Я тоже действительно по вопросу о библеизмах буду теперь писать здесь. Вообще я планирую издать сборник статей со своими интерпретациями некоторых мест и моментов "Слова", и здесь делаю своего рода "заготовку".
Основная направленность моих истолкований различных фрагментов "Слова о полку Игореве", включая тенденцию усматривать в ряде случаев влияние текстов Библии, связана с восприятием поэмы в качестве христианской - не только по признаку вероисповедания автора, но и по идеологии. На мой взгляд, в "Слове" проводится идея "имперско-христианского", условно выражаясь, величия Руси. Согласно моей гипотезе, христианство было впервые принято восточными славянами во временном диапазоне от 4-го столетия до 6-го. По моей версии, имена "Дажбог", "Хорс", "Стрибог" являются модифицированными (в силу большой фольклоризованности религии, что, в свою очередь, обусловлено не особенно высоким культурным уровнем этноса) именами ипостасей Троицы, "Велес" - нарицательное "Властитель" (метафора слова "Бог"), "Троян" - римский император, почитаемый ( в том числе в силу воспоминаний о первых значительных контактах с Западной Римской империей в его эпоху) как великий завоеватель и как метафорически первый христианский монарх (согласно преданию, душа его была вызволена из ада молитвами папы Григория 6-го). Далее я для краткости и удобства буду именовать это гипотетическое первое восточнославянское христианство "ХОРСианством". Автор, на мой взгляд, использует хорсианскую терминологию (при всей её "еретичности" с точки зрения православия), "романтизируя" древность христианизации своего этноса и подчеркивая тем самым , что христианство как таковое - при всей текущей конфессиональной зависимости, - славяне получили всё-таки НЕ из греческих рук. С этим фактом согласуется и то, что греки упомянуты в поэме всего один раз, да и то не на первом месте в перечне народов, взирающих на происходящее на Руси ("... Ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава..."): им как бы придаётся тем самым - символически, - весьма "обыкновенный" статус.
Кроме того, я считаю, что в поэме наблюдается нечто похожее на то, что мы назвали бы "панславизмом". Акцентируется тема Дуная и метафорической "слышимости" плача Ярославны в дунайских краях и, аналогично, пения дунайских девиц в Киеве. И даётся мотив радости этих последних в связи с возвращением Игоря - радости, которую могли бы испытывать подданные. Дунайские земли - символизирующие зачастую славянское единство, - метафорически, "по мечте", "вбираются" в Русскую землю, отношение к ним у Автора - примерно такое, как, допустим, у славянофилов и Достоевского к Константинополю.
Подробно эти мысли изложены в моей книге "Культурная предыстория России" (
http://afin.bon.co.il/Front/Pages/pages.asp?id=198882) и более сжато - в очерке "Религиозная загадка "Слова"
(
http://tochka.gerodot.ru/slovo/zagadka_04.htm), во второй половине главы, на которую даётся ссылка.
В свете этих соображений рассмотрим образ Святослава в поэме и то, что влагает Автор ему в уста.
Первое, что говорится о Святославе - торжественно-державно. Он - грозный, великий, он карает неприятельскую землю, исторгает супостата из его убежища и повергает к своим стопам, он смиряет стихии ("... притопта хлъми и яругы...", и т. д.), на его деяния восторженно взирают народы "не из последних"... Чем не повелитель вселенского (по замыслу) царства, не император масштаба Траяна? И он также НАРЕКАЕТСЯ "отцом" Игоря и Всеволода, не будучи им фактически. Смысл этого наречения может быть только один: Святославу придаётся статус главы рода, "патриарха".
Таково "вступление" о нём. Далее - сон, в котором его одевают "паполомой" (саваном), т. е. даётся мотив "предсмертного" состояния. В этом сне на лоно его сыплется жемчуг. Здесь, в связи с лоном, может (хотя я и не решусь на этом настаивать) всплыть ассоциация с Авраамом (евангельское "лоно Авраамово", на которое отнесена душа Лазаря), тем более, что возможна трактовка "жемчуга" как душ погибших воинов (ср. об Изяславе, сыне Василькове - "... изрони жемчюжну душу..."). Эта мысль о жемчуге принадлежит уважаемому Лемурию.
