Община на Руси - ?

[thor]

Эту тему я бы хотел посвятить памяти А.Я. Гуревича, который в известной степени был моим учителем (на его работах я учился мыслить и во многом он способствовал моему становлению как профессионального историка). Но и это еще не все – сама идея темы в какой-то степени навеяна его изысканиями в истории раннеевропейского Средневековья и, прежде всего, в сфере раннесредневековой «крестьянской цивилизации».
Однако прежде чем приступить к изложению своих идей, хотелось бы сделать ряд предварительных замечаний.
Для начала я хотел бы отметить, что эти посты ни в коем случае не претендует на изложение некоей абсолютной новой концепции развития русской государственности и российского общества. Скорее, это попытка озвучить те сомнения и мысли, что родились под впечатлением серии работ А. Я. Гуревича и историографического обзора Н.А. Горской (Русская феодальная деревня в историографии ХХ века. М., 2006), посвященного освещению проблем развития русской деревни в отечественной историографии минувшего столетия.
Далее, снова сошлюсь на мнение А.Я. Гуревича, отмечавшего, что «идеальный тип», с которым работает историк, представляет собой предварительный, весьма схематичный образ реконструируемого мира, своего рода «исследовательскую утопию», рабочую модель. «Общие понятия, которыми неизбежно пользуется историк, в контексте его исследования конкретизируются. В процессе этой конкретизации они всякий раз насыщаются новым содержанием. Более того, в тех случаях, когда эти абстракции вступают в противоречие с материалом, полученным из источников, общие понятия приходится уточнять, переосмыслять и далее, в определенных случаях, отбрасывать. Теоретические конструкции не должны быть прокрустовым ложем, в которое во что бы то ни стало необходимо уложить многоцветную действительность». И самая главная мысль уважаемого историка, с которой я целиком и полностью согласен – «идеальный тип», та самая рабочая модель – это не цель исследования, а средство, «необходимый инструмент, который ни в коем случае не должен ограничивать свободы поиска и подчинять научный анализ априорной конструкции…» (Гуревич А.Я, Историческая наука и научной мифотворчество (Критические заметки) // Гуревич А.Я, История – нескончаемый спор. М., 2005. С. 538-539).

[thor]

Дальше, в своем исследовании «Начало феодализма в Европе», касаясь проблемы феодализма и его становления, А.Я Гуревич писал, что «…хотя наука располагает сейчас несрав¬ненно большим, чем прежде, и хорошо изученным материалом по истории феодализма почти во всех странах Европы, понятийный научный аппарат, которым пользуются историки, остается по сути дела неизменным. Наши теоретические представления о феодализме по-прежнему опираются на обобщения, сложившиеся на предшествующей стадии развития историо¬графии, и в основе их неизменно находится то изображение феодализма, которое вынесли историки преимущественно из изучения страны, считав¬шейся средоточием европейского феодализма, — Франции». Применительно к нашей теме можно сказать, что отечественная современная историография в вопросах изучения русской общины до сих пор находится под влиянием «нетленного» учения Маркса и Энгельса, а они, в свою очередь, под воздействием марковой (Markgenossenschaftslehre) теории – детища классической германской историографии сер. XIX в. Однако, если мы исходим из того, что история – это живой, развивающийся процесс, пусть и медленно, но все-таки развивающийся, но тогда можно с уверенностью утверждать, что фактическое наполнение одного и того же термина будет изменяться с течением времени и то, что характерно для VIII в., вовсе не обязательно будет таковым для XII в. и тем более для более поздних времен.
Теперь приведем еще одно мнение маститого историка, на этот раз отечественного. А.Ю. Дворниченко, касаясь проблем, связанных с политогенезом у восточных славян, указывал, что «… «Род» в отличие от «племени» был известен летописцу. «Община» – термин не известный летописи, научное понятие, но отстоявшее свое право на существование…» (Дворниченко А.Ю. О восточнославянском политогенезе в VI – X вв. // Rossica Antiqua 2006. Исследования и материалы. СПб., 2006. С. 188).

