Shtirlic писал(а): Видите ли, уважаемый, вы опять занимаетесь очень примитивными махинациями - пытаетесь результаты похода первой четверти 18 века перенести на ситуацию начала 19го века. Хотя есть намного более близкая война 1804-1813го. Хотите я вам теми же методами "докажу", что завоевание Крыма или раздел Польши невозможен в принципе?
Так что вам придется вывернуться наизнанку, чтобы доказать, что русские могли контролировать данные территории в ходе войны без помощи местных феодалов. А при вводе в их ханства огромного количества русских войск они сразу же бы бросились в объятья персов - как тот же самый Мехтикули Карабахский.
Так что доказывайте свои недоказуемые мысли - а мы посмотрим. Желательно обосновывать их хоть чем-то, кроме сугубой "имхи"
А для начала - описание о том, как Платов в поход выступил (все же выступил, но ...):
А грозный государь благосклонно берет его за руку и ласково говорит: [55]
— Встань, Матвей Иванович, сядь вот со мною и выслушай мое приказание словесное кое о чем.
...
— Там ты посадишь на-конь всех, кто только сидеть может и копье держать, и с этим деташементом иди ты немедля с Дона через Урал на Оренбург... В Оренбурге военный губернатор Бахметев даст тебе “языков” (переводчиков, знающих наречия среднеазиатских народов) и все нужное для похода. От Оренбурга ты пустишься степями, мимо Хивы и Бухары, до самой Индии. Квартирмейстерский офицер будет отсюда командирован в Оренбург в тот же день, как ты поедешь отсюда на Дон. С дороги ты посылай через день казака с вестью в Оренбург к Вахметеву, а через неделю раз посылай казака с рапортом прямо ко мне в Петербург... Понял, Матвей Иванович?
— Понял, ваше императорское величество.
— Что ты должен предпринять дальше, подойдя к границам Индии, я тебе дам знать, когда ты подойдешь туда. Слышишь?
Через три дня Матвей Иванович Платов умчался на Дон собирать казаков для похода.
1801 года, 12-го января, император Павел именным указом повелел “собрать все донское войско на сборные места”. В это время прибыл на Дон походный атаман Платов, и дан был приказ войскового атамана (еще Орлова), “чтобы все наличные обер-офицеры и нижние чины непременно в шесть дней выступили о двух конях и с полуторамесячным провиантом” (Краснов, “Материалы для географии и статистики земли войска Донского”; Филонов, “Оренбургский поход”, см. “Донские Войсковые Ведомости”.). [66]
“Потребное число денег требовалось заимообразно от государственного казначея, кои должны быть возвращены генералом-от-кавалерии Орловым (атаманом) из добычи той экспедиции” (!).
Повеление императора о немедленном выступлении всего войска в дальний поход исполнялось в точности и энергично, но хитрые донцы, не ожидая большой благостыни от такого смелого похода, постарались свалить денежные расходы на государственное казначейство, туманно обещая возвращение их из будущей добычи, которой могло и не быть.
Всех казаков собралось к походу на сборное место двадцать семь тысяч пятьсот семь человек; из них составились сорок один полк и две роты конной артиллерии. Часть казаков была отряжена еще на кавказскую границу.
После торжественной литургии в городе Черкасске (Теперь он называется “Старочеркасск” и представляет лишь жалкие остатки былого богатства жителей. Волею атамана Платова, но против желания жителей, областной город был перенесен на другое место (нынешний “Новочеркасск”) в 1804 — 1805 годах. До 1847 года казаки, все еще не любя нового места, надеялись на перенос города, но император Николай приказал “остаться здесь”), столице Донского войска, отслужили в походной церкви, среди площади, напутственный молебен, и казаки весело тронулись в далекий и неизвестный путь, надеясь на милосердие Божие и молитвы святых угодников. Огромные обозы с провиантом и фуражом сопровождали этот двуконный поход казаков до далекого Оренбурга.
Совершалось необычайное дело: по слову всемогущего императора двинулись в необозримые снежные степи отборные войска Русской земли в поход, имеющий целью достижение таких стран, пути к которым не прошло еще ни одно войско, а прежние попытки терпели грустную неудачу. Примеры подобных походов считаются во всемирной истории единицами, и каждый из них стяжал их предводителю и войскам бессмертную славу.