Но самое важное, на мой взгляд, начинается со слов Святослава после ответа бояр.
Пребывающий символически ("паполома") на смертном одре патриарх всемирно значимого (см. вступительный отрывок о Святославе) рода риторически укоряет Игоря и Всеволода (нареченный отец - двух названых сыновей) за неправедно пролитую кровь. Потом - воззвания к разделенным представителям того же единого рода. При том, что сквозь всё "Слово" красной нитью проходит акцентуация противопоставления этого рода язычникам ("поганым").
Будет ли чем-то опрометчивым усмотреть здесь мотив вселенского (опять-таки - по замыслу) религиозно избранного царства? Некоего (это вполне из христианского арсенала) "Нового Израиля"...
И теперь, произнеся этот этноним, сопоставим... с чем? С кн. Бытия, гл. 49. Умирающий Иаков-Израиль, патриарх всемирно значимого рода, обращается к сыновьям. Заранее скажу, что не смогу ответить тем, кто спросит, где конкретная параллель обращения Иакова к каждому из сыновей: я вижу здесь не буквальное парафразирование, а идеологическое обыгрывание мотива. И при этом - ПОЭТИЧЕСКОЕ, а в поэзии нет место дидактически навязчивому цитированию.
Но одна - и яркая, - параллель всё же есть.
Быт. 49, 5-7: "Симеон и Левий братья, орудия жестокости мечи их;
в совет их да не внидет душа моя, и к собранию их да не приобщится слава моя, ибо они во гневе своем убили мужа и по прихоти своей перерезали жилы тельца;
проклят гнев их, ибо жесток, и ярость их, ибо свирепа; разделю их в Иакове и рассею их в Израиле".
"Слово о полку Игореве": "... Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати. Но нечестно одолесте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована и в буести закалена. Се ли створисте моеи сребренеи седине..."
Автор - повторю эту мысль, - не был бы поэтом, если бы цитировал буквально. И если бы к тому же не желал художественной оригинальности, не избегал чрезмерной текстуальной схожести. И всё же - разве не очень и очень схож здесь (кроме буквальных "мечей" и "жестокости") сам мотив: "патриарх", укоряющий "сыновей" (для Игоря и Всеволода - кавычки) за неправедно пролитую кровь?..
Далее, Иаков заканчивает обращение к этим двоим словами о разделении и рассеянии. Святослав после укора нареченным сыновьям обращается к УЖЕ РАЗДЕЛЕННЫМ между собой (скорбя о сём факте) князьям. Сближение может, конечно, показаться сомнительным, но дело в том, что Святослав, в отличие от Иакова, знал, что рассеяние постигло впоследствии первый, настоящий Израиль как таковой, и поэтому я считаю, что именно уподобление "нового Израиля" библейскому лежит в основе воззваний Святослава к раздробленным "коленам". Которым ещё не поздно воссоединиться.
Дополнительную ассоциацию даёт ещё отрывок о Всеславе (метафора "волка") под конец "златого слова" в связи с тем, что "волку хищному" уподобляется Вениамин - закономерно тоже в самом конце речи отца, поскольку он младший из сыновей. Я, правда, не стал бы стопроцентно усматривать здесь сознательный параллелизм (хотя сближающая игра образов и возможна).
Как бы то ни было, основная идея приведенных рассуждений, - то, что Автор метафорически изображает здесь свою страну, Русскую землю (вполне в рамках христианского мировоззрения) неким "новым Израилем". Вдобавок к тому, что мотив Трояна (по моей версии - император Траян), которому преемственны русские князья, и символическое задвигание греков на "невыдающееся" место дают образ того, что можно назвать "вторым Римом" (задолго до Филофея).
Добавлено: 10 янв 2012, 11:57
Игорь "блудный сын" (Ольгович) едет в божий "дом Отца", принадлежащий "старшему сыну" (Мстиславому племени) - СТРАНЫ РАДИ!