[thor]

Весьма примечательное признание – термина «община» нет в летописях, но в научном мире оно устоялось. Т.е., по существу, речь идет о том, что историки согласились с существованием определенной идеальной модели и теперь работают в рамках этой модели. Однако так ли несомненна эта модель? И здесь снова обратимся к точке зрения А.Я. Гуревича. Касаясь проблемы общины на Западе в раннем Средневековье, он писал: «…не существует убедительных доказательств того, что крестьянство Раннего Средневековья было организовано в общины того типа, какой известен из источников более позднего периода, с их принудительным севооборотом, переделами участков, выпасами по жнивью и т.д…. Рубежом между ранней и поздней фазами аграрной истории Европы явилась внутренняя колонизация (Х – XII вв.), и на ранней стадии, по-видимому, еще не существовало ни объективных, ни субъективных потребностей в возникновении общинных порядков. Иными словами, крестьянин, на ранней стадии остававшийся, как правило, обособленным владельцем надела и ведший хозяйство на свой страх и риск, превращается в члена общины лишь в изменившихся социальных и хозяйственных условиях… Нет оснований переносить характерные черты сельского населения, зафиксированные в позднейших источниках, на сельских жителей боле раннего времени…» (Гуревич А.Я, Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005. С. 177-178).
Еще одна важная мысль Гуревича, связанная с происхождением пресловутой «марковой теории». Касаясь аграрной истории древних германцев накануне Великого Переселения народов, он отмечал: «…население этих территорий (северная Германия, Ютландия, Скандинавия – П.В.) жило обособленными хуторами, а не общинами. Аграрный индвидуализм – явление, убедительно доказанное новейшими данными археологии и истории древних поселений… Марковая теория лишилась своих оснований, и приходится предположить, что те обширные общины-марки, существование коих зафиксировано для конца Средних веков и начала Нового времени, впервые сложились в процессе внутренней колонизации Западной Европы…» (Гуревич А.Я. Феодализм перед судом историков, или о средневековой крестьянской цивилизации // Одиссей 2006. М., 2006. С. 28).

[thor]

Т.о., «…как подчеркивает ряд медиевистов, – писал далее А.Я, Гуревич, – Европа еще и к концу I тысячелетия н.э. оставалась миром «редкого человека». Поэтому едва ли могла возникнуть потребность в создании крупных деревень и в регулировании порядка землепользования. Лишь с ростом численности народонаселения незадолго до 1000 н. начались интенсивные расчистки лесов и пустошей под пашню, что приводило к созданию групповых поселений и возникновению общинных распорядков…». И результат – «…экономическая история Европы начинается с аграрного индивидуализма, а не с общинного строя, и последний распространился, преимущественно под эгидой вотчины, собственно, лишь в период Высокого и Позднего Средневековья, более или менее синхронно с иными корпоративными формами – городскими коммунами, ремесленными и купеческими цехами и гильдиями…» (Гуревич А.Я, «Феодальное Средневековье»: что это такое? Размышления медиевиста на грани веков // Гуревич А.Я, История – нескончаемый спор. М., 2005. С. 734).
Одним словом, есть все основания полагать, что «марковая теория» безнадежно устарела и нуждается если не в ликвидации, то, во всяком случае, в серьезной корректировке. Однако какое это имеет отношение к теме нашего выступления? На наш взгляд, самое непосредственное. Во-первых, теоретическая модель русской классической передельной общины построена на материалах позднего Средневековья и Нового времени историками, которые воспитывались на уважении к германской историографии с присущей ей «марковой теории». Могло ли это не сказаться на развитии отечественной исторической мысли? Естественно, могло. Во-вторых, можно ли провести аналогии между восточными славянами и, к примеру, теми же скандинавами? Думаю, что можно. Естественно, что такое предположение выглядит достаточно смелым, однако, на наш взгляд, тот факт, что новгородцы приглашают к себе на княжение скандинавов (да и сами новгородцы, судя по всему, выходцы из польского Поморья – т.е. близкие соседи тех же германцев), говорит в пользу того, что скандинавские порядки были близки и понятны новгородцам. В-третьих, как уже было отмечено выше, летописи не знают термина «община», но знают термин «род». Согласимся, что «род» (или «клан», или большая, патриархальная семья) – это все ж таки не община. В-четвертых, продолжая языковую тему, выскажем предположение, что есть «община» и есть «община», т.е. сам по себе термин изменяет свое наполнение от века к веку. В любом случае, классическая община, знакомая нам по источникам XVII-XVIII и тем более XIX – нач. ХХ вв., применительно к раннему русскому Средневековья «не работает». На наш взгляд, ее просто-напросто еще не было!

