Возникновение топонима Garðar Естественно встает вопрос о том, как возник, применительно к Руси, топоним Garðar. Трудно согласиться с утверждением, что «название Руси Garðr (sic! — Т.Д.)» есть «производное от Holmgarðr» [Мельникова 19776, 204]. Прежде всего в нем происходит смешение двух совершенно различных топонимов Garðr и Garðar, ибо, в отличие от второго, первое является сокращенной формой от обозначения Константинополя Miklagarðr. Далее, этого мнения не подтверждают скальдические стихи, поскольку Holmgarðr «Новгород» им не известен вовсе, а Русь упоминается в них неоднократно и именно в форме Garðar. Не дают достаточных оснований для выводов такого рода и рунические надписи, ибо в них на девять упоминаний Garðar приходится три упоминания Holmgarðr [Мельникова 1977а, №№ 23, 57, 89], причем и тот и другой топонимы встречаются в надписях, датируемых первой половиной, серединой и второй половиной XI в. Таким образом, датировка топонима Holmgarðr IX веком, a Garðar — XI веком [Мельникова 19776, 207, таблица] является, на мой взгляд, противоречащей материалу источников.
Данные источников со всей определенностью говорят о том, что топонимы Garðar и Holmgarðr возникли примерно в одно и то же время, и это ставит под сомнение тезис о десемантизации корня garð - в одном из них [Там же, 205 и след.] (6).
6. С моими возражениями против тезиса Мельниковой о постепенной десемантизации форманта -garðr и превращении его в словообразовательный элемент (сформулированными мной в: Древнерусские города, 120), выразил согласие Ш. Б. Успенский (см.: Успенский 1997а, 51—67).Полнозначность древнескандинавского имени Руси Garðar не вызывает сомнения, и ниже предпринимается попытка определить его семантическое наполнение.
Древнескандинавское слово garðr имеет следующие значения: 1) ограда, забор, укрепление; 2) двор, огороженное пространство; 3) двор, владение (княжеский двор), небольшое владение, земельный участок, хутор (в Исландии), дом (в Норвегии) [Cleasby and Gudbrandr Vigfusson 1957,191-192; Baetke 1964, 186; Holthausen 1948, 80; Alexander Johannesson 1956, 364; de Vries 1961, 156; Asgeir Blondal Magnusson 1989, 230].
Но все эти значения сами по себе не могут объяснить, почему форма множественного числа этого существительного, Garðar, стала обозначением Руси, почему на ее основе возник топоним Garðariki, почему корень garð- вошел составной частью в названия городов: Holmgarðr «Новгород», Kænugarðr «Киев», Miklagarðr «Константинополь», почему, наконец, это существительное стало вообще обозначать «города» в словосочетании
hofuð garðar [НЬ., 155] вместо традиционного
hofuð borgar.
Использование корня garð - для оформления именно восточноевропейской топонимии заставило исследователей обратить внимание на связь древнеисландского garðr и древнерусского городъ, градъ. Для древнерусского слова выделяются такие основные значения: 1) ограда, забор; 2) укрепление, городские стены, крепость; 3) полевое оборонительное сооружение; 4) поселение, административный и торговый центр [Срезневский 1958, 555—556; Старчевский 1899, 146; Кочин 1937, 66—67]. Развитие этого значения таково: «ограда, забор» > «огражденное место» [Шанский 1972,139].
На том основании, что garðr и городъ — слова родственные [Фасмер 1986, I, 443; de Vries 1961, 156; Holthausen 1948, 80] и в них выделяется одно и то же значение («ограда, забор, укрепление»), можно заключить, что в определенном временном срезе они были тождественны по значению. Однако большинство историков для сопоставления с древнеисландским garðr брало русское слово город с более поздним семантическим наполнением, понимая под городом отделенный от сельской местности укрепленный населенный пункт, центр ремесла и торговли. Так, С. Рожнецкий полагал, что «в древнескандинавском garðr обнаруживается семасиологическое влияние русского языка на древнескандинавский, ибо garðr собственно только 'забор, ограда, двор', но принимает значение 'город', когда речь идет о русских городах» [Рожнецкий 1911, 62]. В. А. Брим считал, что garðr в сочетании austr i Gorðum «следует понимать не в обычном значении «огороженное место», а в приближении к почти однозвучному русско-славянскому 'город-град' [Брим 1931, 229]. Ссылаясь на упоминавшуюся мною выше работу Ф. А. Брауна, Е. А. Рыдзевская утверждала, будто, по Брауну, «в применении этого слова к русским городам ... следует видеть не древнескандинавское слово garðr с присущим ему в этом языке смыслом и значением, а переделку на скандинавский лад русского городъ» [Рыдзевская 1924, 149]. Мне представляется, что Ф. А. Браун все же говорил не о «приспособлении», «переделке» или «приближении» искомых слов, а об их тождестве: «...Гардар как имя страны является просто общим обозначением русских градов...» [Braun 1924,195]. На этом моменте, однако, кончается совпадение моих взглядов с позицией Ф. А. Брауна, объяснявшего возникновение древнескандинавского имени Руси Garðar «Грады» тем, что скандинавские пришельцы на Русь уже в IX в. заставали здесь многочисленные города, которые были единственными государственными организациями и вокруг которых выкристаллизовывались более или менее твердые политические образования — волости [Ibidem, 195—196] (7).