И вождем такого знаменитого похода был выбран тюремный сиделец, извлеченный из мрака каземата, и беззаветная преданность родной земле повела эти тысячи народа в безвестный путь, где в девяти случаях из десяти ждала их верная смерть. [67]
В Оренбурге наши молодцы узнали побольше о том, что придется им вытерпеть в среднеазиатских степях зимой, и вздохнули, но бодрости духа не теряли. Надо было изготовиться к зимнему степному походу: весь обоз переложить во вьюках на верблюдов вместо саней и телег, запастись особенно теплым платьем, топливом и палатками-юлламами. Целая орда киргиз-кайсаков присоединена была к войскам для ухода за тысячами верблюдов, несших провиант для людей, фураж для лошадей, дрова, палатки и все имущество отряда. Сами верблюды должны были питаться, когда отряд останавливался на отдых, и для этого их угоняли иногда за несколько верст на места, где верблюды могли найти под снегом скудную растительность. Такая кормежка называлась “тебеневкою” и была очень скудна, отчего верблюды спадали с тела, заболевали, ослабевали и, наконец, измученные падали под вьюками, чтобы уже больше не встать...
Как огромная орда, втянулись казаки в безграничные, покрытые снегом пустыни и пропали в них, словно маленькая кучка людей, подавленные необозримыми расстилавшимися кругом пространствами. Пошли морозы и вьюги; песни попризамолкли, потому что иногда усы примерзали к бороде, а дыхание падало прямо на грудь снегом.
На ночевках и отдыхах палатки-“юлламейки” отоплялись хворостом, иногда просто верблюжьим навозом, а люди спали в них, закутанные в семь шкур. К трудностям похода присоединились и неприятности с татарвой: киргиз-кайсаки бегали и уводили с собой верблюдов; с пойманными казаки, на страх другим, поступали круто: при всех без дальнейшего суда расстреливали.
Бодрились казаки на походе, но на душе начинали кошки скрести, и, всегда веселые и находчивые, они иногда впадали в грустную и глубокую задумчивость.
Они шли уже неделю и другую, и третью, все углубляясь в необозримые степи, перешли реки Илек и Эмбу и очутились в глухой азиатчине, а цель их похода была еще страшно, почти недостижимо далека...
В войске начались болезни; верблюды, лошади падали; между людьми, развилась цинга, простудные болезни; многие замерзали...
В теплый и безвьюжный день родные песни, которые таки не замерли совсем и в азиатских степях, а в праздничные дни богослужение иеромонаха в раскидной шелковой походной церкви, среди обширного круга казаков, развлекали наших беззаветно-храбрых молодцов в их лихой беде.
По мере углубления в азиатские степи среди всевозможных лишений, “деташемент” казаков таял, уменьшался и людьми, и лошадьми, и вьючными верблюдами, а цель была страшно далека... [68]
Поход начался в половине января 1801 года; в это время казаки выступили “о дву-конь” из Черкаска до Оренбурга.
Если считать, что в феврале они выступили в настоящий степной поход, то прошел уже целый месяц, как они все углублялись и углублялись в среднеазиатские степи, приближаясь к Хиве и Бухаре.
Приходило Матвею Ивановичу Платову в голову, что государь, веря наветам его недоброжелателей, захотел наказать его еще трудной прогулкой по степям, но потом воротит же назад; однако это не сбывалось, вестник возвращения не появлялся на горизонте безграничных снежных степей.
Гонцы, которых он по приказу императора посылал с пути через день в Оренбург, а через неделю к самому государю в Петербург, еще ни один к нему не возвращался ни с какими дальнейшими инструкциями. Была у него в руках карта, копия той, что он видел у государя на столе, но эта карта ничего ему не говорила, потому что и картография-то Средней Азии была в то время крайне мало исследована и еще хуже нанесена на план.
А ужасы сверхъестественного похода все увеличивались по мере углубления в степи: начали появляться разведочные партии киргизов, чтобы напасть на русский отряд, движение которого в степь вызывало подозрения азиатов. Это держало казаков на чеку и увеличивало неудобства зимнего похода по необитаемой степи.
Смертность в людях и животных увеличивалась; между казаками начался ропот, сначала глухой, когда казаки далеко от глаз начальства жаловались друг другу на злую судьбу, постигшую их, а потом эти жалобы стали предъявляться и начальству, сначала низшему — хорунжим и сотникам.
Беззаветно преданный родине и престолу казак не хотел бунтовать и сопротивляться распоряжениям, исходящим свыше, тем более, когда ведет его такой любимый и испытанный в походах начальник, как “батько” Платов, но, все-таки, ужасная действительность и видимая недостижимость конечной цели убеждала его, что этот поход будет для всех верной гибелью без малейшей пользы для родины. Провиант и фураж, не смотря на донельзя уменьшенные дачи, истощался, и полуторамесячного запаса его не хватало и на половину предположенного пути.