[thor]

Не слишком ли смелое утверждение? На наш взгляд, отнюдь, если принять во внимание выдвинутый нами ранее тезис о развитии того явления, что мы сейчас именуем общиной. И если мы обратимся к тому наследию, что оставлено было поколениями отечественных историков, то нетрудно заметить, что в конце XIX – нач. ХХ вв. подобные мысли уже выказывались, к примеру, П.Н. Милюковым, В.И. Сергеевичем и рядом др. историков. Н.П. Павлов-Сильванский еще в 1907 г. выдвинул тезис, что, изучая общину, необходимо четко различать два компонента: 1) община как «мир», как способ самоуправления; 2) собственно классическая община как форма и способ землепользования и землевладения. Однако в советской историографии эти идеи не получили развития. При этом, как ни парадоксально, интерес к изучению общины сохранялся и особенно вырос в последней четверти минувшего столетия, когда вышел целый ряд серьезных исследований, поставивших ряд проблем, связанных с историей общины (Л.В. Милов, В.А. Александров, коллективная монография «Аграрная история Северо-Запада России», Л.В. Данилова и др.). Примечательно, что исходя из аксиомы о развитии общины как явления, тем не менее большинство отечественных историков тем не менее в целом продолжали так или иначе оставаться в рамках «марковой» теории, автоматически перенося реалии XVII и XVIII вв. на более ранние периоды. Огромный накопленный материал из других сфер исторического (и неисторического знания) оставался необработанным и непривлеченным к изучению проблем истории русской общины как социально-политического, социокультурного и экономического явления.
Итак, теперь о самом главном, то, что вытекает из всего вышесказанного: община на Руси в том виде, в каком мы ее знаем, изначально не существовала, она продукт длительного развития общества. Можно предположить, по аналогии с древним населением той же Скандинавии (да и не только древним, но и раннесредневековым), что для восточных славян (во всяком случае, для значительной их части) был также присущ определенный «аграрный индивидуализм». Чем это можно доказать? На наш взгляд, доказательством этого может служить хотя тот факт, что длительное время основной формой сельских поселений на Руси были малые деревни, с числом дворов 3-5 или даже менее. По существу, речь идет о хуторах, несколько разросшихся по прошествии определенного времени. Для примера можно взять сохранившиеся материалы писцовых книг. Так, в писцовой книге Деревской пятины Новгородской земли 7004 (1495/1496) г. указывается, что в Хрестцовском погосте 6 деревень да починок, всего 9 дворов и 12 мужиков (Писцовые книги Новгородской земли. Т. 1. 1999. С. 72-73). О какой общине может идти в данном случае речь? И ведь такой пример далеко не единичен! Откроем академическую энциклопедию «Отечественная история с древнейших времен до 1917 года» и что же мы там увидим в статье «Крестьянство»: «… В сев-зап. и сев.-вост. районах Др.-рус. гос-ва застройка была по преимуществу прибрежно-рядовой, большинство поселений имело от 2-3 до 7-9 дворов…» (Крестьянство // Отечественная история с древнейших времен до 1917 года. Т. 3. М.. 2000. С. 127). И опять же воскликнем – о какой общине можно вести в данном случае речь. Перед нами типичный, используем термин А.Я. Гуревича, «мир редкого человека», в известной степени «аграрный индивидуализм», особенно прослеживающийся на севере Русской земли.

