до арабов? Вкладывали ли те тубу или арабы, которые когда-то называли этих людей «насара», в этот термин значение «христиане», противопоставляя его приверженцам другого (или других) вероисповедания, или же имелись в виду любые «белые люди»? Сами арабы-мусульмане сюда включаться, естественно, не могли: если термин «насара» не приписан «белым людям» задним числом как современное их обозначение, если он стал употребляться во времена арабского завоевания Северной Африки, то он должен был обозначать каких-то европеоидов-неарабов, с которыми арабы и тубу имели дело, но которых тубу почему-то называли арабским словом — вслед за арабами. Кем же могли быть эти люди? Гарамантами-христианами? Какими-то европеоидами-немусульманами, пришедшими вместе с арабами, но оставившими особый, отличный от арабов, след в памяти тубу?
Проблема осложняется еще и тем, что сами арабы на языке тубу не называются арабами! Лукас на слово «араб» дает две диалектные формы одного слова — Аrā и Arám, а также слово Yógode. Если только не возможность какого-то необычного фонетического развития b в m на конце слова, термин Arám (Аrā—вторичная форма) похож не столько на арабское 'arab «арабы», сколько на название западносемитского народа арамеев (древнееврейск. ărammī «арамей», постбиблейск. еврейск. «арамей, иноверец, неиудей»). Второе же слово — Yógode — явно восходит к распространенному, в том числе и в Африке, названию евреев (арабск. yahūdiyy-из древнееврейск. yehūdī «иудей»). Существенно при этом, что слово «арамей» как будто не засвидетельствовано в классическом арабском языке (оно появляется поздно как заимствование — по-видимому, из европейской исторической литературы), а в арамейских диалектах оно если и встречается, то не является самоназванием арамеоязычных народов.

22. Поплинский.Ук. соч., с. 155. Примерно в тех же выражениях пишет о «белых людях» — «насара» — журналист Н. Непомнящий в увлекательной книге «Колесницы в пустыне» (М., 1981).
23. Откуда взялась еще форма «назара»—это полная загадка!
24. Т. е. «назаряне», последователи Иисуса из Назарета (арабск. Nāsir-at, еврейск. Nāserat или Näşşärat; в текстах еврейской Библии не встречается),— не путать с похожим по звучанию другим семитским словом, «назорей», т. е. «посвященный Богу»: древнееврейск. nāzīr, арабск. nadir и т. д. (эта перекличка корней использована в Евангелии от Матфея, гл. 2, стих 23: «И пришед поселился в городе, называемом Назарет, да сбудется реченное чрез пророков, что Он Назореем наречется»).