EL SIGLO DEL ORO
Манрике, не стучи колоколами!
Не всё на свете пожирает время:
твои стихи не смерть и не конец –
филологи считают их началом,
и нам нет смысла сильно с ними спорить.
Зайдем к Боскану – выпьем и съедим
все, что на стол попало и пропало
(не посрамим!) – а вежливый хозяин
под стук зубов и бульканье в гортанях
зачтет сонет… А впрочем, нет, эклогу –
сонеты нам прочтет Гарсиласо
(привет, привет!), но только без печали,
не мы свели в могилу Исабель,
не нам о том грустить и песни плакать.
На песни ли, или на вкусный запах
но первым к нам на тихий огонек
придет сеньор суровый Кастильехо
и будет делать вид, что только ради
того, чтоб доказать, что только в коплах
кастильской речи процветать вовек,
он, собственно, пришел. Но после пары
кувшинов из его кастильской глотки
одиннадцатисложники польются.
Из Чили с добрым перцем к нам Эрсилья,
октавами своей «Арауканы»
пускай нас утомит, но лишь чуть-чуть –
хороший стих не может надоесть!
Всё съели? Не беда, нам Алькасар
накроет стол, и дружеский наш завтрак
сам по себе перерастает в «Ужин»,
и всей компанией мы перейдем к нему.
Восплачем с Руфо о несчастной крысе,
пока отважный воин Вируэс,
царапая напольную плиту
ножнами кованой стальной подруги,
своих солдатских не затянет песен,
мурлыча про Барлетту в колкий ус.
О чем-то спорит Вильямедиана,
о королеве юной, не иначе –
ему бы больше думать о Филиппе
и опасаться подлого ножа.
А кто в углу там скромен нарочито,
губ уголки потупив, будто очи,
изящно удобряя слог латынью,
читает мавританские романсы?
Не Гонгора ль, бог культа своего,
великий даже в мелочной гордыне?
Вам, дон Луис – скамья у очага,
и лучшего кусок, и добрый кубок,
и вечный наш респект; пусть «Одиночеств»
посмертная судьба навеки будет
счастливей, чем при жизни их отца…
Ба! Пропустить явленье кавалера,
что появляется в дверях сейчас
не смог никто – отчаянно божась,
изящно лья хулы на всю округу,
бряцая шпагой звонче, чем словцом
(хоть словом он звенит весьма изрядно),
дон Кеведо, переставляя ноги
кривые, споро движется к столу.
По поводу очередного спора
(с рукоприкладством) с бедным альгвасилом
готов очередной взрывной сонет,
и будто только что из ада, с аппетитом
пройдохи Паблоса отец хлебнул вина.
Их спора с Гонгорой нам не решить
(два гения друг друга не выносят),
и консептизма недруг ускользает…
Пускай! А мы в таверну не пойдем –
там Лопе, Тирсо и сеньор Сервантес,
а также гений чести Кальдерон
предпочитают музу Мельпомену,
и даже прозой часто говорят.
ДЕНДИ
Цилиндр строг и прям, и стремится вверх –
туда, где людской пирамиды поверх,
суть бог, облака, кислород и прогресс,
подальше от бренных банальных словес.
Протест – наше знамя, наш шейный платок,
он в крапинку желтый, как ложь и порок,
которому вызовом служит пусть он –
как в зеркале будет порок посрамлен!
А наш воротник укрепит пусть крахмал,
чтоб твердо, как Браммел пред принцем, стоял:
свобода – наш личный английский freedom,
от века британец не будет рабом!
Сорочка свежей самой белой капусты
бичует пусть пошлость и серость в искусстве,
как Байрон (старинный мой, кстати, приятель),
англо-шотландских писак бичеватель.
Сюртук только красный! В честь наших солдат,
что в дикой Испании грудью стоят
за честь, короля и родную страну…
Еще на полфунта и пенни возьму!
Бедняк голодает в трущобах, а вы…
Достоин согражданин лучшей судьбы!
Семейства цветочниц кормить нам не лень –
меняй в бутоньерке цветок каждый день.
На гнусные нравы отживших времен
даст мощный ответ прямизна панталон:
отсутствие складок и прочих морщин –
вот гордый штандарт настоящих мужчин!
Ну вот, туалет безупречен и строг,
не стыдно теперь выходить за порог
и в свет, где царят прагматизм и инцест,
нести романтизм и бунтарский протест!
КРАСНЫЙ БАРОН
Как-то в пасмурном апреле день теплился еле-еле,
оставляя лишь воздушный для охотников простор.
Небо рвут аэропланы разноцветным караваном –
асы гонят сноп фанеры сверху вниз во весь опор.
Сможет кто-то у барона выиграть кровавый спор?
У барона? Nevermore!
Словно ворон легендарный, красный, будто кран пожарный,
он снижается мгновенно и врага разит в упор.
Мэй пытается укрыться, его «Кэмел» прочь стремится,
он барону не соперник, отступленье – не позор…
Друга школьного спасая, немцу рвясь наперекор,
Браун шепчет: «Nevermore!»
До легенды – лишь обойма, что рукою произвольной
безымянный австралиец внутрь сует, отжав затвор.
Пулеметы лают басом, как учитель перед классом,
струи пуль плетут сквозь небо свой решётчатый забор;
над окопом слишком низко «Фоккер» крылья распростер –
«Энфилд» каркнул: «Nevermore...»