[thor]

Теперь, когда мы обосновали наши сомнения относительно существования общины в Древней Руси (при этом мы ни в коем случае не подвергаем сомнению способность восточных славян к самоорганизации – в любом случае, даже при наличии у них «аграрного индивидуализма» определенные формы общественного самоуправления у них обязательно должны были существовать. Можно спорить о том, что есть вече, на какой стадии развития находились восточные славяне на заре своей истории – «военной демократии» или же «вождества», но это не суть важно в данном случае. Самоуправление существовало, это вне всякого сомнения, и, по нашему мнению, следует четко разделять, как это предложил Павлов-Сильванский, «мир» как систему самоуправления и общину как систему землепользования. При любом раскладе примером прекрасного сочетания «аграрного индивидуализма» и коллективного самоуправления может служить Исландия), перейдем к вопросу о генезисе общины в средневековой Руси и России.
Если излагать тезисно нашу точку зрения по этому вопросу, то она выглядит следующим образом:
1) переход от «аграрного индивидуализма» к «классической» общине, от хуторов к селам связан, как и на Западе, с процессами внутренней колонизации («взлетом на холмы» – см. Чернов С. Взлет на холмы // Родина. 2003. № 12. С. 29-33). Однако в отличие от Запада на северо-востоке Руси, будущем ядре Российского государства внутренняя колонизация проходила в два этапа. Первый был прерван вторжением татаро-монголов, за которым начался второй. Кстати, С. Чернов высказывает интересное мнение о том, что вторжение завоевателей «…вело не только к физическому уничтожению населения, но и к «снятию» существующей традиции, регламентировавшей расселение, что создавало условия для формирования нового типа общинных отношений…» (Там же. С. 33);
2) однако не только внутренняя колонизация повлияла на процесс формирования новой общины. На наш взгляд, свою роль в этом сыграло и ордынское иго. Хорошо известная из летописей децимальная организация, на наш взгляд, были присуща первоначально городам как политическим, экономическим и культурным центрам тяготения. Однако проведенные татарами «числа» распространили ее и на сельскую округу, способствуя усилению позиций волостной общины как формы самоорганизации сельского сообщества;

[thor]

3) ордынская традиция была подхвачена молодым Российским государством. Сошлемся на мнение весьма авторитетного (и, на наш взгляд, наиболее убедительно освещающего особенности складывания Московского государства) историка – Ю.Г. Алексеева. Он писал, что Российское государство, которое возникло во времена Ивана III, «…можно назвать земско-служилым – русским вариантом централизованной монархии позднего средневековья… Реальной основой этого государства явились служилые отношения и общинные институты, пронизывающие весь строй жизни России. Вопреки мнению, долгое время господствовавшему в нашей историографии, Русское государство не знало «закрепощения сословий». Обязанность государственной службы, т.е. службы Отечеству, воплощаемому в лице государя всея Руси, вытекала из всего бытия Русского государства и определялась, с одной стороны, объективной необходимостью иметь сильное, дееспособное государство, способное отстоять независимость и целостность России, с другой же стороны – патернализмом как основной формой отношений между главой государства и его поданными. Средневековый патернализм не укладывается в категории политического и юридического мышления XIX – XX вв. с его повышенным рационализмом и формализмом… В силу патерналистского характера политического сознания в России не было и не могло быть договорных отношений между отцом и сыном в православной семье. Отсутствие договорных отношений было не проявлением «бесправия», «восточного деспотизма», а высшей степенью доверия между властью и народом – тем морально-политическим единством, которое обусловило сохранение Россией ее государственного единства, независимости и самого ее существования… Общинные отношения… отражали тот дух неизжитого коллективизма, чувства единства и единения, взаимной помощи и поддержки, свойственной все европейским народам на определенном этапе их истории, но в дальнейшем утраченный их большинством. На Руси вследствие специфики ее природных условий, особенностей исторического развития, благодаря православной вере с ее неодобрительным отношением к стяжанию и любоначалию общинный дух составил одну из основ национального менталитета. Община крестьянская, городская (посадская), служилая (служилый город) образовала основную структуру Российского государства, венчаемую патерналистской властью государя всея Руси… Русское государство выросло из общины, создалось как иерархическая система общин, подчиненных общеземской власти в лице государя всея Руси – гаранта правды и милости в духе православного менталитета…» (Алексеев Ю.Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. СПб., 2001. С. 431-434).
Соглашаясь в целом с такой конструкцией, мы бы все-таки не стали так категорично утверждать, что община стала главной несущей конструкцией растущего молодого государства. На наш взгляд, акценты необходимо расставить иначе. Не государство выросло из общины, скоре наоборот, оно всемерно способствовало ее формированию, ибо в условиях, когда государственный аппарат был слаб и неразвит, а, значит, не мог держать под контролем все и вся. Он нуждался в помощниках, «костылях» на местах, и самоуправляющиеся общины (в данном случае «миры») – сельские ли волостные, посадские ли или же служилые «города» дворян и детей боярских выступали такими низовыми ячейками государственного аппарата. Власть, по замечанию Н.Н. Покровского, «базировалась не на единственном понятии «государство», а на двух понятиях – «государство» и «общество», на продуманной системе не только прямых, но и обратных связей между ними…» (Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. Новосибирск, 1991. С. 6). Т.о., наличие самоуправляющейся общины-«мира» выступало необходимым условием успешной работы государственного аппарата и выживания всего общества