7 Вновь возродившаяся и нашедшая своего сторонника в лице И. Я. Фроянова (Фроянов 1980, 216—243), эта теория городов-государств была подвергнута справедливой критике (Пашуто 1982,178; Свердлов, Щапов 1982,183-184).Скандинавское наименование Руси должно было сложиться в IX в., поскольку археологически скандинавы на Руси (за исключением Старой Ладоги, где их следы датируются 760-ми гг.) [Stalsberg 1982, 283] прослеживаются именно начиная со второй половины IX в. [Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980]. Первая же фиксация топонима Garðar, как мы видели выше, — 996 г. Но что дало основание скандинавским пришельцам назвать область расселения восточных славян второй половины IX — X в. (точнее — северо-запад Восточной Европы, поскольку в этом районе скандинавы появились раньше всего и с ним всего теснее были связаны) — Garðar? Каков был характер поселений в указанное время на означенной территории?
Все предшествующее рассуждение приводит к выводу, что это должны быть укрепленные поселения, но не города в более позднем понимании. Археологические материалы говорят за то, что даже в конце X — начале XI в. в Новгородской земле было всего три города (Псков, Новгород и Ладога), при общем числе древнерусских городов не более двадцати одного [Куза 1983, 21—22]. В то же время, в Новгородской земле насчитывается (по данным разведочных обследований) не менее двадцати укрепленных поселений, относящихся к эпохе сложения Древнерусского государства [Булкин, Дубов, Лебедев 1978, 77].
Проведенный Е. Н. Носовым анализ топографии кладов куфических монет VIII—X вв. подтвердил выдвигавшееся уже в науке [Рыбаков 1948, 346—349; Янин 1956,103] положение о том, что в Ильменском бассейне смыкались два важнейших торговых пути средневековья, пересекавших Восточную Европу, — Балтийско-Волжский путь и путь «из варяг в греки» [Носов 1976, 96—110]. Именно в этом районе, в центре складывающейся Новгородской земли (по р. Волхов, в низовьях рек, впадающих в оз. Ильмень, и по р. Поле), и находились означенные укрепленные поселения [Носов 1977, 9, 21]. Они служили убежищем для населения близлежащей округи, а кроме того, были опорными и контрольными пунктами на водных дорогах [Носов 1981, 21], зачастую они располагались на наиболее сложных участках водных магистралей, что характерно, в первую очередь, для поселений на берегах Волхова [Носов 1977, 21; Носов 1981] .
П. А. Раппопорт определяет городища VIII—X вв. как «остатки укрепленных поселений свободной территориальной, общины». Но в X в., по мнению исследователя, число их уменьшается и появляются «феодальные владельческие усадьбы-замки» (Раппопорт 1956, 28). Именно в этом последнем значении понимал П. Н. Третьяков упоминаемые в летописном рассказе о мести Ольги за убийство Игоря в 946 г. древлянские «грады» (Третьяков 1952, 64—68). Существует также мнение, что размещение археологических памятников вдоль Волхова свидетельствует об определенной этапности речного движения (Кирпичников 1976, 96).
Таким образом, скандинавы, отправляясь из Ладоги по Волхову(10) в глубь славянской территории(11), встречали на своем пути цепочку укрепленных поселении (12) , называемых местными жителями городами. Поэтому вполне естественно, что на первом этапе знакомства с Русью скандинавы стали называть страну Garðar «Города (= Укрепления)».
10. О преимущественном использовании водных (а не сухопутных) путей в окрестностях Ладоги см.: Кирпичников 1979, 103.
11. Археологические материалы позволяют говорить о славянской колонизации в Приильменье в VIII—IX вв. (см.: Носов 1976, 108-109).
12 Помимо Старой Ладоги, это — Любша, Новые Дубовики, Городище, Холопий городок, Новгородское (Рюриково) городище и др. (см.: Носов 1981).О топониме GarðarikiОбразованный на основе более ранней формы композит Garðariki, впервые зафиксированный в географическом сочинении последней четверти XII в., а также нашедший отражение в сводах королевских саг записи первой трети XIII в., нужно понимать, вероятно, уже не как «Страну укреплений», но как «Страну городов», поскольку соответствующий древнескандинавскому
garðr древнерусский термин
городъ/градъ означал к этому времени «укрепленное место, огороженное поселение» и «город» в привычном для нас смысле. И хотя в XI—XII вв. в скандинавской письменности формируется модель
X-riki для обозначения государственных образований, тем не менее вряд ли можно в форме
Garðariki видеть лишь продукт литературного творчества. Скорее, следует говорить о логической эволюции топонима
Garðar, определяемой социально-экономическим развитием Древнерусского государства и всем комплексом социально-политических и этнокультурных связей Руси и Скандинавии.