Другое дело, если бы казаки шли местами населенными: там казак и конь его никогда не останутся голодны, но в покрытой снегом безграничной степи вся изворотливость казака была ему бесполезна. [69]
Ропот поднялся выше: полковники и старшины, видя конечную гибель людей и лошадей, которых уже начали бить на прокормление себя, стали заговаривать с походным атаманом весьма нерадостно о последствиях похода.
— И сам я, братики, думаю об этом, — отвечал им Платов: — и вот как думаю, аж голова чуть не треснет, да что ж поделаешь, коли на то есть высочайшая воля? Пойдемте, братики, вперед, авось дойдем куда надо...
Но дойти, в конце концов, до Индии не представлялось никакой возможности; дальнейшее движение вперед было явным путем к конечной гибели всего отряда до последнего человека. Это сознавали все, и атаман Платов лучше всех.
Путь следования отряда отмечался палыми по сторонам верблюдами и лошадьми; иеромонах чуть не каждый день отпевал умерших казаков, а товарищи вырубали мерзлую землю и со слезами хоронили их на чужой стороне, в незнаемой азиатчине.
Наконец, терпение у всех лопнуло.
Наступил уже март месяц 1801 года; холода стояли жестокие; бедствия похода увеличивались.
В войске общее недовольство стало проявляться открыто; казаки отказывались идти вперед, и многих усилий стоило атаману Платову сдерживать их от самовольного возвращения назад.
Скоро и его авторитет стал делаться слабым: “батько-Платов”, прежде столь любимый, начал казаться им врагом, ведущим их на верную гибель без всякой пользы, в уже начали поговаривать об измене и, если не о возвращении назад, то о том, чтобы передаться совсем туркам, как сделали это казаки-некрасовцы, до сих пор мирно живущие в Турции, убежав от религиозных притеснений. [70]
Пока так мучился первый “деташемент” легкой русской конницы в степях Средней Азии, посланный гениальной мыслью Наполеона и скорым распоряжением императора Павла, первый консул Франции ничего еще не предпринимал для завоевания Индии. Наполеон сам, оставив свою победоносную армию в Египте, возвратился во Францию, а в это время турки с англичанами разбили французов, и изгнанных из Египта англичане на своих кораблях доставили во Францию. [72]
Победоносное шествие на Индию еще не предпринималось первым консулом и будущим императором Франции, а между тем уже первые пионеры гениального плана, посланные в степи, изгибали, “решались” от стужи и лишений без надежды дойти до цели и наконец совсем остановились, решившись идти назад...
— По высочайшему повелению, к атаману Платову, с рескриптом! — отвечал посланец на оклики и опросы дозорных казаков и был немедленно препровожден к юлламе походного атамана.
...
Забывшийся тревожным сном Матвей Иванович в испуге вскочил с кошмы и схватился было за пистолеты и саблю, но денщик высек огнивом из кремня искры, зажег и раздул сухой трут, а от него восковую свечку.
...
С лихорадочной поспешностью был вскрыт большой пакет, привезенный гонцом, и при свете свечи внимательно прочитан.
— Возможно ли это?.. Благодарю тебя, Господи! — воскликнул вне себя от радости Матвей Иванович и упал со слезами на колени перед маленьким литым образом, повешенным в юлламе.
— Павел Петрович умре и император Александр Павлович предписывает нам возвратиться домой!.. Давно пора было приказать это!.. Вина сюда! Жарь баранину на огне! — приказал на радостях Платов денщику, чтобы обогреть и угостить радостного вестника...
...
— Поздравляю, детушки, с походом домой! — громко произнес Матвей Иванович, и весь лагерь загудел криками “ура”; шапки полетели вверх.
Войсковой писарь, выступив на средину, прочел высочайший указ нового императора, и снова громогласное “ура” далеко огласило азиатскую степь.
Торжественно началась Божественная служба; усердно, со слезами радости на глазах молилось казачество и было приведено к присяге новому императору.
Загремели после многолетия пушки и ружья; радостные казаки поздравляли друг друга; пошел пир горой, и в тот же день спешным маршем повернули казаки назад, домой...
Снова раздались песни; больные подбодрились; обратный поход был быстр и радостен...
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty ... v/text.htm
Вот, собственно, так "прогулялись" - туда тащились, оттуда бежали, причем НИ РАЗУ не вступили в бои, а людей теряли КАЖДЫЙ ДЕНЬ.
И еще, что очень важно - как было в Войске Донском на 1724 г. около 30 тыс. казаков, годных к бою, так столько же было и в 1801 году!