[thor]

4) Надо полагать, что свою роль в ускорении процессов формирования классической общины сыграло и постепенное закрепощение населения властью. В условиях нарастающего давления со стороны государства на «мир», на «землю» выжить в одиночку становилось все сложнее и сложнее, и спасение было только в переходе к коллективным формам общежития и хозяйствования. Примечательно, что Б.Н. Миронов указывает на тот факт, что крепостное право и в деревне, и в посаде имело двойное измерение. И крестьяне, и посадские находились в жесткой зависимости не только у помещика или государства, но еще и «…были закрепощены также теми корпорациями, в состав которых они входили» (Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 1. СПб., 2003. С. 368). И, что санаше интересное, историк приводит факты, которые свидетельствуют в пользу того, что это корпоративное крепостное право, зависимость отдельно взятого крестьянина или посадского человека возникло в ответ на усиливающееся давление со стороны государства и поощрялось им: «При существовании государственного и частного крепостного права в жестких административных связях люди находили защиту от административного и помещичьего произвола. Вероятно, поэтому корпоративное крепостничество формировалось стихийно и было законодательно оформлено государством в середине XVII в. в ответ на просьбы населения. Во всяком случае, в городах оно было окончательно утверждено Уложением 1649 г. в ответ на просьбы горожан. Можно полагать, что аналогичным образом сложилось корпоративное крепостничество и в деревне. Об этом свидетельствует история распространения общинно-передельного землевладения – важнейшей предпосылки корпоративного крепостничества в деревне – в поселениях казенных и дворцовых, или удельных, крестьян Севера, Урала и южных районов. В начале XVIII в. у казенных крестьян Севера и Урала… не было передельной общины, Земля находилась в свободном обороте, крестьяне продавали и покупали землю, среди землевладельцев были люди разных состояний….». До поры до времени государство не вмешивалось в эти свободные поземельные отношения, отмечал Б.Н. Миронов, но свободный оборот земель вел к неизбежному расслоению крестьян, и потому, идя навстречу пожеланиям бедных крестьян, пошло на запрет продажи земли лицам других состояний (1754 г.), а затем запретило и свободный оборот земли и среди самих крестьян (1766 г.). В 1781 г. среди всех государственных крестьян был введен обязательный передел земель. Аналогичным путем развивались поземельные отношения и в однодворческой среде (Там же. С. 369).
Соглашаясь с наблюдениями Б.Н. Миронова, тем не менее в этом пассаже мы бы иначе расставили бы акценты – государство у нас в России никогда не было благотворительной лавочкой и во всем и всегда стремилось преследовать свой собственный интерес, и голоса крестьян, тем более бедных и малоимущих, никогда бы им не были услышаны, если бы казна не почувствовала угрозу своим интересам – обедневшее крестьянство не могло тянуть тягло в положенном размере. И власть немедленно вмешалась в процесс, остановив административным путем социально-экономическое развитие казенной деревни, особенно северной, и расслоение крестьянства, насильственным путем уравняв и «сильного», и маломощного крестьянина.
5) ускорению формирования общины способствовало, на наш взгляд, также и постепенная христианизация Руси, с образованием системы приходов вокруг храмов как естественных центров притяжения округи;

[thor]

6) очевидно, что на завершающем этапе формирования классической общины свою роль сыграло и постепенное увеличение плотности населения (идея, высказанная А.Л. Шапиро, но не получившая должного развития). При редком населении смысла в классической общине с ее формами землевладения смысла не было, а вот при росте населения и его плотности ситуация меняется;
7) не исключено, что процесс формирования общины был ускорен наступлением в сер. XV в. «малого ледникового периода» (Изменения климата. Л., 1980. С. 102-119), чрезвычайно усложнившего жизнь русского крестьянина и, как следствие, в целом жизнь и общества, и государства на Руси. Весьма интересным, хотя и небесспорным, выглядит в этом свете тезис Э.С. Кульпина и В.И. Пантина о социально-экономическом кризисе, поразившем северо-восточную Русь в конце XV в. Это кризис, по их мнению, ускорил формирование Российского государства и придал ему его характерные черты. Согласно гипотезе Э.С. Кульпина и В.И. Пантина, к концу XV столетия вследствие быстрого роста населения в северо-восточных русских княжествах дальнейшее сохранение подсечной системы земледелия стало невозможной. Попытки же продолжать обрабатывать расчищенные, но быстро утратившие питательный слой почвы, пусть даже и по технологии трехполья, не давали должного успеха, тем более что применение органических удобрений если и имело место, то лишь эпизодически. В условиях же постепенного ухудшения природно-климатических условий (поскольку приближался так называемый «малый ледниковый период») возможности для дальнейшего развития сельского хозяйства по экстенсивному пути были исчерпаны. Рост численности населения стал опережать рост эффективности хозяйства, уровень жизни основной массы населения страны, не исключая и служилых людей, начал резко снижаться. В итоге в обществе не могло не возникнуть опасное напряжение и социальная нестабильность. Государство было вынуждено перейти к политике внешней экспансии с целью захвата земель у соседей и разрешения возникшей аграрной проблемы. Осуществление же активной внешней политики требовало изменения политической организации общества, что и привело к созданию на месте множества удельных княжеств сильного централизованного государства и сильной армии как инструмента активной завоевательной внешней политики (Подробнее об этом см.: Кульпин Э.С., Пантин В.И. Решающий опыт. М., 1993. С. 63-64, 66-67, 71-73 и далее; Кульпин Э.С. Путь России. Кн. 1. М., 1995. С. 8-13, 40, 70-71 и далее). Ускорение процесса формирования общины как инструмента управления обществом, «землей» являлось частью целенаправленной политики государства по выходу из сложившегося сложного положения.

[thor]

Т.о., подводя общий итог, можно сказать, следующее: признавая невозможность пока отказаться от использования термина «община», т.к. историческая наука пока не предложила и не готова, очевидно, в обозримом будущем, предложить взамен никакой иной «идеальной модели», необходимо пересмотреть содержание самого термина, учтя те новые идеи, те находки и результаты анализа накопивших за минувшее столетие материалов и в дальнейшем использовать его более аккуратно, учитывая неоднозначность содержания термина «община» применительно к определенным историческим периодам. Нам представляется, что схема может выглядеть следующим образом – изначально русское общество не знало общины в классическом, позднем понимании содержания этого термина. От «аграрного индивидуализма» (термин достаточно неуклюжий и спорный, но пусть он остается пока в качестве рабочей гипотезы) к территориальной, «волостной» общине-«миру» как способу самоуправления и самоорганизации крестьянского сообщества и от нее к классической передельной общине как инструмента государства по реализации своих внутриполитических целей, и как средства выживания «мира» в изменившихся политических и экономических условиях – таков, на наш взгляд, вероятный путь развития русской общины. Основными этапами, вешками, в формировании той самой классической общины, столь хорошо нам знакомой из истории и публицистики могут служить XIII век – время, когда в Северо-Восточной Руси начали происходить процессы, суть которых еще скрыта от нас, но завеса тайны над которыми стала приподниматься. В частности, примерно в это время начинается процесс той самой «внутренней» колонизации. Затем можно выделить рубеж XV/XVI веков – усиление давления на «мир», с одной стороны, государства, с другой стороны, природы (начало «малого» ледникового периода) и, в определенной степени, демографический подъем, способствовавший образованию более крупных поселений. Следующий этап – сер. XVI в. Здесь в дело вступает прежде всего политический фактор. Попытка стать империей, сохраняя старую основу, не удалась, и прежде всего из-за несоответствия замыслов возможностях их удовлетворения. Результат – очередной виток усиления давления государства на «мир» и, как следствие, ускорение процессов формирования классической передельной общины. К сер. XVII в. в общих чертах она уже наличествует и окончательно она оформляется уже в XVIII в., в эпоху классического русского «абсолютизма» и крепостничества.

[shuric]

А опять сказки про злое государство насильно вводившее общину.

[Дмитрий Лопаткин]

Ну по вашему - это проявление "подлой" крестьянской сущности.

[Zdvij]

Свой анализ этой же проблемы провел юрист А.А.Тесля:
http://civil-law.narod.ru/wissled/tesly ... /zs22.html
Во-первых, он сравнивает две советские школы в вопросе
об общинном землевладении в Древней Руси: Грекова и Фроянова.
Во-вторых, он сравнивает теории Эверса ("родовой общины"),
Беляева ("колонизационной" общины, к сторонникам которой
причисляет Гуревича), Леонтовича ("задружной" или "соседской"
общины). Сам Тесля склоняется к признанию наиболее типичной
для Древней Руси "семейной" ("родовой") общины, переходящей в "соседскую" общину ("вервь").

После оговорок о неполноте имеющихся источников, Тесля пишет:
"Следует особо отметить, что говорить о разложении родовых форм быта надлежит с осторожностью, особенно учитывая долговременное сохранение большой патриархальной семьи, по сути являющейся достаточно мощным остатком родовой организации, удержавшимся вплоть до XIX в., а в некоторых случаях продолжавшего существование и в первые десятилетия XX в. Переход к соседским отношениям не надо абсолютизировать; долговременным фактором, действовавшим в противоположном направлении (закреплявшим родовые формы социальных отношений) была регенерация родовых отношений из соседских."

Энгельс, как мне помнится, интересовался не только эволюцией
германских и славянских общин, но многое взял из работ Моргана,
написанных в процессе изучения индейских племен Северной Америки
(Льюис Морган "Древнее общество").

[shuric]

Ну по вашему - это проявление "подлой" крестьянской сущности.

Не крестьянской, а православной (в ее конкретном варианте образца XVII века) .Ведь если введение общины - результат налогового давления со стороны государства, то почему в Европе налоговое давление (значительно более тяжелое - в начале XIX века европейцы стояли очередью на переселение в Россию) не приводило к формированию передельной общины?

Формирование фермерства в Европе на землях лендлордов шло примерно по такому сценарию - помещик ликвидируя общинную чересполосицу передавал крупные участки земли в пользование крепким крестьянам. Те вели на полученой земле передовое хозяйство вводя новые агротехнические приемы, и резко повышая прибыль от хозяйства.
Лишние крестьяне либо шли в батраки к фермерам, либо вышвыривались на улицу, где создавали дешевую раб. силу для индустриальной революции.
Аналогично шел процесс ликвидации общины у вольных крестьян, только нарождавшихся фермеров поддерживал здесь не помещик, а государство. Мотивы у последнего были те же, что и у помещика - увеличить доходы от обрабатываемой земли.
Впрочем известен и иной вариант ликвидации общины. В Индии англичане насильно ввели частную собственность на землю, рассчитывая на формирование фермерства по английскому образцу. Но в итоге земля оказалась сконцентрированной в руках ростовщиков, ведших паразитическое существование. Вместо того, чтобы совершенствовать земледелие (как это делали европейские землевладельцы), они выжимали деньги из потерявших землю крестьян (счет умерших от голода в итоге реформ пошел на десятки миллионов), и тратили их на роскошную жизнь, и на вклады в храмы.
Нечто похожее имело место на юге Европе (на юге Италии в частности).
Такое разложение общины имеет катастрофический характер, и означает не прогресс, а регресс.

В России в отличии от Европы и помещики и государство поддерживали общину. Причина была та, что никаких потенциальных фермеров среди русских крестьян не было, и крестьянская собственность на землю в условиях России XVII-XVIII веков вела к развитию по индийскому образцу.
Например на севере передельная община была введена Екатериной II, поддержавшей бедных и средних крестьян. Елагин напротив предлагал тогда ввести частную собственность на землю, поддержав таким образом «кулаков». В наше время часто рассуждают, что в случае приняти плана Елагина, русский север развивался бы аналогично Норвегии или Швеции.
Однако это не так, поскольку «частная собственность» на землю на севере вместо развития хозяйства (по образцу Норвегии) приводила к концентрации земли у крестьян и купцов дававших денги в рост. Последние не вкладывали деньги в развитие с.х. а выжимали прибыль из крестьян с помощью издольшины (половничества), что означало развитие по индийскому (или сицилийскому) сценарию. Причем северные «кулаки» стремились превратить полукрепостных половников в полноценных крепостных, и только вмешательство государства им в этом воспрепятствовало.
Причиной же отличий в развитии России от той же Скандинавии была чудовищная культурная отсталость. В Скандинавии крестьяне имели самый высокий уровень грамотности в Европе (поскольку для протестанта чтение Библии – основа веры), а в России уровень грамотности был самый низкий в Европе (т.к. православная церковь грамоте учить народ не стремилась).. Грамотность и вообще среда где растет ребенок, прямо связана с развитием человеческой личности. Крайний случай – это всякие «маугли», люди воспитанные волками, обезьянами и т.п. которые неспособны даже говорить. Из за неблагоприятной среды окружавшей их в детстве они навсегда остаются идиотами. В русской деревне работал подобный эффект (не такой сильный конечно). Рождаемость у русских крестьян была самая высокая в Европе, детская смертность – тоже самая высокая, отношение к детям – самое скотское (цитированый выше Б.Миронов приводит на это счет веские аргументы). Последнее частью обьяснялось высокой рождаемостью (если в Европе с меньшему количеству детей можно было уделять больше внимание, то на Руси это было сложнее).а частью глубокой дикостью православного крестьянства.
Образовательный уровень у православного населения в Российской империи был самый низкий среди всех конфессий благодаря мракобесному характеру РПЦ (особенно в XV-XVII веках), а по уровню неофобии (религиозно обусловленной) русский крестьянин был едва ли не чемпионом мира. Если норвежский ребенок привыкая к чтению и "анализу" библии худо бедно развивал рациональное мышление, то на Руси дети не видели ничего, кроме бессмысленых и откровенно иррациональных обрядов в церквях. Хозяйственные операции (вроде пахоты земли) при этом тоже считались чем то вроде религиозных обрядов, с тем выводом, что ничего менять в них нельзя.
Как результат сформировавшимся в условиях православной деревни интеллектуально недоразвитым крестьянам было не по уму внедрение сложных современных методов ведения сельского хозяйства, и развитие фермерства европейского образца в России было исключено – до тех пор пока не изменится сам православный крестьянин

[Zdvij]

"В Индии англичане насильно ввели частную собственность на землю, рассчитывая на формирование фермерства по английскому образцу."

В Индии система земельной собственности была настолько сложной,
что ее до конца так и не распутали. Англичане по закону
Корнуоллиса (Permanent Settlement) в 1793 году закрепили
землю за бенгальскими помещиками (заминдарами), лишив прав
на землю местных крестьян. Налог на землю в Бенгалии был такой высокий, что сами помещики не всегда могли его выплатить. Крестьян
разорили, но податься им было некуда. В других районах Индии
англичане действовали по-разному: одним землю давали, у других
отбирали (смотря по поведению). Реально англичане в Индии создавали
не фермеров, а неполноправных "лендлордов" и нищих батраков.